Дмитрий Добродеев - Большая свобода Ивана Д.
Ильич приехал в Мюнхен в 1900 году по приглашению Парвуса, остановился на Унгерерштрассе, 80. Потом переехал на Кайзерштрассе, 53. По вечерам он сидит у окна и думает: «Что делать? С чего начать?»
Ильич вышел сегодня утром на прогулку из Швабинга. Для всех он херр Майер. Надежда Константиновна провожает его тоскливым взглядом. Ильич любит эти выходы в Швабинг. Маршрут начинается в доме Георга Риттмайера на Кайзерштрассе, 53. Ульянов поднимается в этот день рано (Лениным он назовет себя год спустя, здесь же, в Мюнхене), чистит до блеска ботинки, надевает жилетку, котелок, спускается по скрипучей деревянной лестнице, минует квартирки слесаря, паркетчика, вдовы Хубер. Под мышкой у него — социал-демократическая газета Muenchner Post. Заходит в пивную Zum Onkel. Бормочет: «Что делать? С чего начать?»
Садится за столик, заказывает пиво, разворачивает газету. Вокруг сидят жители Швабинга, среди них в это воскресенье много рабочих. Они тоже читают Muenchner Post. Все читают.
В этот момент Ульянову приходит гениальная мысль: все должно начаться с общерусской газеты. Если все читают один текст, один типографский набор, то все они связаны одной пропагандистской цепью. Он достает карандашик, блокнот и быстро пишет — «что делать». Потом зачеркивает «что делать» и пишет — «с чего начать». Вывод: нам нужна общерусская социал-демократическая газета — коллективный пропагандист и коллективный агитатор.
Пиво свежее и вкусное. В кнайпе Zum Onkel шумно. Георг Риттмайер наливает всем пиво. Брецены хрустят во рту, карандашик скрипит… Ильич еле успевает заносить мысли.
Из кнайпы он идет в Английский сад, попить пивка на свежем воздухе. Здесь его и встречает Иван. Под дружескую беседу и пиво время летит незаметно. Немцы прислушиваются к странным русским, ничего не понимают. Русские много пьют и долго говорят.
Иван задает вопрос по России: «Как изменить характер этого феодального государства, где все сосут от человека с сохой?»
— Вот-вот! — поддакивает Ильич. — Куда деть эту толпу паразитов — попов, чиновников, полицейских? На одного мужика с сошкой — пятеро с ложкой. Решить это почти невозможно.
— А как же тогда?
Ильич отвечает: «Партия и только партия! Дайте нам партию революционеров, и мы перевернем Россию».
Уже поздно вечером Иван доводит шатающегося Ильича до Кайзерштрассе, 53. Надюша сидит бледная у окна и смотрит на погружающуюся в сумерки улицу. Хмурая Надюша грозит им пальцем. Они обнимаются на прощание, Ильич на цыпочках поднимается в квартирку, мечтательно ложится на кровать и шепчет: «Мы начнем с общерусской газеты».
Иван оставляет Ильича на Кайзерштрассе, идет на Айнмиллерштрассе, 36. Небольшой дом с садиком. Это тоже Швабинг. Иван видит: в окне мансарды — Кандинский. Он достает холсты и расставляет их на треноги, накидывает белый халат и пишет по памяти альпийские пейзажи. Бегущие рваные облака над Кохелем, синее небо, зеленые луга. Картина падает. Кандинский рассеянно ставит ее на треногу и видит, что она чудно преобразилась. Он не понимает в чем дело, отходит. Картина стоит вверх ногами, и от этого она становится лучше, интереснее. Синева разлилась внизу, а наверху — сочная зелень альпийских лугов. Он ставит ее боком, и картина становится еще лучше: зелень и синева расходятся, как крылья по обеим сторонам.
До него доходит: главное — геометрия цветов, а соответствие видимой реальности не имеет значения.
Кандинский, не оборачиваясь, задает Ивану коварный вопрос: «Скажите, а почему Рембрандт пользуется коричневой подливой? Такая подлива, хоть и с золотистыми блестками, уступает чистым краскам!»
— Есть люди, предпочитающие тусклую палитру, — отвечает Иван. — Среди них — так называемые сезаннисты. Их основные цвета — серо-буро-малиновые. Они так выражают свой глубокий депресняк. Сезаннисты якобы готовятся к прыжку в за-о, к заоблачному прыжку. Но скорее всего поскользнется на куске говна.
— Разве можно быть в наше время художником? — почти кричит Иван. — Либо ты кондовый реалист, либо подлый поп-артист. Возможен и промежуточный вариант типа концептуалиста или сюрреалиста. Но магия пропала! Забудьте про чистые цвета и никогда не говорите про подливу Рембрандта.
Не дожидаясь ответа, он покидает Кандинского и быстрым шагом идет в сторону Крейтмайерштрассе. Сегодня 15 октября 1959 года. Ему нужно успеть предупредить Бандеру. Но он не успевает, как всегда. История пойдет своим путем. Своим путем.
