Александра Крючкова - Сон
Уходя, я впервые не прошу Учителя сказать мне, что она про меня «видит».
Мне страшно…
02 октября я подписываю контракт на издание книги стихов, которую мой издатель назовёт дерзко (как, впрочем, и мою первую книжку со стихами) — «Королева поэтов».
— Ты этого заслуживаешь… — произносит он, зная и помня, какой путь я проделала за это время. — Только… что дальше, Алиса? Ты ведь уже всё здесь сделала, что могла. Не так ли?
Я киваю головой, соглашаясь.
Я сделала всё, что могла.
Мне страшно…
* * *В моём телефоне —
иных голоса,
И тает конфетой
последний твой след.
Купить бы билетик…
на небеса,
Только обратных —
по-прежнему нет.
Окна открыты…
и взглядом — ввысь,
Радугой выстроен
призрачный мост…
Радость моя!
на мгновенье явись, —
Ангел-хранитель
покинул свой пост.
Тень шагнула
в пустой проём,
Или же это…
шагнула я?..
Алчно лакает
небытиё
Нежность мою
на исходе дня —
Имя твоё…
Глава 12
Я сижу за письменным столом у окна. Бросаю взгляд на часы — утро уже не за горами.
За этот месяц я хорошо изучила все способы покончить собой. Под мирное похрапывание дедушки и бабушки в комнате напротив я тихонько выхожу из своей и направляюсь в ванну.
Я ищу бритву чтобы вытащить из неё лезвие, но почему-то не нахожу. Возможно, бабушка предусмотрительно спрятала опасный предмет подальше от моих глаз. Я уже думаю, а не порезать ли себя кухонным ножом, как внезапно замечаю в зеркале отражение одиноко торчащего крючка над дверным проёмом.
Я вспоминаю, что на нижней полке в шкафу хранится целый мешок разнообразных верёвок. Но для начала надо проверить, выдержит ли меня крючок. Я чуть-чуть подпрыгиваю и ухватываюсь за него рукой, повиснув на нём. Крючок срывается со стены и остаётся в руке. Жаль.
Я возвращаюсь в комнату и сажусь за письменный стол у окна. Окно — самое доступное из всевозможного. Я пишу им что-то на прощание в тетради и замечаю, как туман медленно окутывает меня пеленой.
Я закрываю глаза и шагаю ему навстречу, но… не исчезаю, а иду куда-то вдаль. Долго-долго. Пока наконец-то не обнаруживаю себя на пороге неизвестного мне дома. Я знаю, что туман здесь живет. Это его дом, как, впрочем, и все другие дома в городе. Это Город Тумана.
Я захожу в подъезд, почти на ощупь поднимаюсь по лестнице на самый последний этаж и звоню в дверь.
Я не вижу номера квартиры из-за туманной пелены, она здесь — повсюду.
За дверью раздаются голоса: «Алиса пришла!»
Дверь открывает папа:
— Заходи, мы ждали тебя…
Он проводит меня в туманную комнату к столу с белоснежной скатертью. Меня сажают по центру напротив дедушки. Рядом со мной — мама. Папа — во главе стола спиной к входной двери. Я с трудом различаю тех, кто здесь собрался, потому что их очень много, и все они — в тумане.
Я рассматриваю стол: чистые тарелки — для салата, для супа, для горячего, бокалы для вина и стаканы для сока, вилки, ножи, ложки… «Даже десертная есть» — размышляю я.
В дверь снова звонят. Папа открывает, и на пороге появляется его мама — моя французская бабушка. Она здоровается с присутствующими, хлопает меня по плечу, обходя стол, и усаживается на отведённое ей место у окна.
Все собрались. И неизвестное мне торжество начинается.
Я вижу пустые салатницы, из которых мама раскладывает по тарелкам невидимую еду. Дед разливает невидимое вино по бокалам. Кто-то произносит тост, но я не разбираю слов. И все «чокаются» пустыми бокалами, а потом берут вилки в руки и начинают трапезу.
Я поворачиваюсь к маме, что-то уплетающей из пустой тарелки, и с удивлением спрашиваю:
— Мам… Но ведь еды-то нет! Что вы здесь кушаете? Что вы пьёте?
Мама улыбается. Присутствующие по-доброму смеются над моим вопросом.
— В Мире Тумана всё иначе, Алиса… Мы ещё не привыкли не кушать и не пить… Мы делаем вид, что едим и пьём. Но в этом нет никакой необходимости, ведь у нас больше нет тел…
Они продолжают о чём-то беседовать за столом. Те, кто здесь, но ещё живы, рассказывают тем, кто уже умер, последние новости. Мне становится скучно.
— Алиса… Ступай домой… — шепчет мне мама, обнимая за плечи. — Ты можешь приходить к нам, когда захочешь… Ты же знаешь дорогу… Мы с папой всегда рады видеть тебя у нас в гостях… Ступай… Тебе пора…
Звонит телефон. Бабушка берёт трубку. Потом заходит ко мне в комнату и просит, чтобы я подошла.
