Катя Рубина - Меркурий до востребования
Часто, возвращаясь из высшего художественного заведения, Пупель заставала Погоста, сидящего на лестничной площадке со Штейнером в руках и сигаретой во рту. В какой-то момент, это случилось уже ближе к весне, после седьмой медитации, Погост перетащил чемоданы со своими книгами и парой грязных трусов, сказав, что ему смысла нет мотаться туда-сюда, и что он принял твердое решение жить с Пупель и, в общем, необходимо побыстрее расписаться, в смысле оформить их отношения.
Пупель кивала, про себя думая, вот, оказывается, что такое судьба, вот, оказывается, что такое любовь. Раньше ей никогда в голову не приходило, что любовь – это не возвышенное чувство радости, а полная невозможность отступления, подчинение и безмолвие ради высших целей и заоблачных мечт.
Что она могла написать Максику? Как должно было выглядеть это письмо? Пупель где-то в глубине души ощущала необходимость сделать этот шаг. Надо было взять себя в руки, собраться с силами и послать что-то вроде: «Прости, дорогой, все, что у нас с тобой было, полностью задавлено Погостом». И вообще, душа должна воспринимать внешний мир другими средствами, нежели внешними чувствами и связанным с ними рассудком. В общем, я сама не знаю, что как должно быть и даже если бы... о, все равно, навряд ли кто бы мог подумать?
Но она ничего этого не написала. С Погостом она чувствовала себя кроликом перед удавом, хотя страха не было. Просто ощущала подавленность и помрачение рассудка.
Потом, много лет спустя, перечитывая письма Максика, Пупель была поражена: как могла она, в общем-то добрая и чуткая по натуре, быть такой черствой и равнодушной! Почему она ему не написала? Может быть, все изменилось бы, может... но, это было уже потом.
Весна. А почему мурашки на душе? Промерзло все внутри до дна.
Согреться, мочи нет. А может, чашечку горячего вина? Не помогает, мерзну, мысли стынут. Сегодня поутру так солнышко сияло. А н? сердце мороз.
Залезу в койку. Где тут одеяло? Заплакать, что ли? Нету слез.
Глава 8
Завоевания Александра Македонского составляют ровно две серии стояний Меркурия.
Пупель совсем не заметила, как наступил вечер. Она сидела за своим столом и строчила со скоростью света. Одна мысль натыкалась на другую, приходилось без конца зачеркивать, переписывать. С определенным интервалом, который Пупели уловить никак не удавалось, но определенность все-таки присутствовала, звонила Магда, задавая только один вопрос: «Пишешь?» Пупель отвечала: «Угу».
После «угу» Магда резюмировала или хорошо, или очень хорошо и вешала трубку.
Иногда ритмичность Магды сбивалась вопросом: «Не привезти ли какой-либо нужной литературы, справочника или еще чего?» Пупель отвечала: «Пока не надо, пока не требуется». Магда опять говорила: «Хорошо», и вешала трубку.
Вечер наступил совсем внезапно и даже без всякого предупреждения.
– Необходимо написать об особом цвете и освещении. Да, освещение очень важно для определенного настроения. Но тут все должно быть необыкновенно, тут все не как всегда. Хотя почему же? Иногда самое обычное вечернее солнце на верхушках деревьев, мягкий рассеянный свет и больше ничего. Смотришь, и так благодатно на душе, и кажется, что именно там, в этом незнакомом перелеске существует какая-то особенная жизнь, к которой ты не имеешь никакого отношения, но которая тебя притягивает, манит, и с легкой грустью думаешь о том, что тебя там нет и никогда не будет, а красота эта, тихая смиренная красота – мягкое солнце, ярко-оранжевые, к примеру, стволы сосен – существовала и будет существовать, и кто-то, а не ты, будет легкими шагами удаляться по пыльной дорожке под сенью склоненных деревьев, и все такое прочее.
Пупель посмотрела в окно. Знакомая собака мирно дремала у ворот.
«А дальше-то что? – думала Пупель. – Я не знаю продолжения, и можно, конечно, себе представить, но все-таки хотелось бы. И ведь ни в одном Магдином справочнике не найдешь, это уж точно. – Глаза ее слипались. Она отошла от стола и прилегла на диван. – Чуток прикорну, и потом буду думать об этом, что-то...»
Пупель шла по полю. Мелкий мерзкий дождик больно колол лицо. Гнезда опустели, все по-старому, и нет надежды, и глупость такая, и почему так тошно? Серое небо, а я люблю голубое. А лошадь, интересно, тоже издохла, или, может, у него ее не было? Что же, он собирался жать без лошади или жнут без лошади? Жнут серпом, а молотом машут. Получается жнивье, снопы резиночкой перевязывают и ставят на поле шалашиком, или то, что косят, шалашиком ставят, это стог, а из зерна стог не может получиться, потому что зерно круглое в колоске, колосок-то не нужен, его потом на корзины вроде бы пускают. Сверху звездочки горят, и на небе говорят, кабы тучек не было, мы бы засияли, мы бы заподозрили и сразу рассказали. Кладбище далеко, а лошади нет. Должен быть автобус с гробом, обитым красной материей с такой чудовищной черной рюшкой, и народу много-премного, и все плачут, а те, которые не плачут, – мрачно курят, а которые не курят, те просто стоят и не знают, куда руки девать.
