Роберт Кормер - Я – Сыр
- Я надеюсь, ты видел мой байк, - говорю я. - И того, кто взял его.
- Люди теряют вещи, а затем они иногда расклеивают бумажные объявления… Знаешь ли, если написать: «Потеря, велосипед, на Майн Стрит в Хоуксете. Вознаграждение». Вознаграждение, Мёд! Это ключ. Что-нибудь до тебя доходит? Ты должен обещать вознаграждение, - в его голосе гремит тяжелый южный акцент, и он выговаривает «вознаграждение» как во-озна-аграждение. К его южному акценту добавляется еще что-то… то, что я не хочу признать.
- Я даю тебе вознаграждение, - говорю я, почти подражая его акценту. - Я даю тебе вознаграждение двадцать пять долларов.
- И это все вознаграждение, Мёд? - говорит он. - Вознаграждение вознаграждений? - теперь в сумраке он начинает чесаться. Он чешет грудь, где его рубашка расстегнута, и под ней блестят кучерявые волосы. Он чешется обеими руками, все ниже и ниже, на уровне живота и уже под ним, где-то в штанах. - И это все… - говорит он. Его голос разносится в сумраке.
У меня снова мигрень, пульсирующая во лбу. Тошнотная волна качнулась в желудке. Во рту вкус кислоты и желчи.
- Все, что я хочу, это только мой байк, - говорю я. Мои губы дрожат. Я расстроен и зол одновременно, наверное, потому что я снова ощущаю себя маленьким ребенком и, как и всегда, трушу. У меня в голосе хныкающие нотки, и я ненавижу себя за это, и ненавижу этого жирного увальня, стоящего там наверху, издевающегося надо мной. И еще я ненавижу того, кто украл мой байк. Теперь и я стал пульсировать, как мигреневая боль у меня во лбу, но с ненавистью и злостью. Я стою и ничего не могу с собой поделать, трясусь и дрожу в приближении вечера, и чувствую, как к глазам подкатываются слезы беспомощности, и холодный гнев мурашками щекочет мои щеки. Его огромная фигура волнуется во влаге, словно он где-нибудь под водой.
- Ну, скажи ему, кто увел его байк, - подключается другой, звонкий голос с новоанглийским ударением в словах.
Я смахиваю слезы.
Увалень выдыхает огромную порцию воздуха, которой, наверное, можно бы расшевелить ветки на деревьях.
- Давай, говори ему, - доносится голос из квартиры, из-за спины увальня.
Огромные складки подкожного жира пухнут на его лице.
- Никогда не удается делать то, что хочешь, - говорит он себе, и теперь это слова маленького ребенка.
- Скажи ему, Артур, - говорит голос.
- Варней-Бой Джуниор - он взял твой байк, - говорит увалень.- Проходил через этот переулок минут пятнадцать тому назад. Он всегда что-нибудь крадет, иногда к нему приходят и забирают свои вещи обратно.
- Где он живет? - спрашиваю я, сморкаясь, меня удивляет то, как он может стоять на холоде.
- Вверх по Майн Стрит за Первой Баптистской церковью. Это шутник Джуниор Варней, знаменитый вор нашего городка, живет сразу за той церковью.
- Заходи, Артур, ты запускаешь холод в квартиру, - голос невидимки зовет изнутри вежливо и нежно.
Увалень смотрит вниз на меня с тоской в глазах. Он говорит, со скорбью: «Я никогда так не делаю».
- Спасибо, - я смотрю вверх, просто из любопытства, кто же там внутри, и вижу, как его массивное тело с трудом протискивается в дверь. Я ловлю себя на том, что шепчу про себя: «Извини…». Желудок болит, и мигрень пульсирует в голове. Собираюсь идти дальше по переулку, чтобы выйти наружу, по следам Джуниора Варней. Меня воротит от жирного и потного тела того огромного увальня. Он действительно выглядит, как заключенный в клетку, когда стоит на площадке пожарной лестницы. Когда за ним закрывается дверь, я еще раз шепчу: «Извини», и выхожу прочь из этого ада.
-------------------------------------
TAPE OZK013 0800 date deleted T-A
Т: Этим утром ты в хорошей форме.
А: Спасибо.
Т: Ты встревожен.
А: Меня что-то тревожит.
Т: У нас потрясающий прогресс, не так ли?
А: Многое уже прояснилось, но еще не все – недостаточно. Мне дали что-то прохладное, и это лучше, чем пустота.
Т: Хорошо. Я припомню некоторые важные особенности.
А: Вы всегда говорите об особенностях – о каких?
Т: Я имею в виду, специфические детали, противоречащие основной информации.
А: Вы имеете в виду, детали нашей жизни в Монументе, и как мы к этому пришли?
