Ингвар Амбьёрнсен - Вид на рай
Планы? Момент! Что за планы? Никто не садится и не строит планы, когда ушла из жизни твоя единственная мать. Он выдернул, наконец, руку и сказал, что на днях зайдет ко мне. Я не знал точно, что и думать. Я остался стоять и смотрел ему вслед, пока он не исчез за стеклянной дверью сберегательного банка «НОР». Неприятные ощущения накатились волной, но я старался отделаться от них, не принимать всерьез. Заботы — мои, горести — мои, значит должен сам разбираться. Планы можно строить, когда человек свободен и доволен жизнью. Я решил думать о маме, такой, какой я ее знал, и не думать об этом господине Эриксене из социальной конторы. Что он имел в виду, сказав, что «на днях зайдет ко мне?» Ну и тип! Жди от него беды да беды. И что хуже всего, он денежки получал за свою якобы работу. Зарплату от государства, и притом приличную.
Я выбежал на площадку перед торговым центром и сел там на одну из деревянных скамеек. Прекрасно! Лучше, чем вышагивать туда и сюда в самом магазине. Сижу один здесь, никого не беспокою, меня никто не беспокоит, и наблюдаю. Правда, начал накрапывать дождик и довольно плотный, но мне он нипочем. Понятно, что не лето, ноябрь стоит на дворе. Поэтому не тепло, а холодно. С другой стороны, я часто думал о том — и это меня сильно раздражало — как мало современный человек может вынести, точнее говоря, готов вынести. И прежде всего: я взял себя самого для критического рассмотрения. Как часто я вешал голову только из-за небольшого физического недомогания? Я злился на маму, потому что она просила меня спуститься в торговый центр и кое-что купить для нее. Зол и неприветлив, потому что была плохая погода. Мне не хотелось выходить в такую погоду на улицу, даже если продукты, о которых она просила, это был наш с нею обед, то есть она одна готовила для нас обоих. Смешно. Противно и тошно. Потому что как люди в этой стране жили до недавнего времени? С раннего утра и до позднего вечера они в большей своей массе трудились, словно рабы. Медленно, но уверенно вели прежние социал-демократические хевдинги рабочий класс к тому положению, в котором мы сейчас находимся, благосостояние в социальном отношении у нас бесспорно. И Эллинг рассиживает дома в тепле и ворчит, если его собственная мать просит отложить на время в сторону газету «Арбейдербладет» и сбегать в супермаркет. Это же пустяк. Понятно, если бы надо было выйти в открытое море ловить рыбу. Понятно, если бы нужно было запрячь быка. Нет. Материнская просьба, превращающая его в злыдня, состояла в том, чтобы выйти из дома, пробежать несколько метров, купить рыбу или мясо и самому завернуть товар в разноцветную бумагу. И если он вдруг вымокнет под дождем во время этой тривиальной экспедиции, так в комоде у матери было полным-полно сухих вещей. Когда я теперь думаю, как глупо я выглядел со своими дурацкими отговорками в глазах мамы, которая рассматривала, безусловно, мое поведение с социальной точки зрения, меня, само собой разумеется, просто трясет. Мне стыдно. Дождь закапал сильнее и ветер подул сильнее и крепче, а я все думал: давай, хлещи меня сильнее! Еще сильнее! Расплачивайся, Эллинг, за свои глупости. Ты заслужил, Эллинг, наказания. Узнай, что значит править лодкой в непогоду. Узнай, каково приходится в жизни честному крестьянину и рыбаку, в той жизни, которую они должны вести, и ведут, несмотря ни на что. Я думал о побережье в Финнмарке в ранние утренние часы в январе месяце. Предположим в половине пятого утра. Темно, как в могиле. Единственное, что видишь, так это гребни пенящихся волн, которые, пританцовывая, накатываются из ледяной пустыни. И в такой лютый холод рыболов должен выходить. Без всякой гарантии. Без всякой страховки. В маленькой лодчонке, да и та принадлежит не ему, а банку. Господи, каким бесстыжим я был! Бесстыжие большинство из нас. Сам я спал обычно, как сурок, до десяти, а иногда и дольше. Ныл, когда вставал, так как линолеум в комнате холодил ноги. Я презирал себя и в наказание решил сидеть здесь, невзирая на непогоду, и терпеливо ждать Ригемур Йельсен. Чтобы попытаться понять те трудности, те страдания, которым подвергнуты некоторые наши сограждане только по той причине, чтобы еда, к примеру, была на столе вовремя во всех норвежских домах. Я питал огромное уважение к этим мужчинам и женщинам, которые таким трудным путем служили обществу, занимаясь этими древними профессиями, в то время как сотни и сотни других работали спокойно в конторских помещениях.