Я слышу взволнованный голос папиной мамы — моей французской бабушки.
— Алиса… Ты жива? Слава Богу… Я только что проснулась и звоню, потому что я видела плохой сон. И тебя во сне…
— Я тоже видела тебя там, ба…
— Где?
— За столом. В гостях у родителей. Ты сидела спиной к окну во главе длинного прямоугольного стола напротив папы. Папа сидел спиной к двери.
— Бог мой, Алиса! А ты — посередине стола напротив дедушки, рядом с мамой?
— Да. Ты пришла после меня. Дверь тебе открыл папа.
— А ты помнишь, что было на столе?
— Конечно. Накрыт белой скатертью. Сервирован. Только еды не было.
— А потом ты спросила: «Что вы едите, если еды нет?»
— Да…
— Алиса… Сегодня воскресенье… Я хотела бы съездить с тобой в одно место, если ты не против.
Мы встречаемся в метро. И выходим в город. Молча медленно идём куда-то. Потом поворачиваем направо. И останавливаемся у входа в костёл.
— Зачем ты привела меня сюда? — отрешённо спрашиваю я.
— Алиса, я хочу, чтобы ты жила… То, что с тобой происходит, рано или поздно погубит тебя… Ты не крещёная. Твои родители тоже были некрещёными. Я — католичка. Это — самый главный костёл в Москве. Возможно, если ты покрестишься, что-то изменится. Ты перестанешь видеть такие сны. И то, что происходит у вас в квартире, прекратится. Я хочу, чтобы ты поговорила сейчас с падре. Только поговорила. А дальше — решай сама.
Мрачные своды. Органная музыка. Гулкие шаги. Всё это ещё больше погружает меня в Мир Тумана. Здесь живут призраки. Как и в нашей квартире. Ничего не изменится. Всё — одно…
Бабушка подходит к падре и что-то говорит ему на французском. Он кивает и обращается ко мне:
— Как тебя зовут?
— Алиса…
— А сколько тебе лет?
— Двенадцать…
— Ты веришь в Бога?
Падре, в длинной чёрной одежде, почему-то напоминает мне Человека в Чёрном, которого я видела у окна. Мне страшно… Что ему нужно от меня? Зачем он приходил?
Я молчу. Если Бог и есть, то он злой. И ему на меня наплевать. Он забрал маму. И папу.
Падре, не дождавшись ответа, что-то спрашивает снова.
Я с трудом отвечаю на его вопросы. Зачем ему рассказывать правду? Разве он поймёт?
Мы договариваемся, что я подумаю с неделю-другую, принимать католичество или нет.
Мне всё равно. Это ничего не изменит. Ровным счётом ничего.
Вечером мне звонит жена папиного двоюродного брата Андрея. Он служит в православном храме.
— Алиса, бабушка сказала, что вы были сегодня в костёле. Андрей может взять тебя с собой на службу в храм. Ты поговоришь с настоятелем. Но если ты не хочешь…
— Хорошо… — отрешённым голосом произношу я и про себя добавляю:
«Возите меня, куда хотите… Это ничего не изменит… Бог отнял у меня родителей… И отнимет всех остальных… Он не спасёт и меня… Потому что ЕГО НЕТ…»
Я открываю окно. Я слышу Музыку. Встаю на подоконник. Я должна была умереть тогда. Зачем они вернули меня обратно?
Музыка звучит всё громче. Я смотрю в Небо. Через пару минут я шагну в него. К маме. Внезапно я чувствую, как открывается дверь в комнату за моей спиной. Оборачиваясь, я поскальзываюсь на заснеженном подоконнике, и моя правая рука стремительно летит вниз по раме. Там висит градусник, которым измеряют температуру на улице. На какое-то мгновение он задерживает моё падение и как будто отталкивает меня назад в комнату, а сам падает вниз. Вместо меня. Бабушка неслышно подходит сзади:
— Шестой этаж — слишком низко, Алиса…
* * *этот сон — отголоски наследия детства,
которого не было вовсе
и больше не будет, я знаю,
из пыли паутинных углов
чёрно-белого прошлого в фотоальбоме
воскресая, как вздох междометья,
кипятком на уже не зажившую рану на сердце,
будит боль, превращая её
в безголосую стаю,
з кусочков надежды на встречу с тобой —
не смирилась с потерей тебя
за 12 до 3-его тысячелетья.
и по телу проносится дрожь оттого,
что всё — слишком реально,
и теряешься в мире иных измерений,
может, просто остаться под утро
и не возвращаться по нитке серебряной в тело,
как делала прежде?
так, война продолжается между полками мне
посланных кем-то —
невнятной природы — коварных сомнений
и посаженной богом мне в душу одной, жизнестойкой,
последней, наверно,
надеждой.
«Станцует пламя по кромке края, стирая память…»
