Нафиса Хаджи - Сладкая горечь слез
— Нет, — покраснела я. — Бросила. Все равно я плохо училась.
— Понятно. — Дина шевельнула губами, словно хотела что-то сказать, но промолчала.
На следующий день разговор продолжился.
— Тебе, наверное, скучно здесь. Целыми днями, пока Тодда и Конни нет дома, нечем заняться.
Я лишь пожала плечами.
Еще через день, заглянув в гости, я застала ее на пороге.
— Привет, Анжела. Я собралась в библиотеку, пойдешь со мной?
— М-м… конечно. Почему бы и нет…
Дина заставила меня записаться в библиотеку, проследила, чтобы я правильно заполнила формуляр, и предложила взять почитать «Маленьких женщин». Уже на выходе она показала на объявление о вакансии на доске у стойки:
— Какая чудесная работа для молодого человека — в библиотеке!
«Маленьких женщин» я прочла за два дня. Наведавшись в библиотеку вместе с Диной на следующей неделе, я не только взяла еще книги, но и заполнила анкету для приема на работу Еще через неделю я получила место помощника библиотекаря, всего на два дня в неделю — расставлять книги на полки. До библиотеки можно было дойти пешком, но иногда я подвозила отца до его работы, а потом забирала машину. Незадолго до этого я гордо продемонстрировала права, втайне надеясь, что он обратит внимание на дату рождения — приближался мой праздник. Но похоже, он не заметил. Время от времени я даже отвозила детей на занятия. Мишель ко мне хорошо относилась, а вот Кори оказался крепким орешком. Впрочем, я не особенно пыталась подружиться.
Как-то я вернулась с работы, а у дома как раз остановился школьный автобус Кори. Вместе с остальными ребятами из автобуса вышел и сын Дины — я узнала его по фотографии в их гостиной. Мальчишки тут же заорали вслед ему: «Задик! Задик! Покажи свой задик, иран-баран!»
Один даже попытался плюнуть в парня, но промахнулся. Кори поспешил домой, сделав вид, что его эта сцена не касается. Дома я предприняла очередную попытку поговорить с братом.
— Слушай, тот парень, на которого орали твои приятели, — он ведь сын Дины, да?
Кори недоуменно огляделся, словно не понимая, к кому я обращаюсь, а потом молча кивнул.
— Чего они цепляются к нему?
Кори пожал плечами и скрылся в своей комнате.
Вечером я увидела сына Дины — он сидел на бордюре напротив своего дома, с сигаретой. Я не курила с того времени, как сбежала из дома, и вдруг почувствовала безудержное желание затянуться. Выскочила на улицу и попросила сигаретку. Покосившись с сомнением в мою сторону, он все же выудил из кармана пачку и протянул мне.
Затянувшись, я спросила:
— Твоя мама знает, что ты куришь?
— Знает.
— И не возражает?
Пожатие плечами в ответ.
Я разглядывала его сквозь облачка дыма, струившегося от наших сигарет. В жизни не видела таких длиннющих и густых ресниц. На подбородке пробивалась щетина, отчего парень казался старше своих пятнадцати. Похоже, я не слишком удачно начала разговор, и решила зайти с другой стороны. Протянула руку и вполне официально представилась:
— Меня зовут Анжела Роджерс.
Он непонимающе уставился на мою ладонь, но потом все же пожал.
— Я Садиг. Садиг Али Мубарак.
— Садик? А-а. — Это объясняло происхождение «задика». — Кажется, тебе достается от других мальчишек.
Он нахмурился, с силой затянулся.
— Они просто ублюдки.
Акцент у него был сильнее, чем у Дины.
— А отец, он тоже не запрещает тебе курить?
— Мой отец умер.
— О, значит, муж Дины — твой отчим?
Теперь он окончательно помрачнел. И я его понимала. Вплоть до настоящей минуты я не думала о Конни в подобных определениях. Но получается, она моя мачеха. Такие слова всегда хочется произнести в сочетании с прилагательным «злая». Наверняка сын Дины испытывал нечто подобное по отношению к ее мужу.
Мы курили вместе еще несколько раз. Я — в основном из-за возможности поговорить ни о чем. Он слушал и кивал. Я, конечно, испытывала определенное чувство вины за курение в обществе подростка. Он все же гораздо младше меня, да и Дина так хорошо ко мне относится. Мне следовало бы оказывать положительное влияние на ее сына, стать ему другом. Думаю, друзей у него вообще нет, но не похоже, чтобы это его беспокоило.
Помню, мы заговорили о религии. Я завалила его вопросами.
— Вы верите в Иисуса?
— Да, но не так, как вы, христиане.
— В каком смысле?
— Мы считаем его пророком, а не сыном Бога.