Степан Бандера уже на лестнице. Все тихо, охранник ждет его снаружи у подъезда. Он подымается на площадку второго этажа, шарит в кармане ключи. Он в сером распахнутом габардиновом плаще, под плащом — украинская расшиванка.
Бандера слышит звук, похожий на вздох. Оборачивается: перед ним — мужчина высокого роста, в маске, похожей на противогаз. Это Богдан Сташинский, агент КГБ. Бандера пытается сделать шаг назад, но поздно. Сташинский достает нечто, обернутое в платок, и направляет ему в лицо. Бандера вскрикивает, падает. Глаза широко раскрыты, он оседает на пол. Сташинский спокойно выходит на улицу.
— Опять, блин, опоздал! — плюется подбежавший Иван. У дома на Крейтмайерштрассе собирается толпа.
…Талькирхен, ночь, Иван ворочается. В голове — беспорядочные картинки:
Ильич громко жует колбаску, пролетарии весело гуляют по Английскому парку.
Кандинский кладет новые слои красок. Картина наклоняется, он делает резкий мазок, картина падает. Кандинский по-немецки ругается.
Маленький, в габардиновом плаще Бандера подымается на второй этаж. Видит тень, бросаемую с верхней площадки. Оборачивается… Это смерть в образе Сташинского.
Темнота отступает раком. Пятится хрен знает куда.
Краска — это цветовая субстанция, которая воздействует на нашу психику.
Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях.
Наша баварская мова упирается в родную почву. Проклятые пруссаки-москали!
Стоп-кадр: он видит звезду. Свисток. Из-под сознания. «Сука!» — Истошный крик. «Какого хрена?» — Он. Топот ног.
В Гармиш!
Ивана раздражает русская тусовка Мюнхена: ему не нравится культурный центр «Мир», где водят хороводы, ему не нравится Толстовская библиотека, где читают с подвыванием стихи любители Серебряного века. Ему также не нравятся литературные клубы, куда приезжают из России Ерофеев, Сорокин и прочие подпольщики. Ему нравятся только эти ребята — вечно пьяные, безумные дезертиры из Западной группы войск. Они все чаще берут его в Гармиш — на пикники.
Гармиш — тихий городок в предгории баварских Альп. Здесь проводились зимние Олимпийские игры в 1936 году. После войны здесь разместили американскую разведшколу, позднее Центр Маршалла, и потому здесь скопилось много русских — контрактников, перебежчиков и просто невозвращенцев.
Стиль жизни в Гармише особый: попойки, гульба, беспошлинный алкоголь из американского военторга РХ и под конец — ночные стенания по родине. Лучше пить среди своих. Среди перебежчиков считается, что те, кто связывается с немками, обречены. Примеров много. Тот самый красавец Саша с курсов немецкого — один из них.
Гармиш. Старый немец в придорожном магазине заворачивает им горячий финский хлеб и говорит в напутствие: «Если полезете на Цугшпице, не забудьте термобелье!» Они заходят в военторг РХ и набирают неслыханное количество выпивки. Берут водку «Абсолют» в полуторагаллоновых бутылках с ручками. Выносят рюкзаками, кладут в багажник и едут в горы, где устраивают пикник. Отсюда, сверху, кажется, что виден не только Гармиш, но и вся Баварщина — до Мюнхена. Собравшийся над городом фён превращает атмосферу в увеличительное стекло.
Грилят шашлыки, пьют водку с пивом, ложатся на траву. Переводчик Егор покусывает соломинку, его лицо мечтательно: «Как отработаю на этих, блин, америкосов, куплю машину, получу документ, поеду по Европе. В Голландии живет моя телка. Вот там и останусь!»
Незаметно попойка перемещается в большую общагу при переводческой казарме. Там появляются русские девицы, магнитофон играет советские хиты 80-х.
Пьяный переводчик Егор объясняет Ивану теорию Фрейда, потом — строение зубной кости.
Ивана потрясает, что верхние и нижние зубы человека имеют разную костную структуру. Верхние — как у летающих птеродактилей и птиц — полые костные трубочки. Нижние зубы — подобно костям коров и свиней — твердые мослы. Так и человек — имеет в себе животные компоненты рыб, овец и летающих тварей. И что делает эфирная душа в этом костном составе? Осознание биологической природы тела приводит его в отчаяние.
Утро. Тяжелое пробуждение на диване. Иван не может вспомнить лицо девчонки, с которой провел минувшую ночь: «Где я и что это значит?»
Весь вопрос в том, как долго остается впечатление в нашей памяти. Ведь как бы только что лежал в постели с подругой, и — бах! — через минуту «случившееся» уже переходит в память. Есть только память. Память индивидуальная, память коллективная. Нет памяти — нет человека, все равно что программы для компьютера. Все, блин, стер!
