Джессика Адамс - E-mail: белая@одинокая
Когда Лайм позвонил мне где-то около половины двенадцатого, я дала ему три шанса передумать — так, чтобы уравнять ситуацию. Я поинтересовалась, не слишком ли он занят, не слишком ли устал и так ли уж уверен, что в гостинице будут места; при этом я наматывала телефонный шнур на палец и всей душой желала, чтобы он не пошел на попятный. Но голос у Лайма звучал совершенно уверенно.
— Почему мне кажется, что ты такое уже устраивал?
— Я не устраивал.
— Но ты хорошо знаешь, что нужно делать.
— Беру в пример фильмы семидесятых. Ну, знаешь: «О да-а, давай зарегистрируемся как мистер и миссис Смит».
Тут я снова вспомнила, что одна из причин, по которым Лайм так мне нравится, — это то, что с ним всегда весело. Может, дело в том, что смех и секс в чем-то схожи.
— Так какой у нас план? — осведомилась я, поднимая ноги повыше, чтобы проверить степень волосатости. Слава тебе господи, видеотелефон еще не в ходу.
— Заеду за тобой после завтрака, — сказал Лайм. — На машине доберемся туда к обеду.
— А где это? — полюбопытствовала я.
— В горах.
— Что взять с собой?
— Кольца для сосков и огнеупорные одеяла.
В конце концов я упаковала все, что было в ванной, — ну, может, кроме щетки для унитаза и затычки для ванны. Флакон «Этернити», флакон «Пуазон», где и осталось-то всего на донышке, лосьон для искусственного загара — все. Еще я захватила ночную рубашку с зайчиками — на случай, если с Лаймом будет так уютно, что я решусь надеть это на ночь. И еще белое кружевное боди, которое держится на мне, как подпорка, если не втянуть живот. Плюс кое-что верное и черное, очень сексуальное и нейлоновое, которое я купила еще в годы Энтони Андерсона, и еще суперлифчик, который Джоди одалживала у меня в прошлом году на Марди Гра[9] и облепила блестками. Хорошо, что я заставила ее эти блестки отцепить. А вот надену ли я хоть что-нибудь из этого? Если бы. Как обычно, это будут штаны на полу и рубашка, закинутая на другой конец комнаты. Трогательно.
Когда Лайм постучал во входную дверь, я чувствовала себя примерно как Анна Франк, когда к ней ворвались фашисты. Мне хотелось спрятаться в тайном убежище — только у меня его не было.
Единственное, от чего мне стало легче, — это мысль, что Лайму, наверное, еще хуже. Хотя он этого и не показывал.
За пару дней у него отросла щетина. От него пахло травяным шампунем. Не скажу точно, кто из нас прыгнул первым, кажется, все-таки я, и внезапно мы уже целовались возле стены, и в спину мне врезалась книжная полка.
Лайм вблизи — это нечто такое, чего я не могла вообразить, несмотря на все свои жалкие старания. В его глаза действительно можно смотреть и чувствовать, будто тебя затягивает в гипнотизирующий круговорот, — вроде как в «Бэтмене». Я не желала отводить взгляд. И я не желала отпускать Лайма.
Он — не Дэн, и мне это все равно. И это уже изрядный прогресс. И эта совсем недэновская аура делает его еще восхитительнее — если уж говорить начистоту. От него пахнет Лаймом — резкий запах лосьона, — и небритое лицо так жестко трется о мое лицо, так сексуально, ненасытно. И каждый раз, когда я пытаюсь отстраниться, потому что в спину мне вонзается полка, он снова притягивает меня к себе, но уже как-нибудь иначе. Да, он явно знает, что делает. И что мне оставалось, кроме как благодарно сдаться?
Наконец, после того как моя спина проехалась по всем книгам Джилли Купер, какие только были у меня на полке, мы отправились в путь.
— Нелегко мне будет сосредоточиться, — заметил Лайм, когда мы залезли в его машину (новый на вид «Эм Джи», так-то тебе, Дэн, и плевать, если я легкомысленная дрянь).
— Можно кое-что сказать? — спросила я, удобно устраиваясь на сиденье.
Он не возражал.
— Спасибо, спасибо, спасибо, спаси…
Целуйте радость на лету, как сказал кто-то из поэтов. Со всеми мимолетными страстями в моей жизни я уж могла бы этому научиться. Но почему же тогда, стоит мне очутиться возле мужчины или постели (в порядке уменьшения значимости), я в первую очередь думаю о постоянстве? Это похоже на манию.
Наверное, это, как и многое другое, началось еще в школе. Если ты одолжила Тревору Макви угольник, из этого неизбежно следовал вывод: «Ты любишь Тревора Макви». А если через несколько лет кто-нибудь дарил тебе колечко, то это обязательно знаменовало помолвку. Боже ты мой, я ведь одно время на полном серьезе думала, что выйду замуж за Филипа Зебраски.
