Эльфрида Елинек - Бембиленд. Вавилон.
В связи с этим следует заметить, что я непосредственно, как бы на собственной шкуре, но именно всего лишь как бы, ощущаю, как подло человек относится к другому человеку, а этот другой к очередному другому, и так далее, и тому подобное. Я это чувствую, это и впрямь словно входит в меня, в мое тело, а потом выходит обратно, ей-ей, не вру. И когда вы врезаетесь в это тело, которое давно уже стало полем битвы, ну, например, с помощью вот этого ножа с волнообразным лезвием, пригодным скорее для хлеба, чем для горла или глаза, а еще им можно успокоить море, все равно что, итак, значит, если взять людей, которых обезглавили этим ножом, халтурная работа, но, в любом случае, они теперь без головы, обезглавливать будут всегда, резать тоже, это не тот нож, которым вы надрезали глаз, чтобы заставить зрачки смотреть прямо и параллельно на точке схода, чего они, зрачки, не хотели делать раньше, не делают и теперь, несмотря на потраченное время, но без пыли и шума, это не тот нож, а другой, куда подевалось начало моей замечательной фразы, а, вот оно, к счастью, никуда оно не исчезло: стало быть, если вы станете врезаться в это тело, лучше всего там, где оно помягче, иначе придется изрядно потрудиться, если на массу этих изрезанных, изнуренных, обезглавленных людей потом еще и захочется посмотреть, вам что, больше нечего делать? В таком случае идите сюда, идите ко мне, атакуйте эти образы, эти образа так, чтобы поднялась пыль столбом, как под ногами обезумевшего стада животных, рвущихся на стадион мимо контролеров, ах так, вы просто не представляете, что можно ринуться вперед, сметая все на своем пути, ну, тогда вы этому научитесь! Животные уже научились, но не умеют рассказать об этом другим. Все, о чем речь, направлено на то, чтобы вы, как компас, всегда указывали только туда, откуда поступает почта, адресованная тем, кто давно уже не ждет никакой корреспонденции. Вам все сообщат лично. Вам не нужны никакие послания. Вы и так получите его, свое представление. Свое представление о реальности.
Я сперва осмотрюсь в кругу моих собственных интересов, тоже есть на что посмотреть, но всего не увидишь и там. Там мораль берет на себя главную роль, хотя, как уже сказано, за место в лучах прожектора бьются многие. Оператор уже измеряет расстояние. Но пока он примеривается, мораль решительно берет эту роль на себя. Режиссер тоже пока еще в раздумье, но мораль не позволяет с собой торговаться. Она сама назначает себе цену. Я на себе ощущаю все виды жестокости, ощущаю на собственной шкуре, мне не надо об этом рассказывать. Ужасна сама необходимость представлять себе жестокость. Да, она и впрямь входит в тебя, пробирает до мозга костей, это так, но, к счастью, все же не совсем так. Нож в последний момент прошел мимо, не затронув, в сущности, моих глаз. Он затронул что-то другое, но, к счастью, не меня. Но когда вы захотите во что бы то ни стало увидеть это тело, обезглавленное ножом на поле битвы, к примеру, собственноручно, хотя и не собственной рукой, а именно: рассеченное саблей (свою голову там держат крепко, как держат голову жертвенного животного, так поступает неопытный массажист, который не знает, что делать, а потом в нее врезаются где-то в районе горла и продолжают резать, пилить, сдавливать и душить), в таком количестве, какое вы собой представляете и каким являетесь, когда вы захотите увидеть его, тело, в таком количестве, не удивляйтесь, если сервер полетит, тогда вы его вообще не увидите, так как к тому времени даже сервер грохнется. Неудивительно, что столь многие из вас это видели. У вас есть на это право! У вас есть право чувствовать, потому что вы не хотите слушать. Только не следует всем и каждому полагать, будто восприятию доступно все. Сервер мог бы и раньше слететь с катушек, тогда далеко не все получили бы шанс что-нибудь увидеть. Как, вы без внутреннего убеждения, я хотел сказать, побуждения можете смотреть на то, как под вашим диким напором глючит этого милягу сервера?! И хотя сервер под брызгами жира, вытекающего из человеческого мяса, уже грохнулся, вы все еще сломя голову торопитесь к нему, чтобы увидеть, как неторопливо обезглавливают человека, но в этот момент глючит и мое воображение, как он кричит, этот человек, как он кричит, кричит, не кричит – а рычит, будто пролетела мимо встреченная им настоящая любовь, словно кто-то играет на нем, как на духовом инструменте, а он не может, никак не может правильно артикулировать, чтобы получился верный тон, об этом позже я расскажу подробнее, но страшитесь уже сейчас! Вы, я думаю, и сами никак не насытитесь! Но почему? Голова ведь все еще у вас на плечах! И кое-что вы все же можете: например, носиться повсюду и рассматривать картины, вы ведь еще пребываете среди живых и вращаетесь вместе с Intel среди культурных людей, уверьтесь в том, что вы всегда можете видеть все, абсолютно все, со всеми изъянами, все, что захотите, даже если это все временами бывает нечетким! С этим надо смириться. Тогда вы сможете создавать для себя более четкие картинки! Ведь все открывается, и эта страна тоже выставлена на продажу, вы можете в любое время, если пожелаете ее осмотреть. Но если вам хочется исполнения желаний, не приходите именно ко мне. Мне очень жаль, но и сервер не глотал таблеток для укрепления иммунитета, проглочены целые города, но этому серверу ваш напор, дорогие пользователи, эксплуататорский рой бацилл оказался не по плечу, он не глотал лекарств от нас и потому загнулся сам, сам по себе. Он не обратился к своему врачу или аптекарю, но вы можете увидеть все сами, так как хотите видеть все! Понимаете? Смотреть и видеть! Вы имеете на это право! Зачем отказываться? Подвергайте увиденное внимательной проверке! А потом усваивайте эту картинку, этот образ, он останется с вами, даже если не станет вашей собственностью; это в самом деле чужая собственность, но кому, собственно, она принадлежит? И зачем отворачиваться, если даже картинке присуща стыдливость, так-то оно так, но обета целомудрия она ведь не давала, она уже знает кое-что о противозачаточных средствах, но в нужный момент забывает, все это, однако, не имеет значения, усваивайте картинку, образ, фотографию, восхищайтесь ими, восхищайтесь тем, как все это сделано, восхищайтесь ими, словно это ваша собственная по-спортивному загорелая кожа на пляже, да-да, кожа с ее страданиями! Над ней ведь тоже изрядно потрудились, чтобы она стала красивой и гладкой. Вот так-то. Осталось только зарубить себе на носу, и будет с нас, по крайней мере, на этот раз. Мы это сделали. Что дальше? Ждать, когда выздоровеет несчастный больной сервер, и обслуживать себя самим?
Ах, я бедный, толстый, совсем не спортивного вида парень, которого вытащили из собственной кожи, по недосмотру или по злому умыслу – я не успел осознать, и вот ору изо всей мочи! Зачем вы отделяете меня от меня? Зачем отделяете от меня мое «я»? Почему же тогда вы не отделяете от меня себя, чтобы мне не было так больно? Почему именно меня вы отделяете от меня самого? Why tear me from myself? Oh, I repent! I’m not worth the price! A pipe like me is not worth the price[14]! Мы же срослись, я и я. Да, я и впрямь курительная трубка[15], иначе говоря, любитель легкой наживы, но все другие – такие же. Это отделение причиняет огромную, невыносимую боль, честно говоря. Вы только представьте себе! Такое даже картинкам, фотографиям больно, и когда-нибудь их не станут отделять от тех, кто их рассматривает, чтобы скоротать время, его, время, надо бы растянуть так, как я себе – в себе и вне себя – это представляю. Все рассматривающие будут вынуждены вцепиться в картинки и образы, а не сделают этого – картинки сами вцепятся в них. Вот подходящая картинка, она бросается мне на шею, но настоящая любовь, о которой упоминалось выше, ничего не осознала и промчалась мимо, просто уму непостижимо! Раньше на ней была еще и голова, я имею в виду не картинку, а шею. Помогите мне, прошу! Ни один инструмент не стоит такой цены! И уж, конечно, не такой любитель легкой наживы, как я, хотя он, этот любитель, зарабатывает не меньше тысячи долларов в день. А я вместо этого выкрикиваю, нет, записываю на бумаге свое послезавтрашнее высоконравственное кисло-художественное сочинение, а что еще я могу делать на своем месте, которое у меня отобрали, отобрал образ, стоило мне сойти со своего места, как тут же возник образ и расселся на нем, словно он у себя дома, а мне куда? Должна же я что-то делать, а вы, разумеется, не хотите на это смотреть, не хотите видеть мое подслащенное суррогатом, под завязку насыщенное им сочинение, так как оно, кажется, вам уже давно известно. Образы цепляются к вам, а вы все еще думаете, что зацепка – это вы сами, о, я вижу: сеть уже натянута до предела, скоро она лопнет, а вместе с ней и я со своим дурацким сочинением, знаю, знаю, но это в последний раз, можете не сомневаться.
Нет уж, лучше усомнюсь! Для чего, собственно, нам понадобилась эта сеть? А все равно для чего, важно, что она у нас есть, эта чудесная большая сеть, и мы вытянем ее, полную картинок и образов, мы вытянем их, а сеть затянет и нас, прихватит с собой, хотим мы того или нет, картинки и образы будут десятилетиями плавать вокруг, то грудь покажется, то кострец, я хочу сказать, спина, да, бедро, кострец, пенис, это самое лучшее из всего, всегда! Мои любимые части тела! Я бы никогда не смог, даже если бы захотел, я бы никогда не смог смотреть на что-нибудь другое. Может, и вы полюбуетесь ими, они выглядят совсем неплохо. На этом снимке два проводника собак, да, две собаки и два проводника устроили настоящее соревнование: кто заставит большее число заключенных описаться из страха перед псами? Все получилось как нельзя лучше. Злые собаки. Четкие фотографии. Собачьи укусы на чужих лодыжках, лечение корней зубов на чужих столах. Врача, прошу вас! Немедленно! Ах, он уже был здесь? Ну ладно. Есть ли у нас врач и для заключенных-призраков в их призрачном царстве? Нет, для них у нас нет ничего, не говоря уже о враче. Попадись они нам не там, где положено, пусть не жалуются. Любой врач, которого мы можем заполучить, нужен нам самим. Давайте вернемся с этим врачом ко мне, а вдруг он сможет помочь хотя бы мне, я ведь жутко тоскую по себе, но еще больше – по чужим взглядам, тем, что остановятся на мне, желая понять, что значит вообще быть здоровым: я, послушно-покладистый меч-кладенец, всегда поспешающий не торопясь, потому что спешка нужна при ловле блох, – я в последний раз вынимаю себя из складчатых ножен, но что в последний раз – в это, опять-таки, верю я один, вы, само