Admin - Торжество возвышенного
— Браво! Плодотворный сезон… Я жду тебя… Представлю текст труппе будущей осенью…
* * *
В моем скромном жилище меня часто охватывает тоска. Я хотел бы найти другое, но где? Я изменил комнаты до неузнаваемости. Продал кровать и вместо нее купил новую. Тахия значила в моей жизни гораздо больше, чем я себе представлял. В начале, находясь в шоке, я не почувствовал своего горя, но постепенно оно все сильнее давало о себе знать, и единственная надежда оставалась на то, что время его залечит. Многие решат, что я убил ее, но сейчас она знает всю правду. Незадолго до начала осени мои родители вышли из тюрьмы. И посчитав, что долг выше эмоций, я встретил их с любовью и сочувствием. Я нашел их совершенно раздавленными, и тоска моя усилилась. Сархана аль-Хиляли я попросил принять их на прежнее место работы в театр. Обеспечив их работой, я смогу уйти и посвятить себя творчеству. Он не возражал, но они, чувствуя ненависть к театру и к людям, в нем работающим, отказались наотрез. За исключением дядюшки Ахмеда Бургуля и Умм Хани никто не снизошел до того, чтобы их навестить. Я испытывал от этого удовлетворение, потому что события соответствовали описанному мною в пьесе. Отец остался мне чужим, несмотря на то, что ему пришлось отказаться от опиума. Между нами не было никакой связи. Правда, я так и не понял его, и не думаю, что когда-либо пойму и успокоюсь. Пьеса требовала, чтобы я изобразил его жертвой наркотиков и нищеты. Интересно, что он скажет о своей роли? Смогу ли посмотреть ему в лицо после премьеры?! А мать не потеряла связи со мной, она желает участвовать в моей жизни. Но я хочу остаться свободным и мечтаю подыскать новое жилье, хотя бы комнату. Даже если и не питаю к ней любви, то точно не держу на нее зла. Она удивится, когда увидит себя на сцене. Она поймет: мне известно все, что она пыталась от меня скрыть. Смогу ли я после этого посмотреть ей в глаза? Нет. Я оставлю их, прежде обеспечив. Лавка — хорошая идея, которая принадлежит Ахмеду Бургулю. Я надеюсь, что они обретут себя и искренне раскаются.
* * *
Я стою лицом к лицу с Тариком Рамаданом. В театре мы обменивались формальными приветствиями. На этот раз он врывается ко мне с присущей ему грубостью. Он из тех немногих, у кого нет ни чести, ни совести. Сколько раз я упрекал Умм Хани за сожительство с ним. Он начал беззастенчиво лгать:
— Я пришел поздравить тебя с пьесой.
Ты пришел, чтобы учинить подлый допрос. Однако я подыграл ему и поблагодарил. Как бы невзначай он передал мне мнение режиссера:
— Герой мерзок и отвратителен до тошноты. Публика не будет ему симпатизировать.
Я пропустил это суждение мимо ушей. Герой не таков ни в жизни, ни в пьесе. Тарик набрасывается на меня. Я с презрением посмотрел на него. Он спросил:
— Ты понимаешь, что сюжет пьесы вызовет поток слухов в твой адрес?
— Меня это не волнует.
И вдруг он произнес с нескрываемым возмущением:
— Какой хладнокровный убийца!
Я презрительно парировал:
— Вот ты и возвращаешься к прошлому. Для меня оно — опыт любви, а для тебя только горький опыт.
— Сможешь оправдаться?
— Я не обвиняемый, чтобы мне это требовалось…
— Скоро ты окажешься в прокуратуре.
— Ты злобный придурок.
Он поднялся, усмехнувшись:
— В любом случае, она заслуживала смерти.
И ушел, бормоча себе под нос:
— А ты заслуживаешь виселицы…
Этот неприятный визит заставил меня задуматься. Я убедился, что необходимо скрыться от глаз глупцов. Заслуживаю ли я виселицы? Нет… Даже учитывая мои тайные помыслы. Мое воображение было просто способом бегства от будничных забот, но не от любви и моей возлюбленной. Они были вызваны сиюминутным помешательством, а не итогом размышлений. В любом случае, я избавился от этой нечисти.
* * *
Риелтор нашел мне комнату в пансионе «Coute d`Azur» в Хелуане. Так я снова остался наедине с книгами и моим воображением. Почти все время я проводил в комнате, только ночью находил время, чтобы прогуляться. Я бросил работу, у меня осталось только творчество. Для себя я решил, что должен сосредоточиться на одной идее из десятков, витающих в моем воображении. На поверку, однако, мне стало ясно, что у меня нет ни одной идеи. Что это? Я живу не в одиночестве, а в пустоте. На меня накатывала глубокая, бездонная, пронизывающая тоска по Тахии, которая, сопротивляясь забвению, представала на фоне образа Тахира истощенная и невинная. Я искал спасения от своей тоски в творчестве, и не находил ничего, кроме пустоты и бездействия. Огонь угас, желание творить испарилось. Вместо них наступила вечная мерзлота и отвращение к жизни.