Т: Да, конечно, именно об этом. Также о причине вашего выбора места жительства в Монументе.
А: Но я уже рассказывал об этом. Отец давал показания. И это было опасно.
Т: Он рассказывал тебе о тех показаниях, естественно?
А: Нет. У нас на это не было времени.
Т: Что ты подразумеваешь под «Не было времени»?
(пауза 9 секунд)
А: Не знаю, не уверен.
Т: Ты говоришь, а на лице твоем ужас. Ты хмуришься. Что-то случилось?
Что-то мрачное таилось, нависая облаками над его сознанием. И снова все стало на грань паники: озноб в костях, мрачная пучина а его мозгу…
Т: Возможно, этот вопрос беспокоит тебя. Почему бы не дать течь мыслям свободно?
А: Все правильно. Это только на минуту, я снова провалился в пустоту. Вы знаете, она осталась.
Т: Мы будем иногда чувствовать, как рано или поздно пустота будет к нам возвращаться. Думай о том, как далеко уже от той начальной точки.
А: Нам еще многое осталось пройти?
Т: Посмотрим.
А: Вы полагаете, посмотрим на меня?
Т: В определённой степени, да. Посмотрим, как дальше будут протекать наши беседы, и что покажут медицинские анализы. Скажи мне, ты перестал скрываться от отца, после того, как ты узнал всю правду о вашей ситуации?
А: Да. Мы провели много времени вместе. Он приносил все свои извинения за ту трудную ситуацию, в которой также оказалась и мать. Но на самом деле я им гордился, он сумел вселить в меня веру в то, что он был прав. Он делал карьеру…
Он вспоминал все, о чем спрашивал отца, при этом, все-таки боясь сильно углубиться в его личные тайны. Рухнуло все. Надо было начинать жизнь сначала, бросить карьеру, друзей. Адам с ужасом подумал, что, если вдруг теперь, ему пришлось бы покинуть Монумент, бросить Эмми и все начать заново, в новом городе, на другом конце света.
- Конечно, все поломано, Адам, - говорил отец. - Особенно у твоей матери. Я не собирался покидать Блаунт и всегда считал, что моя карьера продолжится где-нибудь еще. Я мечтал об этом с детства, мечтал о дальних поездках, о славе. Я хотел успеть везде, где что-нибудь происходит. И твоя мать – она родом из Блаунта, там необычные, особенные люди. Самым тяжелым для меня было оставить все это. Я бросил работу в газете в надежде на то, что ситуация все-таки переменится, и я, возможно, когда-нибудь вернусь к этому делу. Грей считал, что для меня было бы слишком рискованно продолжить заниматься журналистикой. Страховое дело меня не привлекало. Но отдел всегда контролировал обстановку в легитимном бизнесе. Они могли купить или арендовать что-либо подходящее с их точки зрения, не спрашивая тебя, и ты никак не мог на это повлиять. В то время для меня было в наличии только страховое агентство. Мы построили новую жизнь, Адам. И было действительно тяжело. Но приходилось думать и об альтернативах. Мы были рады иметь шанс. Хотя это всегда страшно. Даже сегодня. Грей сказал, что наши следы заметены. Три тела кремированы десять лет тому назад в Блаунте, штат Нью-Йорк. Но кто знает? Кто действительно знает?
- Почему мистер Грей приезжает в Монумент так часто?
- Быть с нами в постоянном контакте. Он приносит специальную денежную премию два раза в год. Он также проверяет, насколько я помню, все даты, что в конвертах. Он также приносит подтверждения того, что мы остаемся под защитой. Иногда он проверяет мою память на некоторые упущенные факты, наблюдения, детали, сообщает, что в следующих конвертах может быть что-либо важное. Есть и другие причины. Он никогда не упоминает, какие – я только догадываюсь. Думаю, он наблюдает за мной.
- Но зачем?
- Я, действительно, не знаю. Может быть, чтобы убедиться в том, что я не досягаем для других сторон.
На протяжении всего их разговора они были в движении, говорили негромко, побывали на базаре у церкви Святого Иуда, сменили тему, когда Адам угодил мячом в три деревянные бутылки, составленные в пирамиду. Затем они зашли в кинотеатр и купили билеты на фильм с Джоном Уэйном. Адам не запомнил его название. Они говорили, отворачиваясь от громкоговорителей. Но он запомнил вопросы, задаваемые отцу обо всех предостережениях мистера Грея уже спустя десять лет после всех тех официальных показаний и последовавших за ними угроз.
Наблюдая за походкой Джона Уэйна, перешедшего улицу, за его низко свисающим на бедре пистолетом во время верховой езды, отец сказал:
