Кларисе Лиспектор - Осажденный город
— Как это кто? — нервно переспросила она. — Я ведь сказала: «что-то меня разбудило»… неясно разве? — продолжала она с жадной торопливостью, — я закрыла глаза и поворачивалась с боку на бок, пока не поняла, что сплю, — и она рассердилась, что приходится объяснять, когда он не расспрашивает, — пока не поняла, что все время спала. — Она смолкла, растерянная. — А у вас так бывает? — спросила она еще, помолчав, с какой-то ревностью, заглушаемой любопытством.
— Нет, нет, никаких снов я не вижу! — ответил он страстно, возбужденный снами Лукресии Невес.
Разочарованная, она взглянула на него, стараясь прочесть в этих ласковых глазах, на этом лице, кротком и смуглом, где то, что было от уродства, представало красотой в прогулках по Базарной Улице… Что хотела она прочесть? Возможно, никогда она не встретит другого мужчину такого пригожего, подумала она с огорчением, опустив глаза, чтоб скрыть подобную мечту.
— Если моя мать умрет, я приду жить к тебе.
— Как?!
Девушка оторвалась от своих тайных мыслей, и ей удалось взглянуть на него сквозь свое воображение:
— Мы не поженимся, но мы — как жених и невеста.
Это была правда. Он восторженно удивился. «Верно…» — пробормотал он, глядя в потолок и вытянув губы, словно хотел свистнуть.
— Как ты думаешь, мне уйти? — спросил он с несчастным видом, помолчав.
— Да, иди, — сказала она ласково.
Поскольку он не двигался с места, Лукресия Невес прибавила, с рассеянной любезностью:
— Мама порезала палец… И знаешь чем?
— Чем?.. — спросил он с недовольством.
— Бумагой… Тонкая такая бумага. Неглубокий порез… Царапина и немножко крови вышло.
— Вранье, — произнес он уверенно.
— Ты считаешь враньем все, во что не веришь, — отозвалась девушка гордо. — Она даже йодом помазала. Бумагой тоже можно порезаться, мой милый. Спроси у своего отца…
— …Я ухожу, — прервал он тревожно, протягивая ей руку.
Она засмеялась:
— Люди, как мы с тобой, не пожимают друг другу руку! — и она постаралась сдержать смех, потому что Персей стал весь красный и отдернул руку, но это ей не удалось. И пока смеялась, показывая редкие зубы, он почти выбежал из комнаты, в ужасе, наткнувшись на этажерку.
Оставшись одна так внезапно, девушка словно проглотила свой смех.
Солнце, плывя к полудню, резало лучами зеркало. С веранды доносился запах железной дороги, деревьев и угля — запах полей после вторжения неприятеля, столь характерный для города Сан-Жералдо… Она лениво поежилась, шатко путешествуя по комнате. И под конец, под шум колес, отупела и стала клевать носом.
Освобожденный ли дух слился с ветром из открытого окна, но принимая все более четкий очерк, становилась она одним из предметов комнаты: ноги упирались в пол, тело резко обретало обычные формы. Все, что было сверхъестественного, — голос, взгляд, способ существования, — кончилось; то, что еще оставалось, могло внушить ужас любому, кто б сейчас взглянул на нее. И был бы ранен холодным блеском маленького кольца на ее пальце, маленького камня, вобравшего в себя силу всех вещей в этой комнате.
Дверь отворилась, и мать пробудила ее:
— Ты звала меня…
Лукресия Невес открыла глаза, вгляделась, не видя. Много минут прошло…
— Ты здорова? — забеспокоилась Ана. — Ты что-то красная…
— Не знаю… это голод, — сказала она громко, с трудом распрямляясь.
«Голод?..» — удивленно подумала мать.
Она никогда не слышала у дочки такого голоса. «Да, — сказала себе Ана, с трудом осиливая новое свое материнство… — Это голод, — повторила она бессмысленно вслух, чтоб все слышали и судили сами, узнав, что дочь сказала своим детским, своенравным голосом, — это голод… Ах, девочка, ты выздоравливаешь, — произнесла она неуверенно, — выздоравливаешь», — повторила еще, бросившись искать молоко, растерянная, немного грустная.
Лукресия Невес улыбалась таинственно и глуповато. Она чувствовала голод, да, и царапала себе лицо ногтями; она словно вдруг попышнела; и правда — настал возраст…
С этого времени ей, наверно, нечего уж больше будет терять. Теперь уж и умереть слишком будет поздно.
Улыбаясь, похорошевшая, она взглянула на свою правую руку, на которой мечтала увидеть скоро обручальное кольцо. Обручальное, венчальное.