В тот период я много читал об ошеломляющем успехе пьесы и мне попадались десятки похвал таланту ее автора, пророчащие ему театральные лавры. Они кажутся колкими насмешками, следующими одна за другой, я прохожу все круги ада. Прохожу все круги ада и горя, мои средства тают день ото дня. Я говорил глядящей мне в лицо печали:
— Этого я не предвидел.
Где же плодотворный сезон, о котором распространялся аль-Хиляли? Нет идей. Если и есть какая-то мысль, она не получает воплощения, ускользает в небытие. Я вижу смерть, я ощущаю ее кожей, чувствую ее запах, я живу рядом с ней.
Когда закончились деньги, я направился к аль-Хиляли домой. Он не поскупился дать мне сто фунтов сверх контракта. Я ввязался в смертельную гонку, но мое бесплодие разрасталось как опухоль, которая растет, пока дух не покинул тело. Циничный голос смерти предупреждал, что мне конец. Она истязала меня, потом покинула, обнажив клыки жестокости и пустоты. Вскоре и эти деньги закончились. Я поспешил к Сархану аль-Хиляли. Он встретил меня с холодной вежливостью, объяснив, что готов сделать мне одолжение в следующий раз, но при условии, что я покажу ему любую часть новой пьесы. На этот раз я вернулся к одиночеству, печали и бесплодности, и к тому же без денег. Мне пришло в голову искать пристанища в Баб-аль-Шиария, но удерживало осознание того, что у меня нет дома, что я круглый сирота. При этом я сказал себе:
— Ничего не остается, только покончить с собой, как мой персонаж!
Наконец, выход был найден. Я взглянул на земные тяготы как бы с высоты и отрешенно. Написал прощальное письмо, скрыв от всех мою дальнейшую судьбу. Незадолго до полудня я отправился в японский сад. Я не обращал внимания на то, что происходило вокруг, не ощущал ничего, кроме собственных мыслей, пылающих огнем. Присел на скамью. Как и когда? От потока сухого воздуха голова отяжелела. Прошлой ночью мне удалось лишь вздремнуть. Вдруг меня одолела усталость, и я погрузился в темноту. Когда открыл глаза, уже медленно опускались сумерки. Казалось, я проспал час или больше. Поднялся я с неожиданной легкостью и ощутил прилив новых сил. Голова больше не болела, с сердца упал камень. Как удивительно! Печаль прошла, безнадежность исчезла. Я стал другим человеком. Когда возродился? Как? И для чего? Я спрашивал, что же произошло за этот час забытья? На самом деле это был вовсе не час. Я проспал целый век и проснулся в другой эпохе. Безусловно, что-то важное случилось во время сна. Если бы не радость внезапного избавления, сознание сохранило бы это в памяти. Радость отвлекла меня от неотступных воспоминаний, и то, что было бесценным прошлым — испарилось. Я завершил длинное счастливое странствие. Откуда и как пришло спасение? Это возрождение необъяснимо и незаслуженно. Однако правда, стоящая передо мной, реальна. Ее можно ощутить, увидеть, потрогать. Вопреки пустоте и безденежью. Вопреки неотвратимости событий. Вопреки потерям и горестям. Все равно я ухватился за эту радость как за волшебную палочку. Пусть ее природа останется тайной, покрытой мраком. Я вновь обрел и ощутил жизненную силу, несущую аромат победы. Я сразу же отправился на станцию, которая находилась неблизко. В движении жизнь забила ключом. В ней, как влага в темной туче, заключалась надежда. Это только обещание, только предчувствие, временное упоение. И вместе с тем — я банкрот, гонимый и печальный. Когда я был уже далеко, то вспомнил о письме, но понял, что забирать его теперь поздно. Я сказал себе — ладно. Сейчас важно идти вперед. Будь, что будет. Пусть случится, что случится. Человек торжествует на вершине восторга, он повержен нуждой и тщетностью, но воля его бросает ликующий вызов…
Об авторе
Нагиб Махфуз (1911–2006) — выдающийся египетский писатель, основоположник современной арабской литературы, лауреат Нобелевской премии.
Самый младший из семи детей в семье, Махфуз родился и вырос в народных районах Каира. Он начал писать уже в начальной школе, и этой любви к сочинительству было суждено продлиться более семидесяти лет.
Махфузу, окончившему философский факультет Каирского университета, предстоял драматический выбор — посвятить свою жизнь философии или литературе. В результате непростого решения он выбрал литературу, о которой позже скажет: «Роман стал тем искусством, в котором я обрел себя».
