Лидия Дэвис - Что-то со мной не так (сборник)
Неделю спустя явилась пожилая женщина с тремя или четырьмя обшарпанными чемоданами и начала выставлять на каминную полку свои дешевые безделушки. И тогда я окончательно поняла, что, не сказав мне ни слова, наплевав на мои чувства и даже не оставив денежного подарка, мистер Мартин упаковал вещи и уехал навсегда.
Это съемный дом. Мы с матерью к нему прилагаемся. Люди въезжают, выезжают, каждые несколько лет арендаторы сменяются. Я не могла не думать о том, что настанет день, когда мистер Мартин тоже съедет. Но после того как это действительно случилось, я долго болела, и моя мать, которая становилась мне все более противна, заставляла себя выходить из дома и приносила мне мясной бульон и холодные огурцы, которых мне так хотелось. После болезни я выглядела как скелет. У меня дурно пахло изо рта. Мать, бывало, отворачивалась от меня с омерзением. Арендаторы вздрагивали, когда я неловко входила в комнату, спотыкаясь о порожек, даже несмотря на то, что очки, как бабочка, снова сидели на моей узкой переносице.
Я никогда не была хорошей прислугой, но теперь, хоть и старалась изо всех сил, стала такой неумехой, что некоторые арендаторы считали, будто я вообще не убираю в комнатах, а другие думали, что я нарочно стараюсь опозорить их перед гостями. Но когда они меня ругали, я не отвечала. Они не пережили такого разочарования, какое пережила я.
Коттеджи
1. С одной стороны, с другой стороны
Ей семьдесят девять, и, с одной стороны, разговаривать с ней трудно. Она пришла на обед, за столом нас только двое; ест она гораздо больше, чем должна, по моим представлениям, есть старая женщина: даже несколько раз попросив добавки основного блюда и десерта, продолжает копаться в коробочке с изюмом своими узловатыми пальцами, раскладывает изюминки на чистой тарелке, нервно выстраивает их рядком и забрасывает в рот, не переставая говорить, а когда они вываливаются изо рта на нижнюю губу, запихивает их обратно. Существует только четыре или пять вещей, о которых она расположена говорить, она забывает имена людей и названия предметов, о которых хочет говорить, а когда пытается описать предмет, название которого забыла, забывает и название того, с помощью чего хотела описать первый предмет, название которого забыла. Она закрывает глаза, откидывает голову назад, постукивает своими скрюченными пальцами по скатерти и посреди объяснения из-за того, что попытка длится так долго, вообще забывает, с чего начала, и надолго замолкает или уходит совсем в другую сторону. Она говорит с закрытыми глазами, ее жесткие седые волосы связаны на затылке тонким шнурком, потом она открывает глаза и кричит на своего мирно сидящего пса, велит ему лечь рядом, а когда пес ложится, хлопает его по голове, все больше раздражаясь, и пес от страха закатывает глаза. С другой стороны, даже при том что у нее есть только четыре или пять тем, она их никогда не исчерпывает, потому что начисто забывает, что сделала некое замечание или задала вопрос и уже получила на него ответ. Поэтому она спрашивает снова, я снова отвечаю, она снова делает то же самое замечание, и это с некоторыми перерывами продолжается на протяжении всего обеда и после него. Я никак не могу втолковать ей истинное положение вещей: истинное положение вещей и ее память о них существуют независимо друг от друга; я не знаю какого-то ее приятеля, но она весь вечер спрашивает, знаю ли я его, тем не менее иногда она рассказывает мне что-нибудь о Великой депрессии, об апартаментах, которыми владела в городе, о том, как ее муж вел постоянную колонку в местной газете и она не знала лучшего колумниста, чем он, и все это является частью одной длинной истории. Она вспоминает все, что когда-то случилось, хотя и смутно; но к нашей следующей встрече напрочь забудет, что уже рассказывала мне это.
