Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)
У другой моей бабушки, из общества Андалал, в сундуках лежат праздничные чохто, платки и национальные платья. В основном это туники из золотой парчи и штаны с вышивкой. Всё, что досталось от раскулаченных родителей. Когда я была дошкольницей и жила в Гунибе, она надевала на меня чохто и водила к источнику, где собирались дети и женщины. Там меня вертели и рассматривали, как невидаль, ведь у большинства дагестанцев от старинной одежды не сохранилось и нитки.
Помню, что часто я приходила к источнику, прицепив к стриженой голове длинную тетину косу. Коса, отрезанная несколько лет назад, хранилась у тети где-то в мешке, но я выпрашивала косу и мечтала о том, что у меня тоже будут длинные, до пят, волосы.
Кстати, я тут упомянула Карах и Андалал, а вы, возможно, не знаете, что это такое. Дело в том, что в Дагестане помимо шамхальств, ханств, уцмийств и прочих феодальных княжеств существовали еще и вольные общества. Андалал – это самоуправляемый союз вольных граждан из нескольких сел с выборным кадием, который был и военоначальником, и судьей. Андалальский кадий избирался только из Согратля. Общесоюзный съезд Андалала обычно проводился в урочище Руккладух (близ Чоха). Для голосования и дебатов туда съезжались члены Совета старейшин, дибиры, главы самых авторитетных родов-тухумов.
Вот, например, какие были адаты:
«Если кто-нибудь силой возьмет у нашего человека барана или его стоимость и владелец отнятого сообщит об этом обществу, то люди нашего общества этого человека не будут признавать, не примут как гостя, не дадут ему ни жилья, ни питания, а с того, кто даст ему питание или долг, – взыскать одного быка».
Или: «Если из наших один другого убьет, то с убийцы взыскиваются 4 быка: 2 – в пользу исполнителя, а 2 – в пользу наследников убитого; из селения убийца не изгоняется, если убийство совершено нечаянно или после того, как убитый обнажил оружие».
Или: «Кто возьмет взятку, с него взыскивается 1 бык. Если возникает подозрение в получении взятки и взявший не признается, то с ним вместе должны дать очистительную присягу 6 человек».
Или: «Если родственники захотят своего родственника убить за его плохое поведение и это плохое поведение известно жителям селения, то за это убийство штраф не взыскивается, а если не будет известно, за какое поведение убит, то штрафа не миновать».
Или: «Если кто по вызову на сход в назначенный день не придет, с него взыскивается 1 котел».
Или: «Если за каким-нибудь мужчиной убежит женщина, то он должен поселить ее в дом диби́ра[86] селения; если же оставит женщину у себя или в доме другого человека, то с него за каждую ночь ее проживания взыскивается по 1 быку».
Или: «Если женщина забеременела от прелюбодеяния, то с нее взыскивается 1 бык, также взыскивается 1 бык с прелюбодея, от которого она стала беременной».
А вот как каралось прелюбодеяние в селах Караха в конце XIX века: «Если прелюбодеи убиты на месте проступка, убийца взысканию не подвергается. Если убита одна женщина, то в пользу ее родственников взыскивается 200 руб. и убийца становится кровным врагом, пока родственники убитой не примирятся с ним. Штраф – 10 руб. В селении Гонах взыскивается только 6 руб. и 1 бык. Если прелюбодеяние не доказано, то мужчина может очистить себя присягой с 50 человек».
Политически Карах был гораздо менее заметным обществом. Сёла там маленькие, захватчики туда не доходили, и даже ислам пришел очень поздно. Кстати, по карахцам очень заметно, что предки их не смешивались ни с тюрками, ни с монголами, ни с арабами, ни с евреями, ни с соседними дагестанскими народностями. Карахцы светловолосы и голубоглазы, вместо чая там любят заваривать чабрец, а стены не штукатурят. Как-то мои родители были в гостях у одной старушки в карахском селении Гунух, и она их спросила, мол, что лучше добавить вам в кипяток: заварку или варенье.
В Андалале всё наоборот. Это было мощное образование, сёла и города там были большие, через них проходили крупные торговые пути. Там строились исламские высшие учебные заведения, а тухумы состояли не только из родственников, но также из пришлых людей. Так, в роду моей матери оказался и свергнутый лакский правитель, и беглый сын крымского шамхала[87] – поэтому вроде и тухум называется «Шанхаби», – и много кто еще.
И дедушка, и бабушка по моей материнской линии принадлежат к Шанхаби. Но фамилия у них не Шанхабовы, как можно было бы предположить, а производные от имен предков. У дедушки – Сагитов, потому что предка звали Сагитав. А у бабушки – Чупалова, потому что предка звали Чупалав. Этот Чупалав Согратлинский был предводителем аварских войск в борьбе с иранским завоевателем XVIII века Надир Шахом. Надир Шах тогда потерпел сокрушительное поражение. Кинжал Чупалава с бурым от крови лезвием долго лежал у нас в квартире под батареей центрального отопления. Где он сейчас – неизвестно.
