Пол Остер - Сансет Парк
Потом становится еще хуже. Перед ужином он просит Бинга не рассказывать о том, кто его родители, чтобы имена Морриса Хеллера и Мэри-Ли Суанн не появились за разговором, и Бинг ответил, что да, конечно, без слов, но сейчас, в конце ужина, Джэйк затевает разговор о последнем романе Рензо Майклсона, Диалоги в Горах, вышедшем в издательстве отца в сентябре. И в этом нет ничего необычного, потому что книга продается очень успешно, без сомнения люди говорят о ней, а Баум — сам писатель, что означает, и ему интересна работа Рензо, но у Майлса нет никакого желания слышать болтовню об этом, особенно об этой книге, прочитанной им во Флориде, когда она впервые была опубликована, прочитанной им лишь когда рядом не было Пилар, потому что ему было тяжело читать ее; он понял с первых страниц, что два шестидесятилетних мужчины, сидящих и разговаривающих между собой о горе в Беркшайре, были Рензо и его отец, и было невозможно читать эту книгу без вырывавшихся наружу слез, зная, что и он сам был как-то вовлечен в печальности романа; и эти два человека, разговаривающих между собой о вещах, прожитых ими, старые друзья, лучшие друзья, его отец и его крестный отец, и тут же — надутый важностью Джэйк Баум, рассуждающий о книге; и всем своим нутром Майлс страстно желает, чтобы тот остановился. Баум говорит, что ему бы очень хотелось взять интервью у Майклсона. Он знает, что тот редко говорит с журналистами, но у него есть столько вопросов для него, и было бы очень неплохо для него, если бы он смог убедить Майклсона предоставить ему пару часов? Баум думает лишь о своих жалких амбициях, надеясь стать важной фигурой, высасывая соки из кого-нибудь, кто в десять тысяч раз больше его; и потом балда Бинг присоединятся с новостью, что он чистит и ремонтирует пишущие машинки для Рензо, для старины Майклсона, одного из вымирающей породы писателей, так и не переключившихся на компьютеры, и да, он знает его немного и может замолвить словечко за Джэйка, когда Рензо появится в его Больнице. И теперь Майлс почти готов броситься на Бинга и задушить его, но тут же, к счастью, разговор перескакивает на другой объект, когда Алис издает громкий, оглушающий чих, и внезапно Бинг начинает говорить о болезнях и зимних холодах; и ни слова более об интервью с Рензо Майклсоном.
После этого ужина он решает для себя исчезать при первом появлении Джэйка, избегая всех будущих встреч с ним за едой. Он не хочет ничего делать такого, за что пришлось бы жалеть позже, а Джэйк — такой человек, что сможет вытащить из него самое худшее. Получается так, что проблема эта не такая уж и тяжелая, как ему казалось. Баум показывается здесь только раз в две недели, и, хотя при этом Алис проводит пару ночей с ним в Манхэттене, Майлс чувствует, что у них не все гладко, что они перед лицом испытаний и, возможно, перед концом их отношений. Его это не касается, но сейчас, узнав Алис, он надеется на конец их отношений, потому что Баум не достоин такой женщины, как Алис, и она заслуживает гораздо лучшего.
Через три дня после прибытия он звонит отцу в офис. Ему отвечают, что мистера Хеллера нет в стране, и его не будет на работе до пятого января. Не хотите оставить сообщение для него? Нет, он говорит, он позвонит в следующем месяце, спасибо.
Он читает в газетах, что генеральные репетиции спектакля матери начнутся тринадцатого января.
Он не знает, чем занять себя. Кроме каждодневных разговоров с Пилар, обычно длящихся час-два, больше нет ничего определенного в его жизни. Он болтается бесцельно по улицам, стараясь привыкнуть к месту нынешнего проживания, но очень быстро теряет всякий интерес к Сансет Парку. Это место пахнет мертвечиной, кажется ему, оплакивающая опустошенность нищеты и борьбы иммигрантов за выживание, место без банков и книжных магазинов, только обналичивающие чеки конторы и обветшавшее здание публичной библиотеки, крохотный мирок в большом мире, и где время длится так медленно, что лишь немногие носят на руке часы.
Он проводит время после полудня, фотографируя предприятия у залива, старые здания, приютившие последние еле выживающие компании в этом районе, производители окон и дверей, плавательных бассейнов, женской одежды и униформы медсестер, но фотографии выходят безликими, неинтересными, без вдохновения. На следующий день он путешествует в Чайна-таун на Восьмой Авеню, где многочисленные магазинчики и офисы, толпы прохожих, утки, висящие в окне мясника, сотни живописных сцен, яркие краски жизни вокруг него, но все равно ничто не трогает его; и он возвращается назад, не сделав ни единого снимка. Ему необходимо время, чтобы привыкнуть, говорит он себе. Его тело может быть здесь, но голова все еще с Пилар во Флориде, и пусть он опять дома, этот Нью Йорк — не его Нью Йорк, не Нью Йорк его памяти. Такой же дистанцией автобусного путешествия он мог бы запросто попасть в какой-нибудь иностранный город, или в другой город Америки.