2. Лиллиан
Лиллиан, с копной седых волос, в носочках до щиколоток и коричневых туфлях на шнуровке, – маленькая старая женщина. Еще до рассвета она начинает стирать в своей раковине – я слышу это сквозь стену коттеджа, который стоит среди деревьев над заросшим тростником озером, окруженным черной прибрежной грязью, с пристанью из потрескавшихся досок. Она вручную стирает постельное белье, развешивает его на веревках вокруг дома и снимает на исходе утра. Сейчас она сидит за садовым столиком и читает иллюстрированную книгу о польских евреях, разглядывая картинки сквозь очки в белой оправе, и, когда я прохожу мимо и задаю ей вопрос, она отвечает, что не столько читает, сколько размышляет о горьких плодах и о своих дочерях. Обычно она все дни напролет ждет двух своих великовозрастных дочерей и того момента, когда сможет приготовить им то, что они любили в детстве; но, хотя с самого начала дня у нее все выстирано, начищено и готово, дочери не приезжают и не звонят. Я время от времени бросаю взгляд в ее сторону и вижу, что она все так же сидит одна. Сама она им не звонит, потому что боится показаться назойливой, и от разочарования начинает думать, как думала, случалось, и раньше, что все же это слишком далеко, что она больше не станет приезжать в этот коттедж, хотя столько лет ездила сюда сначала с мужем, потом без мужа, который умер между двумя летними сезонами. И еще она думает о том, что всем создает неудобства; ну что ж, никто не будет ее отговаривать! Я много раз пыталась убедить ее, что никто не обратит внимания на ее старое тело, если она поплавает в озере вместе с другими здешними стариками, но она мне не верит и упорно ходит на озеро одна, на рассвете. А сейчас она откладывает книгу и очки, расшнуровывает туфли, ставит их рядом с кроватью и ложится в постель, потому что уже вечер, а она любит лежать и наблюдать, как темнота опускается на лес. Хотя сегодня, как случалось иногда и раньше, она на самом деле не смотрит на лес, вернее, взгляд ее устремлен на темнеющий лес, но она не столько смотрит, сколько ждет, и теперь зачастую ей лишь кажется, что она ждет.
Безопасная любовь
У нее был роман с педиатром ее сына. Одна, за городом – кто бы ее осудил?
В этой любви были признаки великой страсти. В то же время это была безопасная любовь. Мужчина находился по другую сторону барьера. Между ним и ею – ребенок на смотровом столе, кабинет, персонал, его жена, ее муж, его стетоскоп, его борода, ее грудь, его очки, ее очки и т. д.
Задачка
X живет с Y, но на деньги Z. Сам Y содержит W, которая живет с ребенком на средства V. V хочет переехать в Чикаго, но его ребенок живет с W в Нью-Йорке. W не может никуда переехать, потому что у нее отношения с U, чей ребенок тоже живет в Нью-Йорке, хотя и со своей матерью T. T получает деньги от U, W получает деньги от Y на себя и от V на ребенка, а X получает деньги от Z. У X и Y общих детей нет. V навещает своего ребенка редко, но обеспечивает его. U живет с ребенком W, но не обеспечивает его.
Что будет носить старушка
Она предвкушала старость и странные вещи, которые будет носить. Она будет носить бесформенные темно-коричневые или черные платья из тонкой ткани, возможно, с рисунком из мелких цветочков, конечно, с потертым воротником, подолом и подмышками. Платья будут мешковато свисать с ее костлявых плеч к тощим бедрам и коленкам. Летом к коричневому платью она будет надевать соломенную шляпу, а потом, в холодную погоду, тюрбан или облегающую шапку-шлем и теплое пальто из чего-нибудь черного и курчавого вроде овечьей шерсти. Менее интересными будут ее черные туфли с квадратными каблуками и толстые чулки, гармошкой собирающиеся вокруг щиколоток.
Но прежде чем она настолько состарится, ей еще предстоит быть просто намного старше, чем сейчас, она предвкушала и этот возраст, который можно охарактеризовать как возраст после расцвета лет на пути к закату.
Если у нее будет муж, она будет сидеть на лужайке с мужем. Она надеялась, что к тому времени муж у нее будет. Или еще будет. Однажды у нее уже был муж, и ее не удивляло, что он у нее был. Сейчас у нее мужа не было, но она надеялась, что позднее появится другой. Похоже, в целом все у нее шло своим чередом. У нее уже был ребенок; ребенок рос и через несколько лет должен был стать взрослым, – тогда ей захочется пожить более спокойно и иметь кого-нибудь, с кем можно поговорить.
Она сказала своему другу Митчеллу, когда они сидели на скамейке в парке, что предвкушает свой позднесредний возраст. Так она предпочитала называть его, поскольку сейчас она была в той поре, которую другой ее друг назвал переходом от поздней молодости к раннесреднему возрасту. Жизнь станет намного спокойней, сказала она Митчеллу, потому что угаснут сексуальные страсти.
– Угаснут? – переспросил он и, похоже, рассердился, хотя был не старше ее.
– Ну, возможно, страсти поутихнут, – уточнила она.
Он, насколько она могла судить, сомневался в этом, хотя в тот день он вообще был не в духе и на все, что она говорила, реагировал недоверчиво или сердито.
Потом он ответил так, словно это было единственное, в чем он был уверен, между тем как она, разумеется, не была уверена, что в этом возрасте будет больше мудрости. Но подумай о боли, продолжал он, или как минимум о проблемах со здоровьем, – и он указал на супружескую чету позднесреднего возраста, входившую рука об руку в парк. Она уже и так смотрела на них.
