Роберт Стоун - Перейти грань
— Что он говорил? Когда вы встречались с ним в Лондоне.
Лепится изогнул густую бровь.
— Одни только чудесные вещи.
Стрикланд скрестил руки на груди и смотрел в пол. Если отказаться от всего прямо сейчас, то это не будет стоить ему ни гроша. Но он не любил бросать уже начатое. К тому же он чувствовал, что фильм этот может стать для него более интересным, чем был задуман. Такая вероятность существовала всегда. К тому же трагедии притягательны. "Может быть, — подумал он, — стоит снимать, пока деньги капают, а там будет видно".
— А что с яхтой?
— Она оплачена лишь наполовину, — ответил Лепится.
— Тогда, — встрепенулся Стрикланд, — он не сможет участвовать в гонке?
— Он украл нашу конструкцию. — Тон финна сделался официальным. — Вот что я думаю.
— Расскажите мне об этом. — Стрикланд почуял «материал». — И позвольте записать на пленку.
Старый Лепится отрицательно покачал головой.
— Нам придется обратиться в суд в Америке. А суды там странные. Мне нечего сказать.
Стрикланд понял, что тут ничего не выйдет. В конце концов он уговорил финна разрешить ему снять яхту и его офис во второй половине следующего дня. Стены офиса украшали фотографии, на которых Лепится был запечатлен молодым матросом на палубе одного из судов, возивших в Северную Европу пшеницу из Австралии перед Второй мировой войной. Это был один из последних четырехмачтовых парусников, совершавших коммерческие перевозки.
Когда Стрикланд возвращался в город, мимо него пронеслась на мотоцикле молодая женщина вся в коже.
В отеле он заказал разговор с Даффи и, спустившись вниз, прошел на главную площадь города. Хозяин одного из кафе выставил столики на улицу — было уже достаточно тепло, чтобы высидеть на воздухе в толстом свитере. Солнце низко висело над Финским заливом.
Он потягивал лимонад, когда дверь соседнего заведения отворилась и из нее появилась та самая облаченная в кожу мотоциклистка, которая обогнала его по дороге в город. В одной руке у нее была здоровенная глиняная кружка пива, а в другой сосиска, которую она пыталась есть на ходу. Увидев Стрикланда, она чуть не подавилась.
— Вы господин Хайлан?
— Боюсь, что нет, — вежливо ответил Стрикланд и встал со своего места. — Не хотите ли присесть?
Молодая женщина плюхнулась на стул и ткнула в его сторону сосиской:
— Мне бы хотелось задать несколько вопросов, но вначале я должна покончить с этим.
Стрикланд едва удержался, чтобы не спросить, а не отвернуться ли ему. Он стоял рядом, сохраняя приятное выражение лица, пока она уничтожала свою копченую сосиску, запивая ее большими глотками пива. Женщину звали Мэри Хейм. Она была журналисткой, как сразу же заподозрил Стрикланд.
— А господин Хайлан? — потребовала она. — Где он?
— Никто не знает. Ни в Америке, ни здесь.
— Но это же странно, — настаивала Мэри.
— Да, странно. Он пропал.
Стрикланд вдруг обнаружил, что молодой репортер просто очаровательна. Длинные темные волосы, очень бледное, чуть полноватое лицо, огромные очки в роговой оправе, с линзами, не менее толстыми, чем февральский лед на Ладожском озере, — все в ней располагало.
— Но ведь всем интересно. — Она требовательно глядела на Стрикланда темно-синими, фантастически прекрасными глазами. — Исчезает американский миллионер.
— Я понимаю, — кивнул Стрикланд. — Американский миллионер — заметная фигура в современном мире.
Ночь Стрикланд провел с Мэри. Так получилось, она рассказывала ему о своих приключениях в Африке, где работала в рамках программы иностранной помощи, о своей первой поездке в Париж, когда в одном летнем кафе она съела четырнадцать пирожных подряд. Поинтересовалась, не знает ли он человека по имени Чарлз Буковски.
Утром позвонила Джойс Маннинг.
— У нас изменились планы, Рон. Возвращайтесь как можно скорее.
— Где Хайлан? — спросил он.
— Извините, но это не телефонный разговор. Возвращайтесь. О'кей?
— Завтра, — пообещал он. — Если управлюсь за сегодня.
— Как можно скорее, — повторила Джойс.
