Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров
У читателя наверняка уже крутится в голове вопрос: а что, девчонка в этот поэтический момент уже знала о некоторой, мягко скажем, необычности своего спасителя, своего нового дружка? Как могла не знать? Целовались же они, прежде чем Миня дал волю рукам и она это ему позволила. Успокойтесь, целовались, и еще как.
Когда Миня первый раз робко привлек Лену к себе, она задрала голову, привстала на цыпочки и потянулась к его закрытым арафаткой губам.
– Ну убери же свою тряпку, – капризно сказала она, еще крепче прижимаясь к Мине.
Миня, прямо скажем, уже ничего не соображал, как говорится, совсем потерял парень голову. Он выпростал руку из-под Ленкиной блузки и сорвал прикрывавший бычью морду плат.
Еще не рассвело, но стояла полная луна, и горела лампочка на покосившемся фонарном столбе. Лена увидела парня во всей его красе и в испуге отшатнулась. И я ее нисколько не осуждаю – любая от неожиданности не то что отшатнулась – шлепнулась бы в обморок.
Но Ленка оказалась не такая. Не прошло и минуты, как она снова прилипла к Мине, снова потянулась к его губам и прижалась к ним своими. И когда ее острый язычок глубоко проник в его большой рот, Миня замычал от наслаждения.
Что было дальше? Было, читатель, было. И не раз, и не два. Прекрасная Елена была ненасытна, а Миня оказался достойным сыном своего элитного отца…
Знаете, есть такая частушка, как все частушки, глупая и, как почти все, непристойная. Однако я, изрядно поколебавшись, все-таки приведу ее здесь. Приношу свои глубочайшие извинения читателям и особенно читательницам, но удержаться не могу. Уж больно она здесь к месту.
Мы с миленком у двора
Целовались до утра.
Целовались бы еще,
Да болит влагалищо…
Еще раз извините, если оскорбил ваше чувство приличия.
Причина, которая заставила наших влюбленных расстаться, оказалась не столь физиологичной. Они бы еще целовались и целовались, но за их спиной распахнулось окошко и раздался визгливый женский голос:
– А ну-ка, Ленка, марш домой! Будет тебе обжиматься!
Лена оторвалась от любимого и, на ходу оправляя юбчонку, побежала к калитке. Миня еще долго стоял под фонарем, а потом нетвердой походкой пошел куда глаза глядят.
* * *Когда по возвращении Мини домой тревога домашних сменилась радостью, когда отзвучали упреки, когда были утерты слезы и сердечный ритм Миноса Европовича пришел в норму, – словом, когда в доме Зевовых все успокоилось и постепенно, не сразу, стало возвращаться в обычное русло, перед семьей во весь рост встали новые серьезные проблемы, не чета старым – «Где лечиться, где учиться?»
Миня вырвался на волю, почувствовал ее вкус, и держать его взаперти дальше не представлялось возможным. Он сказал родителям, что будет выходить в город, когда ему заблагорассудится. Пасифая поплакала, Минос Европович попытался накричать на сына, но Миня набычился и твердо стоял на своем. И последнее слово осталось за ним. А коли так, надо было как-то легализовать мальчика, прежде всего сделать для него нормальные документы, какую-никакую ксиву.
Разумеется, у Мини было свидетельство о рождении, выписанное в городском загсе, когда счастливые родители еще не съездили в Лондон и не узнали страшную правду о ребенке. Нетрудно представить действия ментов, если двухметровый заросший детина уж никак не трехлетнего возраста предъявит им такой, с позволения сказать, документик. Пришлось посвящать в семейную тайну начальника горотдела милиции, который толком ничего не понял, но в тот же день принес в кабинет Миноса Европовича общегражданский паспорт на имя Давида Минотряна. Собственно говоря, ничего подделывать не пришлось – документ уехавшего к себе на родину рыночного торговца давно валялся в паспортном столе, не надо было даже переклеивать фотографию: она была так потерта, что Миня вполне мог сойти за небритого армянского парня. А для пущей безопасности горотдел дал ориентировку: предъявителя паспорта ни под каким видом не задерживать, а напротив, оказывать ему всяческое содействие.
