Эдуард Лимонов - Торжество метафизики
А вот еще убийственный по силе аргумент. 9 апреля 2001 года меня привезли в стакане автомашины «Газель» и бросили в камеру Лефортово чекисты. Помню, что, расхаживая по крошечной, холодной камере один, уже в синей тюремной робе, такой же, как у Радуева, размышляя об обстоятельствах своего ареста и об обстоятельствах ареста группы национал-большевиков с оружием в Саратове, я вдруг наткнулся в памяти на строчки, укололся о них и похолодел от ужаса. Постепенно они, строки, вытащились из памяти, сложились в строфы и ничего хорошего не обещали. Ужас охватил меня, и паника охватила, когда я процитировал себе концовку стихотворения:
Умру я здесь в Саратове в итоге
Не помышляет здесь никто о Боге
Ведь Бог велит пустить куда хочу
Лишь как умру — тогда и полечу
Меня народ сжимает — не уйдешь!
Народ! Народ! — я более хорош
Чем ты. И я на юге жить достоин!
Но держат все — старик, дурак и воин
Все слабые за сильного держались
И никогда их пальцы не разжались
И сильный был в Саратове замучен
А после смерти тщательно изучен.
В Саратове я к моменту написания стихотворения в 1969 году не был. Попал я в этот город только в 2002 году, то есть ровно через 33 года после своего пророчества. Меня во исполнение пророчества привезли-таки туда судить, как я ни сопротивлялся юридически. Но осудить так, чтобы замучить, не смогли. Мое собственное пророчество недооценило мою собственную силу. Я победил силы тьмы. В Саратове меня не замучили, лишь чуть придушили.
А далее ночь с 30 на 31 января 2003 года. Я сплю на верхней шконке Саратовского централа, на третьяке, в моей камере. И снятся мне цифры: 12 и 14. Я во сне выталкиваю их из своего спящего сознания, потому что сегодня прокурор затребует мне срок, сегодня день заключительной речи прокурора. Я их выталкиваю, а они все равно возвращаются, эти цифры: 12 и 14. И только когда прокурор Вербин уже под конец дня называет мое наказание: «Путем частичного сложения прошу приговорить к 14 годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима», я понимаю, что цифры 12 и 14, появлявшиеся неустанно в моем сне, обе были пророческими: 14 лет прокурор запросил, а поскольку два года я уже отсидел, то остается 12!
В ночь перед приговором, с 14 на 15 апреля, мне приснились два топора и небольшое ожерелье, бусы. Этот настойчивый сон не растревожил меня нисколько, я в него не уверовал. Только отметил, что он имеет все характеристики пророческого, вещего. Приговорили меня 15 апреля только по одной статье обвинения, по трем оправдали и дали в результате четыре года. Я вспомнил о двух топорах и бусах, только когда выходил из ворот колонии номер тринадцать условно-досрочно освобожденный, проведший за решеткой два года (два топора) и считаные месяцы (бусы). Так что суеверия не есть суеверия. Это сигналы, приходящие оттуда.
XX
Еще находясь в карантине, я слышал его голос. Он доставлял нам несвежие и очень безобидные новости. Репродукторов на всю территорию колонии не хватает, потому если в карантине были хорошо слышны его новости, то от 13-го отряда репродуктор находился далеко, и слышно было порывами в зависимости от направления ветра. Помимо несвежих новостей, он еще поздравлял с днем рождения зэков, родившихся в этот день, и называл освобождающихся в этот день, если таковые были. И мы радовались за этих счастливчиков. Мы знали, что происходит с теми, кто освобождается, очень хорошо знали: им дают в руки длинную бумагу — справку об освобождении. А дальше их ожидает Воля, о эта Воля, она у всякого разная. У некоторых совсем недолгая: напился — украл — менты взяли и опять заехал в колонию. Часто в одну и ту же, у них у всех постоянные адреса, потому и заезжают в ту же колонию. Это у меня, лица без определенного места жительства, есть лишь сменяющиеся адреса регистрации, у нормального зэка есть место прописки. А те, кто родился в соответствующий день, обычно их три-четыре человека каждый день, имеют право в этот день спать когда хотят и питаются за отдельным столом, где, мы видим, им дают оладьи чуть ли не со сметаной. Ну с постным маслом, что тоже отлично.