Днем он нанял самолет и, совершив облет верфи Лепится, заснял ее с воздуха. Мэри была с ним. На прощание она подарила ему свою фотографию: она на Евангелической станции миссионеров на берегу Окаванго. Стрикланд нашел, что снимок потрясающий. Мэри, изможденная, бледная, стоя под терновым деревом, взирала на превратности "третьего мира". В ее синих глазах пылал тихий и неумолимый гнев лютеранского Бога, его полное неприятие пороков, его яростная нетерпимость к греховности низших созданий. Вернувшись в Нью-Йорк, он пришпилил фотографию к доске информации, рядом со своими снимками голодающего скота, птиц и убитых.
12
Однажды они отправились в Стонингтон, откуда ходил паром на остров Стидман. День выдался теплый, как и ожидалось, хотя пасмурный и дождливый. Энн пребывала в хорошем расположении духа, в состоянии легкого похмелья. Оуэн ехал молча.
На пароме они сидели над редукторной, с подветренной стороны, укрываясь от моросившего дождя. Был сильный туман, и каждые три минуты паром подавал сигнальный гудок.
Много лет назад, когда мир был другим, они встретились на этом острове. Она — адвокат в парусном лагере, он — инструктор. Это было летом, и паром играл немаловажную роль в их романе. Бывало так, что, только оказавшись на нем, они могли побыть наедине друг с другом. В те летние дни на палубе играл оркестр, и кто хотел, мог потанцевать. Она учила его новомодным танцам. Остальное время, пока паром добирался до берега, они целовались и обнимались, сидя на таком же кормовом редукторе слева по борту.
Сейчас они тоже сидели рядом, но не касаясь друг друга. Она незаметно взглянула на мужа, занятого чтением утренней газеты. Он молчал, не проявляя никаких знаков внимания, и ей казалось, что все эти напоминания о старой любви смущают его. Мелькнула мысль, что вот, прямо на ее глазах, умирает под серым дождем лишенный очарования и таинственности их выдохшийся роман.
Их загородный дом был образчиком эклектики, напоминавшей о викторианской эпохе. Он стоял на обрывистом берегу в окружении низкорослых сосен. Рядом гремели на ветру ажурные решетки старой беседки.
Едва переступив порог, они принялись обживаться. Браун открыл заклеенные на зиму окна на наветренной стороне и развел огонь в камине. Энн открыла воду, включила газ и поставила на плиту кофе.
— О Боже, — вздохнул Оуэн, — в этом доме еще так многое надо приводить в порядок.
— Ради всего святого, Оуэн, оставь это, иначе я начну жалеть, что мы приехали сюда. Ты же собирался поработать с проспектами, не так ли?
— Собирался.
— Ты не можешь заниматься всем сразу. — Она обошла стол, за которым они сидели, и положила руку ему на плечо. — Почему бы тебе не закончить с проспектами и не присоединиться ко мне позже?
Ее прикосновение словно вывело его из оцепенения.
— Хорошая идея. — Он погладил ее руку и начал раскладывать свои бумаги на обеденном столе. Энн надела дождевик и пошла прогуляться к обрыву.
Дождь прекратился, и на смену ему надвигался густой туман. Шагая по песчаной тропинке в зарослях восковницы и диких роз, она не могла видеть ни океана, шумевшего далеко внизу, ни всего того, что было впереди. На затянутом дымкой мысу в полумиле от дома она стала собирать букет из зимних цветов и трав. Ей казалось, что в душе у нее тоже туман. С новой силой нахлынули старые вопросы, от которых раньше удавалось отмахиваться. Что я такое? И что я чувствую?
Смятение в ее душе росло, усиливаемое непривычной обстановкой и странной погодой до головокружения. Она боялась двинуться с места. Но ее пугало другое падение, куда более глубокое и страшное, чем просто с высоты утеса над морем…
Все утро Энн бродила в тумане. Вернувшись в дом, она приготовила несколько тостов и взяла местную газету. В ней сообщалось о предполагаемом отравлении кошек, о фильме, снимавшемся в городе по соседству, и о предлагавшейся поправке к муниципальному закону, регулирующему продажу спиртного. Была также перепечатка статьи об исчезновении Мэтью Хайлана и неминуемом крахе его корпорации. Энн не стала ее читать: За развитием этих событий она следила по публикациям в "Уолл-стрит джорнал" и "Таймс".
Через час, когда она сидела в гостиной, уютно устроившись в кресле, и читала роман "Середина марта", Оуэн встал из-за стола и направился к двери. Она отложила книгу и пошла за ним.
— Оуэн?
Он посмотрел на нее невидящим взглядом и стал надевать свою непромокаемую куртку.
— Ты закончил? Куда ты идешь? Я думала, что мы побудем вместе.
Он покачал головой.
— Я не закончил. Мне надо прогуляться и подумать.
— Что уж тут думать, когда пишешь подобную чушь. — Она не смогла сдержаться.