Пупель присела за столик. Подошел официант в длинном фартуке до пят и серых холщовых нарукавниках.
– Мне кофе с молоком, – попросила Пупель.
– Молока нет, – сказал официант.
– Где ж коровка наша?
– Сливки будете?
– А вы можете их сбить со сметаной и капельку творога туда?
– Творога нет.
– Увели?
– Может, капучино?
– Просто кофе и морковный сок без мякоти.
– У нас все с мякотью.
– Тогда дайте, и поскорее, очень замерзла и есть хочется.
– На сколько яиц?
– Воз был белых яиц, а монахи пусть черные будут с капюшончиками.
– У нас все монахи с капюшончиками, ряс черных нет, есть хитоны голубые, пойдет?
– Ну, только чтобы ярко-голубые, и солнышко, и немного облачков на горизонте.
– Перец класть?
– Красный, если можно, конечно.
– Красный к голубому не очень.
– А это как в русском модерне, только красный кантиком и потихоньку.
– По рустику, что ли?
– Можно и по рустику, я бы только бумбочки.
– Подождать придется, бумбочки только завезли, надо освежевать. Выбирать будете?
– На ваш вкус, и если все-таки возможно, побыстрей, я же голая, мне холодно.
– Я пока принесу вышивку вологодскую?
– Опять завязла? – раздался знакомый голос Устюга.
Пупель во сне обрадовалась ему, как родному.
– Сама даже не знаю, что я тут делаю, – проговорила она. – Вроде заказа жду, а на самом деле сижу на жердочке под проливным дождем и не знаю, то ли под дождь вылетать, то ли на ветке насквозь промокнуть? Спой мне песенку с хорошим концом, чтобы согреться и спокойно уснуть.
– Ты и так спишь, – проговорил Устюг.
– Это совсем не то, я хочу видеть чудесные сны и просыпаться бодрой, живой.
– Не хватает живости, – сказал мертвец, перевернувшись в гробу.
– Ты думаешь, все это бесполезно?
– Нет.
– А почему все время эти похоронные настроения? Я что, скоро умру?
– Ты не умрешь.
– Никогда?
– Когда-нибудь, но не сейчас, не скоро.
– Откуда ты это знаешь?
– Давай отойдем отсюда, тут как-то вязко.
Пупель открыла глаза. Теперь она наконец– то поняла, почему ей так холодно и мокро. Она находилась по горло в жутком, самом, что ни на есть, настоящем болоте. Хлюп, хлюп и пузыри...
– На помощь, спасите! – закричала она. Ужас проник вовнутрь. Ей казалось, что через минуту эта грязная вонючая ряска сомкнется у нее над головой.
– Я не успел рассказать до конца тебе ту историю.
– Вытащи меня отсюда, я сейчас захлебнусь, ты что, не знаешь, что нет ничего на свете хуже, чем слушать сказки, лежа в луже.
– Пройдемся по галерее, как пахнут розы, посмотри, вдали море – бирюзовое, прозрачное. Забудь обо всем, не завязай, ты чувствуешь бриз?
Пупель шла по мраморной с изящными перилами галерее. Высокие шпильки белых лодочек стучали по мрамору, цук-цпук, на голове широкая шляпа с белой розой, кремовая юбка с огромным разрезом до полу, легкая батистовая кофточка с выстроченными складками, бусы из слоновой кости, завязанные элегантным узлом.
– Здорово я разоделась, так прямо-таки неожиданно, интересно, почему мне раньше всегда казалось, что на высоких каблуках ходить неудобно, я просто лечу, даже прыгать могу.
Пупель подпрыгнула и ненадолго зависла в воздухе.
– Полетели к морю, – просвистел Устюг.
Они сидели у камина. Огонь полыхал вовсю, поленья трещали и шипели.
На столе стояла супница с розочкой.
«Розочка – точно такая же, как на моей шляпе», – подумала Пупель.
– Ешь суп, а я буду рассказывать, – произнес Устюг тоном заботливой мамаши.
– А хлебушка можно? – Пупель сглотнула слюну.
– Вот он на тарелочке, намажь маслом.
Пупель откусила кусок и съела ложку горячего овощного супа с геркулесом.
– Сметанки нет?
– Открой глаза, она уже давно на тебя смотрит и улыбается белой жирной улыбкой.