собой, мне не верите, ну да все равно, во всяком случае, я застрял там прочно, нет, собственно, не так уж и прочно. Я вне себя. Но, к сожалению, меня вне меня больше нет. Я хотел сказать, меня вне меня ни разу и не было. Как легко это происходит! Как легко! Только что я еще прочно сидел в себе, так прочно, что как я ни вертелся, ничего не помогало, и вот мое рванье, нет, мое тканье сползает с меня, как спускается с горы веселый путник, вот, наконец, он подходит к месту привала, хотя я просил свое тканье не делать этого! Ватный тампон должен остаться в футлярчике, чтобы не замараться. А после пусть катится к чертям собачьим. Использованная ветошь выглядит просто ужасно и не становится лучше, даже когда поваляется в мусорной куче. Ради бога, пусть другие едят из унитаза или пусть вовсе отказываются от еды. Но прежде мы их вымажем их собственным дерьмом, это будет второе блюдо после тяжеловатого первого. Если вы спросите, что мне нравится, я отвечу: прыгать на кучу голых заключенных и оттаптывать им руки и ноги. Первое блюдо еще и сейчас камнем лежит у меня в желудке. Позовите врача, прошу вас! Если можно, немедленно! Можно? Ну спасибо. Здравствуйте, доктор, у меня вот здесь что-то болит. В этой ситуации вы же не откажете мне во врачебной помощи? Не откажете? Благодарю. Напротив, с помощью вашей врачебной помощи вы хотите отправить меня туда, где я сейчас нахожусь? Хотите программировать, одобрять и контролировать то, что из меня вышло? Благодарю покорно. Сможем ли мы потом придти к единому мнению относительно естественной причины моей смерти? Благодарю покорно. Что еще вам хотелось бы знать? Почему спасение лежит сейчас в унитазе? Раз уж вы этого не знаете, и я не знаю, между прочим, я разрешил тем самым великую загадку человечества: откуда приходит спасение. Вы тоже можете разрешить свою, да-да, и вы тоже, доктор. Мое личное спасение, предсказанное мне этой письменной гарантией выигрыша, я нечаянно уронил в унитаз. Почему ученик стоит перед унитазом, чтобы стать настоящим мужчиной? Спасение! Его дерьмо исчезает, и из него рождается настоящий мужчина. Почему ученик в этот момент оказывается в том самом месте, где его не должно быть? Чтобы жрать дерьмо! Он должен жрать дерьмо взрослых! Ему ведь надо расти, этому ученику, а без жратвы вряд ли это получится. А сейчас я позволяю выволочь меня из меня, все – сплошная рана, потому что меня и раньше, когда у меня было свободное время, часто ранили, но то были пустяки в сравнении с этой раной. Ее мне должен зашить не обученный этому делу надзиратель, так распорядился врач. Но я, к счастью, умер раньше. И что теперь делать? Сейчас мы всунем мне в пенис катетер, чтобы по пути в театр трупов все выглядело так, будто я еще не умер. Теперь-то я точно мертв. Благодарю за это удачное вторжение в мое тело, доктор. Таким образом, вы присвоили себе мою кожу, под которой я – огромная, ужасная, сплошная рана, отовсюду течет кровь, нервы и сухожилия оголились, свет проникает в мои органы через ребра, стало быть, никто не сможет зашить эту рану, вот так, а теперь признавайтесь, кто спер мои внутренности? Немедленно вернуть! Нет, не ему, мне! Мы ведь не на бейсболе! И не трахаемся. И все же вон там какая-то птица, кажется, орел, отнимите у него мои внутренности. Но сперва сделайте, наконец, свои снимки! Да побыстрее, нажмите вот здесь, а то он улетит, этот орел! Орел ведь птица, охраняемая законом. А то я сам не поверю, что этот орел отхватил у меня, не поверю, если не снимете на пленку. Ничего нельзя принимать на веру, если это не сфотографировано или не снято на кинопленку. Йо-хо-хо, вот она, радость разглядывания и переживания, то и другое вместе. Если ничего не пережил, то, по крайней мере, иди и разглядывай картинки. Вот так. Пока я говорю, дерево удлиняется. Для крупноформатного снимка. Если бы снимок еще и двигался, мы могли бы сделать изображение для лупы времени, для замедленного показа, и