Понемногу он начинает привыкать ко взгляду Эллен. Его больше не пугает ее любопытство, и хоть она и говорит меньше остальных за завтраком или ужином, она может быть очень разговорчивой с ним наедине. В основном она разговаривает с ним, задавая вопросы, не личные вопросы об его жизни или его прошлом, но вопросы об его мнении на разные темы от погоды и проблем мира. Нравится ему зима? Кто лучший художник — Пикассо или Матисс? Беспокоит ли его проблема глобального потепления? Был ли он рад, когда Обама стал президентом? Почему мужчинам так нравится спорт? Кто его любимый фотограф? Несомненно, ее прямые вопросы кажутся детскими, но в то же время они же часто вызывают в нем откровенные ответы, и, следуя протоптанной ранее дорогой Алис и Бинга, он тоже начинает чувствовать себя ответственным за нее. Он понимает, что Эллен одинока, и она ничего не имела бы против того, чтобы проводить каждую ночь в его постели, но он уже рассказал так много о Пилар, что это становится невозможным. В один из ее выходных она приглашает его прогуляться с ней по кладбищу Грин-Вуд, нанести визит в Город Мертвецов, как она называет, и в первый раз за все время его пребывания в Сансет Парк, внутри него что-то происходит. Во Флориде были оставленные, позабытые, никому не нужные вещи, а здесь, в Бруклине, были никому не нужные люди. Ему кажется, что стоило бы пойти посмотреть.
С Алис у него есть возможность поговорить хоть с кем-то о книгах — чрезвычайная редкость за все его годы колледжа и жизни с Пилар. В самом начале он обнаруживает, что она в основном невежественна в европейской и южно-американской литературах, что, в общем-то, слегка разочаровывает, но она представляет собой тот тип академического работника, поднявшегося в своем узком мире до самых крутых вершин и более знакомого с Беовульфом и Дрейзером, чем с Данте и Борхесом, что это не становится для него большой проблемой; у них появляется очень много общих тем для разговоров, и через совсем немногое время у них появляются специальные слова и жесты, выказывающие их отношение к предмету, язык междометий, мимики, поднятых бровей, кивков головой и внезапных хлопков по колену. Она не говорит с ним о Джэйке, потому и он не спрашивает ее ни о чем. Он рассказал ей о Пилар, однако, не так много, не так много, кроме того, как ее зовут, и что она приедет сюда из Флориды на Рождественский отдых. Он говорит отдых вместо каникул, потому что отдых подразумевает колледж, а каникулы всегда означают школу; и он не хочет никому в доме дать повода для того, чтобы узнать возраст Пилар, пока она сам сюда не приедет — и тогда, надеется он, уже никто и не спросит его об этом. Но даже если и спросят, это не проблема. Единственный человек-проблема — это Анджела, и Анджела не узнает, что Пилар уехала. Он вновь и вновь обсуждает эту деталь с Пилар. Она не должна говорить никому из сестер о том, что едет, не только Анджеле, но и Терезе и Марии, как только она даст им знать об этом, они все узнают; и пусть шансы невелики, но Анджела может последовать за Пилар в Нью Йорк.
Он покупает небольшую книжку с иллюстрациями о кладбище Грин-Вуд, и теперь он ходит каждый день туда с камерой, бродит между могил, монументов и склепов, почти всегда один от холодного декабрьского воздуха, тщательно изучая бьющую через край, часто безвкусную архитектуру некоторых упокойных мест, гранитные колонны и обелиски, греческие мотивы и египетские пирамиды, огромные статуи лежащих на спинах, оплакивающих женщин. Размер кладбища — чуть больше половины Центрального Парка, вполне достаточно места, чтобы потеряться, чтобы позабыть о своем заключении в скучнейшем месте Бруклина и гулять между деревьев и растений, подниматься по холмам и блуждать по тропам этого широченного некрополиса, чтобы позабыть о городе за спиной и заключить себя в абсолютную тишину мертвецов. Он делает снимки могил гангстеров и поэтов, генералов и фабрикантов, жертв преступлений и издателей газет, скоропостижно умерших детей, женщины, прожившей еще семнадцать лет после ее столетия, жены и матери президента Теодора Рузвельта, похороненных друг с дружкой в тот же самый день. Здесь лежат Элиас Хауи, изобретатель швейной машинки, братья Кампфи, придумавшие безопасные лезвия, Хенри Стейнвей, основатель Стейнвей Пиано Компани, Джон Ундервуд, основатель Ундервуд Тайпрайтер Компани, Хенри Чадвик, изобретший систему подсчета очков в бейсболе, Элмер Сперри, придумавший гироскоп. Через крематорий, построенный в середине двадцатого века, прошли тела Джона Стейнбека, Вуди Гатри, Эдварда Р. Морроу, Юби Блэйка, и сколько еще, знаменитых и не знаменитых, сколько еще душ трансформировалось в дым в этом жутком и прекрасном месте? Он погружается в другой совершенно бесцельный проект, и его фотокамера становится инструментом записи его потерянных, ненужных мыслей, но, по крайней мере, это — хоть какое-то занятие, чтобы провести время, пока не началась его новая жизнь, и где, как не на Грин-Вуд кладбище он смог бы узнать, что настоящее имя актера Франка Моргана, исполнявшего роль Волшебника страны Оз, было Вупперманн?