В Дагестане русифицированные фамилии стали раздавать в 30-х годах прошлого века. До этого человека называли по местности, откуда он происходит. Тот же поэт Гамзат Цадаса – это просто Гамзат из Цада (маленького сельца на хунзахском плато). А сыну Гамзата Цадаса Расулу дали русифицированную фамилию по имени отца – Гамзатов. Так получился поэт Расул Гамзатов.
Обычно фамилии давали по имени деда. Но вот моему карахскому дедушке фамилию дали по имени его отца, которого звали Абдул-гани. Абдалла с арабского переводится как «раб божий». Поэтому юродивых и дураков тоже называли абдалами. А Гани – одно из имен Аллаха и означает «богатый». Так вот, дедушке фамилия Абдулганиев показалась слишком длинной, поэтому первую часть он выкинул и осталось просто Ганиев. Помимо фамилии всем горцам давали еще и отчество. Но быть Хаджи-Мусой Абдул-Ганиевичем моему светскому и прогрессивному дедушке не захотелось. Поэтому его имя разбили надвое, и он официально стал Гаджи Мусаевичем. А пять его сыновей – Гаджиевичами.
Честно говоря, мне такие производные фамилии совсем не нравятся. Слишком много труднопроизносимых, банальных и ни о чем не говорящих Гаджикаибовых и Магомедахмедовых. Гораздо лучше дагестанские имена звучали до революции: Махмуд из Кахаб Росу, Нажмудин Гоцинский, Анхил Марин и так далее.
Раз уж я начала говорить про бабушек и дедушек, то могу рассказать и про прадедушек. Оба прадеда из Караха были учеными священнослужителями. Прадед Умар погиб от рук недоброжелателей, а прадед Абдулгани умер в пути во время паломничества. Его похоронили в селении Куяда (буквально – «в дыму»), и там теперь святое место.
Оба прадеда из Андалала были влиятельными, богатыми и знатными людьми, которые владели землей и пастбищами по всему Дагестану. Обоих раскулачили. На Сагису Магомеда наговорили завистники, бывшие до революции у него в подчинении. Когда за ним приехали конные чекисты, на прощание он подарил дедушке яблоко. Дедушке тогда было десять лет. Вскоре ему сообщили, что его отец, Сагису Магомед, умер. Родственники поставили ему надгробный камень.
В Согратле существует целое кладбище, на котором нет ни одного захоронения. Это символические могилы тех, кто умер на чужбине. Кладбище возникло вслед за восстанием 1877 года, после подавления которого все мужское население было сослано в Сибирь.
Но оказалось, что на самом деле мой прадед жил на каторге еще довольно много лет. Если бы ему отправляли еду и посылки, он бы, наверное, выжил и вернулся. Конвоир, который сопровождал Сагису Магомеда по этапу в Сибирь, просто солгал. Он признался в этом моей матери, будучи уже глубоким стариком. Подробно рассказал, как долго ехали в Сибирь в холодном вагоне и как прадед ни о чем никого не просил. Вот это чувство собственного достоинства ужасно раздражало конвоира, и он погубил прадеда.
Прабабушка умерла через два года после ареста мужа, и мой дед в двенадцать лет остался круглым сиротой. По-моему, в тот же год, в награду за хорошую учебу его отправили из Согратля в Гунибский пионерский лагерь. Он взял с собой подушку и спальный мешок и несколько дней шел пешком по труднопроходимой горной дороге. Но в лагере выяснилось, что мальчик – сын врага народа, и его прогнали. И тогда дедушка пошел назад, несчастный и голодный, ночуя на обочине и питаясь какой-то придорожной травой.
Бабушкиного отца Чусу Абдуллу тоже сослали, но не в Сибирь, а в калмыцкие степи. У него отобрали овец и земли. Овец было так много, что у прадеда служили наемные чабаны[88]. Женщины из низшего сословия прислуживали по хозяйству и расчесывали бабушке косы. После ареста большой прадедушкин дом в селе Наказух (буквально – «в облаках») превратили в детский сад, а семье на пропитание оставили только меру муки.
Прадед с остальными заключенными строил канал Октябрьской революции, а потом, когда от непосильных работ заключенные вконец истощились, их отправили в специальный загон умирать от голода. Тут прабабушка послала мужу большой кусок бараньего курдюка. Если бы Чусу Абдулла съел этот кусок курдюка целиком, то сразу умер бы от заворота кишок. К счастью, один из охранников оказался его земляком и стал каждый день выдавать ему этот курдюк, отщипывая по маленькому кусочку. Пока прадед ел, вокруг него ходили измученные полулюди-полускелеты со впалыми животами, с ногами, вспухшими от слоновьей болезни, и язвами по всему телу. Они глядели на него сумасшедшими глазами, тянули руки и умоляли поделиться с ними хотя бы крошечным кусочком. Охранник в это время отгонял их от прадеда палкой. На всех курдюка все равно бы не хватило.