8. ИЗМЕНА
Через месяц после того, как продала город Сан-Жералдо, она отправилась с приятелем Матеуса оформить свадебные документы.
Приятель сказал:
— Подождите здесь на углу, пока я зайду в контору.
Девушка тотчас отозвалась:
— Конечно, доктор.
И она осталась на углу, придерживая сумочку. Она была спокойна, хоть и неуверенна.
Чинно смотрела по сторонам, измеряя и взвешивая этот новый город, какой купила.
Но она не была вовсе невинной жертвой. Лукресия Невес хотела стать богатой, иметь много всего и вращаться в высших кругах.
Как честолюбивые девицы из Сан-Жералдо, надеющиеся, что день свадьбы освободит их от предместья, — такова была она сейчас, важная, вся в розовом. Башмачки и шляпка новые. По-своему привлекательная. По-своему загадочная. Расправляя какую-то помятую складочку на юбке, отцепляя какую-то пылинку от рукава. Время от времени вздыхала, тихо и культурно.
Но, быть может, отвлеченная ветром, быть может, застоявшись на этом углу, — вскоре она уже улыбалась, приоткрыв губы, которые ветер сушил. Такая робкая в своем невольном преступлении. Иногда, прижимая к себе сумочку, вздыхала восторженно.
И когда нотариус показался на пороге, занятой, спешащий, она взглянула на него издали почти одурело, такая одинокая на этих улицах, которые ей не принадлежали, рядом с человеком, который указывал и объяснял, — с нотариусом! Это был первый реальный штрих в ее знакомстве с Матеусом.
И первое реальное проявление жизни этого нового города, где ей предстояло поселиться. Пыль стелилась по широким мостовым, и яркий свет заставлял жмуриться.
Лукресия была вся разодета. Ана помогала ей одеваться с плачем, а сама она еще таила чувство, какое не знала, как проявить теперь вот, до свадьбы, а ведь было уже пора…
— …Сюда, пожалуйста, — указывал ей нотариус, быстро взглядывая на нее и еще раз удивляясь, где это Матеус, всегда с причудами, откопал такую деревенскую невесту. Лукресия Невес отвечала нотариусу многозначительной улыбкой.
«Такая уж судьба, — подсказывала она самой себе, следуя за ним так быстро, как только могла на этих каблуках, придерживая шляпу, которую ветер намеревался сорвать, — такая уж судьба», — повторяла она, довольная, что порабощена. Счастливая, но растерянная, потому что не могла привыкнуть к отсутствию опасности.
На улицах, полных народу, никто не замечал ее в этом розовом платье, какое могло вызвать восхищение только в Сан-Жералдо.
Она старалась не терять времени и рассмотреть получше новый город — это вот настоящая столица! — который предлагали ей в награду, как чужеземке… Всякий мужчина должен был обещать женщине больший город взамен ее родного.
Она и здесь искала свой способ смотреть, и случилось, что сквозь треугольник, образованный рукой, которой придерживала шляпу, она увидела, как бежит по улице мужчина и вскакивает на ходу в трамвай…
Воистину, новые вещи смотрели на нее, и она пробиралась между ними почти бегом, поспевая за нотариусом. С тех пор как она уехала из своего предместья, ее особенная красота померкла и ее ценность упала. К тому же у нее и не было времени задуматься, почему нотариус приглашает ее на чашку кофе. Она стала торжественной, приняла приглашение низким кивком головы, упрекая себя, что недостаточно внимательна в важные минуты.
Обрадованная возможностью сразу же начать ритуал новой жизни, она осторожно присела на складки своей юбки. Даже пирожные подали на их столик… Она съела одно, изящно отставя мизинчик и другой рукой подбирая крошки. Как испугана была бы Ана в ее положении! Пирожное было сухое, и губы у нее тоже сухие. И кофе в чашечке вздрагивал от проходящих за окном трамваев.
Происходило нечто, ни для кого не интересное, — безусловно, «настоящая жизнь». Однако в ней-то Лукресия Невес начинала становиться безымянной. Что в конце концов не так уж плохо; по крайней мере, это нечто более долгое. Щенок забежал в кафе, бросился сразу к девушке, явно интересуясь ее высокими каблуками.
— Уходи, уходи, — сказала она строго и улыбаясь, — уходи, уходи.
Но щенок не уходил. И обнюхивал тщательно, печально и пристрастно лакированные туфельки. Из всех присутствующих выбрал именно ее, разбойник. — Уходи! — закричала она трагически, с мукой, и нотариус спросил:
— Так уж он вам мешает?
— Да, очень, — отозвалась она слабым голосом, с улыбкой…
Он сказал:
— Вон! — и замахнулся на щенка.
Тот отошел сразу, но неторопливо.