Фефелов — голос из репродуктора — оказалось, квартирует в 9-м отряде, в том, с которым у нашего — тринадцатого — общая локалка, и мы от них отделены лишь красной чертой. Еще у нас общий ящик со спортинвентарем, общий из труб сваренный грубый турник и общий, один на всех выход на широкий проспект, на Via Dolorosa, дорогу боли, как я ее называю. Больше ее никто так не называет, но это не есть преграда для меня, чтобы продолжать называть ее так. Я уверен, что для обычного узника наша Безумная Колония предстает обыденной, в серых и вялых пастельных красках, а для части зэка — вообще черно-белой. Но это у них такое ВИДЕНИЕ, у этих ребят, у заключенных и дубаков-офицеров. Для меня моя колония вся пылает жгучими красками, асидо-кислотными, она наполнена крупными планами, ее зелень беспрецедентно жирная и яркая, ее дырчатый асфальт и цемент рельефно морщинисты, как слоновья кожа. Меня окружают в колонии свежие, тревожные, волнующие вещи, потому что у меня другие глаза.
Но Фефелов, да, Фефелов… Представьте себе вполне образованного, разговорчивого, маленького ростом, вполне с буржуазным брюшком даже в лагере журналиста, сидящего за бандитизм и разбой!.. А дядя Толя, как я его стал называть, именно за это сидел и уже досиживал достаточно крупный срок. Ну, разумеется, если бы я спросил, сказав: «Ваши преступления, дядя Толя, не соответствуют вашему внешнему виду и степени воспитания и образования, объясните, как так случилось?!» — он бы мне объяснил. Но я не спросил. Я принял его потому, что он давал мне конфетки. А приняв за конфетки, я уж не расспрашивал. На карантине конфетки мне давал Мелентьев. Позднее Юрка Карлаш давал конфетки. Потом я стал получать конфетки в дачках, и Юрка Карлаш, как самый опытный, распределял наши-мои конфетки. Мне было хорошо, что он распределяет, мне было удобнее. Я никогда не взял ни единой лишней конфетки. У меня огромная нечеловеческая сила воли. Дядя Толя, когда давал мне конфетки, не знал, что я разделю свою конфетку с хлебниками Юркой Карлашем и Мишкой Ярошем. Даже по тюремным правилам этого не требовалось — нести конфетку, данную тебе лично, и распределять. А я распределял. Этот факт свидетельствует о высочайшей степени наклонности к братскому аскетизму и монашеству, который присутствует во мне. Я подумывал даже о том, чтобы отказаться от дачек, присылаемых мне Партией, чтобы только жить на овсянке, на этих лагерных кашах. Чтоб никаких послаблений! Но мне было жаль юных австрийских военнопленных Карлаша и Яроша. Если я откажусь, у них не будет курева и чая. И мы станем бедными. И они будут выклянчивать чай у товарищей. А для себя я бы отказался. Должно быть как есть природно, лишения есть лишения. Каши хватит, а то, что нет жиров, — даже и хорошо.
У дяди Толи брюшко, но не от такой уж хорошей лагерной жизни, но оттого, что он просто пожилой уже, неухоженный человек. У всех русских, которым за тридцать, появляется это ожерелье вокруг талии. А дядя Толя чуть моложе меня. Во рту у него рядом с золотыми зубами торчат корешки черных. У всех зэков плохие зубы. Помимо конфеток, дядя Толя в качестве дружелюбного жеста дает мне газеты. Они никогда не бывают свежими, эти газеты, но что такое свежая газета в колонии? Это такая, которая не старше месяца. Дядя Толя по этой шкале дает мне газеты первой свежести, ну, да ему самому дают уже несвежие и прочитанные. Все это по большей части местные издания: «Комсомольская правда-Саратов», «Аргументы и факты-Саратов» или «МК-Саратов». Московские-то издания этих печатных органов желты, как яичный желток яйца от желтой курицы, а уж саратовские совсем ослепляют кислотной желтизной. Вот эти патологические издания мне и достаются от дяди Толи. И я рад им! Естественно, приходится подвергать их дешифровке, чтобы понять, что же в мире произошло. А заголовки, какие там заголовки, о этот стиль! Типа «Маньяк 16 лет изнасиловал сиамских близнецов!» или «Солдат на побывке домой съел бабушку!» В свое время этот стиль внедрила газета «Мегаполис-Экспресс», а именно за его внедрение в массы был более всех ответствен Игорь Дудинский, мой старый приятель еще со времен московского андерграунда 60-х годов. Натыкаясь на такие заголовки, я мысленно посылаю привет Дудинскому и его мрачному остроумию-мировоззрению. Тут еще следует сказать, что Дудинский поплатился за свой вызов, брошенный мрачному миру вниз от нас. Он влюбился в юную веселую девку-великаншу и женился на ней. Абсолютно счастливый, он пил как-то с женой, но случилось так, что она выпала из окна и разбилась. Дело в том, что нельзя неуважительно относиться и к мелким демонам. Они реагируют на обиды. Никогда не следует поминать их всуе или бросать им вызов, если у тебя нет более мощных защитников. Но даже если есть, опытный медиум не станет задирать демонов. Ох Дудинский, бедняга…