Ригемур Йельсен появилась почти через два часа. Дождь перестал, но ветер подул сильнее. Я промок до нитки и не чувствовал ног под собой. И однако, как это ни странно слышать, но я был в ладу с собой. В ладу, давно уже не испытывал подобного внутреннего успокоения. Взгляд, которым я осматривал людей, спешащих укрыться от непогоды, я назвал бы ироническим. Итак, я рассматривал иронически: молодых и пожилых, мужчин и женщин. Они жались кучками под смешными зонтиками, а ветер безжалостно хватал их и рвал (два таких случая я зарегистрировал). Они бежали согнувшись и пошатываясь, искали спасения в пассаже или под навесами тут же расположенных на площади магазинов. Я, Эллинг, не прятался, держал фасон!
Однако, должен признаться, что я обрадовался и облегченно вздохнул, когда я увидел знакомый силуэт Ригемур Йельсен. Теперь мы пойдем домой. Я приму теплую ванну и сменю одежду, поставлю вариться картошку и хлебну глоток кофе. Интересно, что я не подумал о ее возможном заболевании. Она выглядела радостной и горделивой; это-то и ввело меня, вероятно, в заблуждение, когда она появилась теперь после консультации у старого врача моей мамы, доктора медицины Франка Фридмана.
Но домой она не пошла. Нет. Я рассердился сразу, но облегченно вздохнул, когда увидел, что она направилась к «ИРМА». Я вскочил. Но ноги подкосились, я споткнулся и чуть было не рухнул на асфальт, но благополучно удержался руками. Должно быть, засмеялся даже, хотя ужасно саднило колено. После такого начала, как это, само собой разумеется, не было причины радоваться и считать, что все находилось в идеальном порядке. Мое кровообращение работало на минимуме, а ноги были, как вата, — так обычно говорят. Я тотчас сел, слегка помассировал ногу и затем начал осторожно подниматься. И медленно, расставляя потихоньку ноги, я последовал за Ригемур Йельсен в торговый центр.
Народу было сегодня много. Но мне нравилось. Толкучка, словно на восточном базаре. Я видел такие картинки. Причина, что битком набито, ясна… Дождь! Повсюду слышу щебетанье: как можно выйти на улицу… вот уже второй раз кружу по магазину… не могу найти бумажку, где записала, что купить… по памяти придется искать. Достаточно ли одной консервной банки с горохом? Может, стоило взять литр кока-колы вместо маленькой бутылки, в которой и поллитра нет? Ага, когда так рассуждают, значит, экономят на детях.
В музыкальном отделении играли «Мост над бурной рекой». Напевая тихо мелодию, я взял корзину для покупок. Корзину для покупок из красного пластика с черной ручкой. Тележек не было.
Если говорить честно, то скопление народа внутри магазина некоторым образом взбудоражило меня. Ведь так немудрено потерять Ригемур Йельсен! С другой стороны, площадь магазина не была бескрайней, так что я едва ли ее потеряю. Нет, ей не уйти от моего бдительного ока. Прилавок с молоком, сыром и йогуртом? Нет. Мясное отделение? Снова нет. Я нашел ее далеко, в овощном отделе, она стояла и размышляла — взять ли ей красный перец или зеленый.
Спокойно, Эллинг. Держи расстояние. Сегодня легко быть неназойливым. Между нами по меньшей мере семь покупателей, жаждущих сделать свои покупки. Чтобы произвести правдивое впечатление обычного покупателя, я взял с полки пачку печенья с начинкой. Ригемур Йельсен выбрала красный перец, взвесила его и исчезла в направлении молочных продуктов. Это заинтересовало меня. Хочет она выбрать снова тот же самый йогурт, что и в последний раз? Значит, черносливовый? Страдает она постоянно запорами?
Вдруг вспомнил, что мне нужно купить рыбный пудинг, и я тотчас бросился к соответствующему прилавку. Ригемур двигалась невозмутимо в другом направлении. Большую коробку или маленькую, Эллинг? Большой или маленький рыбный пудинг? Круглой или длинной формы? Эти вопросы, по сути, не беспокоили меня. Я всегда покупал большие длинные, упакованные в тонкий пластик, но теперь я сделал вид, будто проблема до чрезвычайности волновала меня. Брал с полки разные пудинги, изучал цену и срок годности, взвешивал на руке. И при этом не спускал глаз с Ригемур Йельсен. Что она делает там у другого прилавка? На этот раз ее явно интересовали не йогурты, а разные сорта плавленных сырков в тюбиках. Относительно этих продуктов сам я никогда не сомневался. Для меня креветочный сыр и — ничего другого. Креветочный сыр я ценил высоко, особенно, если поедать его в первой половине дня. Но ветчинный сыр и сыр с луком: нет, спасибо! Ригемур Йельсен медлила. «Немного странно, — подумал я. — Всегда такая решительная и вдруг… колеблется».