С «краснокожей паспортиной» в кармане джинсовой куртки Миня стал безбоязненно выходить в город и, за несколько дней обойдя Крытск вдоль и поперек, не нашел в нем ничего притягательного, разумеется, кроме своей возлюбленной Леночки. Да, мы уже знаем, что в первый же день после происшествия на дискотеке Минина избранница побывала в особняке и была представлена родителям. Пасифае она приглянулась, а Минос Европович, справедливо полагая, что у сына еще будут другие девушки, отнесся к Лене довольно безразлично: буркнул «очень приятно» и ушел к себе. В общем, родительское благословение было получено, и молодые каждый вечер – днем Ленка была на работе – стали встречаться, а если называть вещи своими именами, предаваться любви где можно и нельзя. В палисаднике у ее дома, на заднем сиденье Миносова «мерина», в городском парке культуры имени отдыха, на поздних сеансах в кинотеатре «Братья Лемьер», однажды даже на станции искусственного осеменения, где прежде работала Пасифая. Им так было хорошо вдвоем на газоне в парке, на узкой скамейке, на охапке сена, на застеленной Мининой арафаткой привокзальной лавке, что хотелось не расставаться не только что до утра, но и вообще. Ну чего я вам рассказываю, вы, читатель, тоже были молоды и тоже, наверное, любили…
Вот это естественное желание влюбленных не расставаться и привело Миню на Крытский крытый рынок, где его Ленка работала в лаборатории фитоконтроля.
* * *По записке Миноса Европовича Давида Минотряна приняли на работу в администрацию рынка контролером с довольно-таки неопределенными должностными обязанностями. Ходи, парень, и присматривай за порядком. Чтобы покупатели были довольны, чтобы продавцы не наглели. Заметишь какой непорядок, сам разберись, не сможешь – вызывай подмогу, вот тебе «воки-токи», вот тебе мобила. Пользоваться умеешь? А то!
И стал Миня ходить по рынку, стал присматривать за порядком. Первые несколько дней ходил кругами, как заблудившийся в лесу грибник, потом мало-помалу освоил лабиринт и стал передвигаться по нему вполне осмысленно. К своим служебным обязанностям он отнесся ревностно, но вскоре убедился, что их совсем немного: и без его вмешательства на рынке был идеальный порядок – промтовары отменного качества, по большей части китайские, но попадались и от мировых производителей, продукты свежие, продавцы и покупатели взаимно вежливы. Последних никто не обижал, разве что у одной старушки как-то вытащили кошелек – тут Мине никакая подмога не понадобилась: он успел ухватить карманника за шкирку, вытряс из него похищенное и вернул владелице. Привлекать силы правопорядка счел излишним – не опуская злоумышленника на пол, оттащил его к выходу и пинком выдворил с охраняемого объекта.
От нечего делать, а больше все-таки по природной доброжелательности Миня частенько брался помочь торговцам – подкатить груженную с верхом, весящую за тонну железную телегу с товаром, перекидать несколько десятков ящиков или мешков. Делал он это в охотку, за так, но когда ему совали в карман джинсов сотню-другую, никогда не отказывался. В общем, проработав на рынке всего месяц, Миня стал его доброй достопримечательностью, если не сказать всеобщим любимцем. Его наперебой стремились подкормить, а он не отказывался – растущий организм требовал свое, да и ежедневные сладкие энергозатраты с Ленкой тоже нуждались в пополнении.
Все Минины рыночные пути-дороги, все служебные маршруты по лабиринту неизбежно приводили в лабораторию фитоконтроля, где его возлюбленная в белоснежном накрахмаленном халатике, от которого он просто балдел, возилась с пробирками, колбами и бюретками. Ох как не хочется рассказывать об этом, уличать прекрасную пару в очевидном нарушении трудовой дисциплины и правил общественного порядка на Крытском крытом рынке, но из песни, как говорится, слова не выкинешь.
Повторю уже раз сказанное. Было дело, было, и не от случая к случаю, а каждый день, а то и по несколько раз на день. И всякий раз не обходилось без битья лабораторной посуды. Миня, едва войдя в лабораторию, запирал за собой дверь на ключ и тут же набрасывался на свою возлюбленную. Впрочем, еще вопрос, кто на кого набрасывался. Им не хватало терпения приготовить какое-никакое любовное ложе – Миня просто смахивал с лабораторного стола все, что на нем в этот момент оказывалось, Ленка в его руке белой пушинкой взлетала в воздух и приземлялась на белой же пластиковой столешнице, уже освобожденная другой Мининой рукой от халатика и всего прочего, что под ним было. И когда возникала короткая пауза между объятиями, или Мине пора было уходить, или Ленке во что бы то ни стало требовалось сдать заказчику срочный анализ, они слезали со стола и с опаской ступали босыми ногами на усеянный осколками пол. До сих пор удивляюсь, как Ленке удавалось в таких количествах списывать лабораторное стекло…