Мне тридцать лет, и меня везут в отель исключительно для секса. Возможно, с тем, чтобы через два дня распрощаться. Я должна, должна это помнить. Это все, что мне обещали, и все, на что я согласилась. Это тебе не «Гордость и предубеждение». И не «Разум и — будь они неладны! — чувства».
Итак, следующий шаг. Довольно пугающий. Мы вылезли из машины — наверное, надо было поцеловаться или еще что-нибудь такое изобразить, но мы так ничего и не сделали — и в конце концов вошли в гостиницу с таким видом, будто совершаем деловую поездку. Портье было совершенно плевать, поодиночке мы явились или как супружеская пара, или вломились, пританцовывая конга и волоча за собой на цепи обнаженных секс-невольников. Единственное, что от нас требовалось, — это заполнить меню на завтрак.
Гостиница была довольно красивая. В бежевых тонах. Хотя абсолютно отчетливо я воспринимала в этот момент только одно — мои нервы вот-вот расплавятся. Когда я нажала на кнопку, вызывая лифт, то получила небольшой удар током. Это было одно из тех мест, где повсюду установлены кондиционеры и разостланы нейлоновые ковры, и я заподозрила, что искры полетят от всего, к чему прикоснусь. В том числе и от Лайма.
В лифте мы оба уставились на устрашающую рекламу кафе «Веранда под пальмами»: там была нарисована самая идиотская пальма, какую только мне доводилось видеть. И еще там был изображен гигантский танцующий ананас, возвещающий: «Специально для детей — четыре доллара девяносто пять центов!» — речь, кажется, шла о кусочках ананаса. Потом Лайм отыскал наш номер, сунул в дверную ручку карточку-ключ, и мы вошли.
Я тотчас кинулась к занавескам и, не обращая внимания на шнур, отдернула их так, словно это было жизненно важно — чтобы мы вот сейчас, сию секунду полюбовались пейзажем. Потом заглянула в холодильник — узнать, нет ли там чего-нибудь дармового и сногсшибательного, сунулась в шкаф — выяснить, на что здесь похожи вешалки, и наконец отправилась в туалет — просто потому, что ничего другого не могла придумать, ну, разве что выскочить с воем из гостиницы и припустить обратно в Сидней.
Я спустила воду, чтобы Лайм не подумал, будто я совсем уже тронулась, и посмотрела в зеркало. Есть у меня время раздеться, проверить, все ли в порядке, и одеться снова? Увы, времени нет. Волосы у меня отросли? Нет. Под мышками волоски еще остались? Не исключено. Проволока из лифчика торчит? Торчит, я уже чувствую. Похожи мои груди на два сваренных вкрутую и абсолютно гладких яйца? Похожи, можешь не сомневаться. Когда я вошла, Лайм, закинув руки за голову, лежал на кровати — на нашей кровати — и смотрел в окно. Он был полностью одет. Хвала небесам. Думаю, что если бы он оказался голым, я залилась бы истерическим тявканьем, как гиена.
— Иди сюда.
Я подошла. И откуда это ощущение, что он надо мной подсмеивается? Наверное, оттого, что и в самом деле подсмеивался.
— Мне хуже, ты уж поверь, — сказал Лайм. — В конце концов, именно я соблазнитель. Знаешь, каково это?
Тут он снова поцеловал меня, и это было нечто неописуемое. Знаю, мужчины — это вроде органов пищеварения, и мы сами не понимаем, для чего они нужны. Но ведь нужны, и еще как.
А хорош ли он, как выразилась бы Кайли, в постели? Думаю, все зависит от того, что под этим подразумевать. Есть мужчины, для которых соблазнить женщину — это все равно что взломать сейф или настроить телевизор. Ну, знаете — практический опыт, профессиональные навыки. Волшебные пальцы. Это вроде как тыкать вешалкой в окно автомобиля, если тебя угораздило захлопнуть ключи в бардачке. Лайм не из таких. Это не значит, что от него вообще нет толку. Ни в коем случае. Но здесь что-то совсем другое. И я не могла подобрать для этого слова — и, честно говоря, не хотела.
А хороша ли в постели я? Понятия не имею, и в данный момент мне все равно. Любитель джунглей Грег Дейли утверждал, что хороша, только непонятно, что он имел в виду. А радикальный студент Леон гладил меня после этого по голове и давал поносить свою футболку, что было очень мило. А сейчас? Не знаю. Вот странно — ведь это должно бы меня интересовать?
Я согласилась с Лаймом, что секс — это трах, оргия, функция организма. Иначе меня здесь не было бы. И точка. Это не конкурс на самый разукрашенный пирог на Королевском пасхальном шоу. Мне не нужны баллы от судей, а если они нужны Лайму, то от меня он их не получит.
Часа в два ночи, или что-то около того, я отправилась в ванную, почистила зубы и умылась. Потом уперла руки в бедра и снова посмотрела на себя в зеркало. Одно из двух: или я сексуально независимая женщина конца девяностых, или же я волосатая, эмоционально неуравновешенная одиночка, принимающая секс за любовь, потому что ничего другого не остается.
