Дмитрий Бавильский - Едоки картофеля
Ну, конечно, Ван Гог весь вышел из этого приземлённого, но в то же время весёлого мирка. Не лишённого уюта и привлекательности. Всем понятного. Хотя, в отличие от картин малых голландцев, та же самая зафиксированная им реальность отныне казалась облитой серной кислотой, сжавшейся, облезлой, кровоточащей.
Ван Гог вспарывал реальность ржавым консервным ножом. Расклад этот был не таким плоскостным и равнодушным, как у запылённых кубистов, но каким-то глубинным, болезненным (если бы Лидия Альбертовна знала современную философию, то сказала бы, что феноменологическим).
Естественно, классика удобна для восприятия. Обманчиво понятная, она втягивает в себя, убаюкивает, Ван Гог, напротив, центробежен, он отбрасывает зрителя наружу, как теракт.
Вот Лидия Альбертовна и оказалась жертвой этого самого теракта.
Несовместимость жизненных и эстетических представлений с тем, что привезли на злосчастную выставку, заставляла её серьёзно недомогать.
Ещё одну картинку она бы выдержала, но когда Ван Гога висело столь много, он давил на неё количеством, обжигал прутьями раскалённых эмоций, ненавязчиво объясняя, что всю предыдущую жизнь она строила не совсем правильно: мимо многого прошла, многого не понимала, существенного не заметила.
Ван Гог стучался в её сердце. И не находил ответа.
КРАЖА
Именно поэтому исчезновение Данилы казалось Лидии Альбертовне не-пе-ре-но-си-мым.
Впрочем, на следующий день, когда она пришла к открытию галереи, некоторые происшедшие за выходные обстоятельства заставили её выбросить Данилу из головы. Точнее, задвинуть его в одну из самых дальних комнат сознания.
Дело в том, что ночью чердачинскую областную ограбили.
Злоумышленников, скорее всего, действовало несколько. Работали они слаженно и толково, проникнув со двора через полуподвальное окошко, предварительно выставив стекло. Воспользовавшись тем, что все силы и всё внимание музейного начальства сосредоточены на эпохальной экспозиции, выбрали закоулки, отданные русскому искусству, и, незамеченные, вынесли две работы Айвазовского.
Известно ведь, что он хорошо идёт на аукционах, что картинами
Айвазовского любят украшать свои толстостенные коттеджи новые русские.
Два дня галерея стояла, оцепленная бесполезным милицейским нарядом.
Всё, что хотели, похитители уже сделали, импортный Ван Гог находился в полной безопасности. Приехали мэр, высшие милицейские чиновники области, заспанные следователи в потёртых костюмчиках. Марина
Требенкуль кокетничала с ними, а директриса Нонна Михайловна всё время повторяла одну и ту же фразу: "В последний раз подобное потрясение я испытала после убийства Галины Старовойтовой".
Всем учиняли долгие допросы с пристрастием. Надя-кришнаитка даже расплакалась. А Ирина Израилевна беззлобно материлась под нос, пока ожидала своей участи. Лидию Альбертовну почти не трогали:
Айвазовский – не Ван Гог, но вы уверены, что не замечали ничего подозрительного? Можете ли вы дать расписку, что с дорогостоящей экспозицией ничего в дальнейшем не случится?
Галерею закрыли, и, пользуясь случаем, Лидия Альбертовна в компании с Моргулесиной и Мусей Борисовной сходила в осквернённый зал.
Попытались сходить.
Но их туда не пустили: изучали место преступления, снимали отпечатки пальцев, фотографировали со вспышкой (хотя музейные правила категорически запрещали это). Муся Борисовна раздражённо показала на затоптанный следователями паркет. Несмотря на то, что следственная бригада была небольшой, мусору и шуму она производила куда больше обычных посетителей. И от них пахло почему-то больницей, лекарствами…
Лохматая старуха зашипела на подвернувшегося ей под руку стажёра, а
Лидия Альбертовна, не обращая внимания на хаос, как зачарованная стала рассматривать картины, на которые раньше совершенно не обращала внимания.
День тот выдался особенно солнечный, сочный. Второй этаж оказался залит солнечным светом, который действовал на картины, как живая вода на Спящую Красавицу. Лидия Альбертовна рассматривала давно умерших людей, и тихая, едва ль не осенняя, умиротворяющая красота успокаивала взвинченные нервы, точно вытаскивая шипы и занозы, посаженные невыносимым голландцем. Здесь я действительно отдыхаю, чуть было не сказала она вслух. Но, как всегда, постеснялась, нарушить торжественный покой пустых, гулких залов.