продолжали бы его разглядывать. Но снимок стал вдруг таким неподвижным. Задумался о чем-то? О том, что ждет его в будущем? Должно быть, думает, что он кинофильм! У него мания величия? Не знаю, не знаю. Кто только что, пока я говорил – не надо меня прерывать, это очень невежливо – стащил мою печень? От кого сейчас вылетел ручной орел, которого его тренер, этот сотворивший человека первомыслитель, этот спаситель из Prince Waterhouse[16], нет, на этот раз принц Blackwater[17], старательно дрессировавший его майонезом из мошонки, от кого и где вылетел орел? Из какого вольера, вы можете называть это вольером, а я бы назвал просто клеткой, он улетел? Каждый день, в одно и то же время он, этот орел, уезжает, совершенно точно, можете взглянуть на расписание поездов, стало быть, должен и возвращаться, он из породы классических загородников, что мотаются на пригородных поездах туда и обратно, на работу и с работы. Возвращается и снова уезжает, улетает, отправляется поездом; вернувшись, каждый раз уезжает опять, этот стервятник, ставший наемником, клюющий мою печень, потому что у него нет больше работы. Другие на это не способны. У них есть стоящие рядом клетки. Они к этому привыкли. Их обжигает зной. Но и к этому они привыкли. Им запрещают пить. Но они – привыкли. Их лишают сна. Но они – привыкли. Господи, им все нипочем, они все уже испытали! Сидят в вольере как хищные птицы. Они к этому привыкли. Кто ими владеет, тот им и командир. К примеру, кто владеет нами, тот низок и зол. Он, к примеру, создал себе женщину и других тоже, чтобы они постоянно издевались над нами, ибо прежде был покой. Прежде были только мужчины из глины, они не могли двигаться, но теперь но теперь но теперь они прямо-таки прут вперед, неважно, против кого. Ну и пусть себе прут. Принцип бессмысленного сотворения женщины был следующий: внешне красиво, а как же, но внутри наделано такое множество ошибок, что просто тьфу, и наши бедные, перегруженные работой фаерволы должны их отлавливать. Тогда зачем их было делать? Сыновья, во всяком случае, один из них найдет выход из положения, сыновья придут и освободят меня. Отгонят от моей печени орлов и крепкие напитки тоже. И орел, и моя печень не связаны друг с другом, нет, они все же связаны, но, будучи в одной связке, они связаны с чем-то еще. И вот там, наконец, воцарился покой. Там уже все съедено. Если вы меня спросите, я скажу, что вообще-то было бы лучше, если бы остались люди из глины. А теперь мне надо выбраться из тины и создать эту глину собственными руками. Взгляните на этот снимок: вон то чудовище, что слева, запечатлено вместе с моими внутренностями! Кто ему сказал, что жертвенные люди, неважно, каким образом они стали жертвами, состоят из жира и потрохов? Но хватит. Мы доставим вам огонь в поразительно многообразном виде, чтобы люди, наконец, стали съедобными, нет, этот вид придаем огню не мы, он вылетает из многих ствольных отверстий, и кто может нас за это наказать? Он ведь и раньше был у людей. Мы всего лишь целенаправленно его применяем. Мы несем огонь, чтобы люди не могли вспомнить, что с ними когда-нибудь случится, впрочем, этого и нельзя от них требовать. Хватит и того, что огня теперь достаточно, чтобы приготовить нас для войны, извините, это был совсем другой случай, когда некто сфотографировался со стеклянной банкой, где плавали внутренности, а потом он эти внутренности размешал, нет, законсервировал, нет, в банке их не было, этих темных клочков ткани, они показали их совершенно открыто, ошметки оленьих рогов, нет, внутренностей и кожи, а сейчас, когда нам снова мог бы понадобиться орел, он оказался в отъезде. По всей вероятности, этот случай с внутренностями произошел в Палестине, кто умрет завтра и кому принадлежат эти внутренности сегодня, надеюсь, не мне, но уверенным быть нельзя никому. Какой изверг это сделал? Я сверился с инструкцией по применению, врачом и аптекарей. Но и у них не было ответа.