— Пророком?
— Ну да, как те, что были прежде него, — Моисей, Авраам, Ной.
— И вы не считаете его Мессией?
— Мессией считаем.
— Как своего Господа и Спасителя?
— Не понимаю, о чем ты.
— Он умер на кресте за наши грехи, ради нашего спасения.
Он смотрел на меня, явно не понимая, о чем я толкую. Потом проговорил:
— А почему вы едите Его плоть и пьете Его кровь?
— Чего?
— Хлеб и вино. Священники говорят, что это Его плоть и кровь.
— А, это католики. И, кажется, некоторые другие деноминации. Но не вообще все христиане.
Я поспешила сменить тему, в которой и сама чувствовала себя не слишком уверенно, последние несколько лет испытывая больше сомнений, чем веры. Я полагала, что дважды пережила второе рождение — в шесть лет и в десять. Но всякий раз, что бы ни заставило меня встать перед алтарем и произнести слова Молитвы грешника вместе с остальными, кто последовал призыву Дедушки Пелтона, это чувство быстро улетучивалось. Я начала подозревать, что опыт других людей, их ощущения — смирение, свет, радость — в корне отличаются от моих. Судя по их рассказам, они испытывали такой же душевный подъем, что и я, но в отличие от меня сохраняли его надолго.
Уже месяц я жила в Лос-Анджелесе, и наступил мой восемнадцатый день рождения. Я проснулась рано, в напряженном ожидании чего-то. Хотя никаких оснований, конечно, не было. Как и предполагалось, никто ни слова не сказал, никто не вспомнил про мой день рождения. На работу идти не нужно было, а к Дине не хотелось. Около полудня явился Джейк, принялся стучать молотком в кухне. Я спряталась в своей каморке с библиотечной книжкой. Прошел день, наступил вечер. Ничего так и не произошло. После ужина позвонила мама. Я поговорила с ней из своей комнаты, чтобы никто не слышал. Грустным голосом мама пожелала мне счастливого дня рождения.
— Вчера я вернулась домой, Энджи. Очень расстроилась, что тебя нет.
Дедушка Пелтон тоже взял трубку.
— Твоя мать очень несчастна, Анжела, — сказал он. — Надеюсь, ты это понимаешь.
На душе, разумеется, стало еще хуже. Я попросила у отца позволения взять машину.
— У тебя какие-то планы?
— Ага, с подружкой с работы.
— Валяй, оторвись по полной!
— Хорошо повеселиться, — радостно, как всегда, помахала вслед Конни.
Садиг сидел на бордюре, как обычно. Подрулив к нему, я предложила прокатиться. Он удивился, но приглашение принял.
Мы немного покатались по округе. Я, в общем-то, не представляла, куда тут можно съездить, — Конни с отцом успели показать мне Беверли-Хиллс, Голливуд, пару пляжей.
Там мы в конце концов и оказались — на пляже. Немножко погуляли, покурили. Остановились и долго глядели на океан.
— У меня сегодня день рождения, — торжественно сообщила я океану.
Садиг обернулся ко мне, внимательно посмотрел.
— С днем рождения, Анжела, — произнес он, склонился ко мне и поцеловал. За первым поцелуем последовал другой, и еще, и еще.
Странное ощущение. У меня бывали парни и раньше, последний как раз Денни. Так что это был не первый поцелуй в моей жизни. Но по ощущениям очень похоже — только гораздо лучше. Первый раз я целовалась с соседским мальчишкой в Гарден-Хилл, сопливым и прыщавым. В поцелуях с Денни главным было доставить удовольствие ему. Но то, что происходило между Садигом и мной, не имело ничего общего с первым слюнявым опытом и определенно было гораздо более взаимным, чем с Денни. Задыхаясь, я положила ладонь ему на грудь, чуть оттолкнула.
— Не… не надо, Садиг. Это нехорошо.
В свете фонаря глаза его блеснули. Он, казалось, был потрясен не меньше моего. Запустив пальцы в мои волосы, он осторожно привлек меня к себе и прошептал прямо в ухо, нежно целуя после каждого слова:
— Ты думаешь, это грех?
— М-м, э-э… — Я ничего не соображала. — Нет. Да. Я… не… знаю.
Все слова куда-то подевались.
Он поцеловал меня еще раз, в губы, и говорить было просто нечем, и тогда я горячо ответила на поцелуй. Пока мы оба пытались перевести дух, он пробормотал:
— В моей религии это точно грех. Но у нас есть обычай, мут’а[68].
— Как это? — На самом деле я уже ничего не понимала.
Он прервался на миг, чтобы поцеловать мою шею, и теперь я окончательно утратила способность сосредоточиться на том, что он говорит.