ТРАТА ВРЕМЕНИ
После работы пришлось задержаться: Нонна Михайловна лично инструктировала каждого работника, будто бы служебное рвение могло вернуть похищенные шедевры.
– Вы всё поняли? – на повышенных тонах говорила она, глядя на сжавшихся от испуга пенсионерок поверх очков с толстыми стёклами для дальнозоркости.
– Всё, всё, Нонна Михайловна…
– Тогда идите, – говорила Ворошнина, серая, сердитая, выжатая как лимон.
Залы теперь патрулировал толстый, добродушный милиционер Юра. С бесцветными глазами, почти без бровей. Как ни странно, присутствие его подействовало на Лидию Альбертовну успокаивающе: не в смысле надёжности, но в борьбе с Ван Гогом. Наравне с картинами Юра тоже оказывался постоянно выставленным экспонатом. И таким образом способствовал разрядке эстетической напряжённости. Лидия Альбертовна следила за ним, они перемигивались, словно заединщики. Вот и сейчас, выскользнув из начальственного кабинета, Лидия Альбертовна нос к носу столкнулась с Юрой.
Изо рта милиционера шёл неприятный запах.
Чуть позже её позвали к следователю с глазами печального Леонардо да
Винчи (большой лоб, волосы собраны в косичку, свитер грубой вязки), временно занявшему комнату с книгами, в которой вечность назад она работала.
Он вежливо и обречёно задавал общие вопросы: не видела ли что, не замечала ли чего-то необычного. А потом неожиданно встал, изогнулся и непривычно тонким голосом сказал:
– А вот уборщица Муся Борисовна рассказала нам, – как будто в помещении находился кто-то ещё, – что к вам повадился ходить молодой человек, который вызывает у неё серьёзные подозрения.
– Кто это? – сердце Лидии Альбертовны упало на дно пересохшего колодца.
– Муся Борисовна? – решил пошутит следователь.
– Нет, молодой человек.
– Ну, это вам виднее, – следователь стал строг.
– Так это же мой сын, Артём, – вспомнила Лидия Альбертовна, и пересохший колодец начал наполняться водой, на поверхности которой трепетало её сердце.
– Сын? – расстроился следователь.
– Ну, конечно.
– А он… не мог? – Следователю не хотелось расставаться с лакомой гипотезой.
– А какие у вас есть на это основания.
– Пока никаких, – поднял он одну бровь, – пока. Придётся, видимо, вызвать на допрос мужа вашего, всеми уважаемого композитора и известного в городе человека.
– Так делайте что хотите, – лицо Лидии Альбертовны сделалось непроницаемым.
Она не хотела, чтобы под сурдинку следствия вскрылась её "дружба" с
Данилой, сильно боялась этого: какое право эти чужие и равнодушные люди имеют вмешиваться в её жизнь, в её маленькое, воробьиное счастье?!
– И сделаем. Сделаем. Преступление, наносящее вред авторитету областного начальства, обязательно нужно раскрыть. И мы приложим все усилия… Все усилия…
СТУЖА
Нынешний февраль выдался особенно лютый: внутри него образовывались трещины, сквозь которые в город проникали тяжёлые свинцовые ветры.
Закладывало уши, ноги никак не могли согреться даже в самой тёплой обуви; изнутри выстуженные тоннели метро отдавали замогильным холодом.
Лидия Альбертовна затрусила вдоль фасада, глядя себе под ноги
(поднять глаза, казалось, невозможно из-за мороза), автоматически любуясь переливчатыми искрами, разбегающимися по вновь наметённым сугробам, завернула за угол, чуть было не поскользнулась. После беседы с милиционером остался противный осадок, и она не знала, как от него избавиться, шла и перемалывала: "все усилия, все усилия…"
Какая бездна зла!
И тут кто-то подхватил её под белы рученьки. Даже не оборачиваясь, она догадалась, что это Данила.
Слёзы выступили у неё на глазах. От ветра и холода или…
– Куда торопишься-спешишь? – спросил как ни в чём не бывало Данила, словно они пять минут назад расстались.
И она снова не нашлась, что ответить. Но печаль отошла, отпустила…
Вот и снег засверкал ярче, наряднее.
– А мы тут плюшками балуемся. – Глаза Данила сверкали ярче сугробов.
Лидия Альбертовна только улыбнулась, ага, взяла себя в руки.
– Людмила Анатольевна, помнишь, я тебе рассказывала, смотрительница из зала "Бубнового валета", вернулась. Загорелая. Мы-то думали, она в госпитале грыжу вырезала, а она, оказывается, на Канарских островах поносом маялась, представляешь? Выиграла в викторине путёвку и умотала. – Лидия Альбертовна изменила тон, сказала заботливо. – Ты уже поправился, Данила?
