Бернхард Шлинк - Любовник. Сборник рассказов.
— И поэтому предал все, что важно для меня? Что было важно для нас? Ты все это опошлил и испоганил.
Похоже, подобные слова произносились не впервые. Голоса казались усталыми, он говорил с обессилевшей рассудительностью, она безнадежно пыталась убедить, как ужасно его предательство. Мне не хотелось слушать их дальше. Я повернулся, чтобы уйти, но тут Свен распахнул дверь.
— Шпионишь? Шпик сразу замечает, когда за ним шпионят. Да, Паула, я был шпиком. А теперь это знает и наш приятель, охочий до замочных скважин. Добро пожаловать на судилище.
С ироническим поклоном он сделал рукой приглашающий жест. Я вошел в спальню, он затворил за мною дверь и встал у порога, словно сторожа выход от меня или Паулы. Она стояла у окна, повернувшись к нам спиной.
Я прошел в спальню, не зная, куда мне деться. Сесть не решился, остановился между Паулой и Свеном.
— Юлия пришла ко мне, потому что не могла спать из-за вашей ссоры. А потом я и сам не мог заснуть, слышал голоса.
— И решил поинтересоваться? Из чистого любопытства? Из властолюбия? Ведь знание — сила, а если все знаешь о друзьях, то получаешь над ними власть. А может, ты движим дружеским участием? Хочешь помочь друзьям в трудную минуту, для чего и пристроился к замочной скважине?
— Я не знал, в чем дело, не решился постучать или спросить. Собрался уйти.
— Уйти? Точнее, тихонько улизнуть, чтобы мы не заметили, что ты подслушивал. — Свен откровенно хамил, тыкая в меня пальцем, будто подчеркивая каждое оскорбление.
— Свен, прекрати. — Паула одернула его, не оборачиваясь. Я разглядел ее лицо в оконном отражении. — Его ты тоже предал, как и всех остальных.
— А вот это уже лишнее.
— Они так или иначе все узнают.
— От тебя?
Она обернулась.
— Нет, Свен, не от меня. На будущей неделе Хельга идет на прием в ведомство Гаука, а ты знаешь, какой у нее длинный язык.
— Хельга — сплетница, никто не принимает ее всерьез.
— Очнись, Свен. Ты теряешь все — работу, друзей, жену. А когда-нибудь и Юлия захочет узнать правду, что ты тогда ей скажешь?
Свен умолк. Вытаращив глаза и открыв рот, он глядел на Паулу, и вид у него был глупый, недоумевающий, беспомощный.
— Почему ты хочешь уйти? Разве я обманул тебя? Сегодня даже супружеская измена не считается катастрофой. Тейсены со своими изменами справились, а мы… Я никогда не обманывал тебя, я бы просто не смог. Я всегда любил только тебя, Паула, и всегда буду любить только тебя.
— Знаю. — Она подошла к двери. — Пусти. Я хочу кое-что принести, чтобы показать тебе.
Он схватил ее за руку.
— Ты вернешься?
— Я же сказала.
10Он взглянул на меня, по-детски пухлощекий, как во время нашей первой встречи, сделал рукой знакомый жест тщетного сожаления.
— Довольно тупиковая ситуация, а? Может, есть идея?
— Нет. — Я пожал плечами. Следовало бы обнять его, чтобы успокоить, но я не смог.
— Может, лучше тебе все рассказать… До того, как ты услышишь об этом от Хельги или прочтешь… Собственно, особенно рассказывать нечего… — Он сделал над собою усилие. — Я немножко хвалился тобою перед госбезопасностью. Говорил, что когда-нибудь ты займешь важный пост, а тогда я смогу получать от тебя интересную информацию. Собственно, я ничего о тебе и не рассказывал, просто обнадежил, дескать, не сейчас, а позднее, может, что-нибудь выйдет…
— Либо помолчи, либо говори правду. — Паула вновь появилась в дверях.
— Правду?.. Хорошо, я сказал, что политическая система ФРГ его разочаровала и что, может, мне удастся уговорить его работать на нас. Что из-за своих политических разочарований он ищет новые ориентиры и ценности, чтобы отстаивать их. — Свен перевел взгляд с Паулы на меня. — Мне очень жаль, очень. Мне казалось, что это никому не повредит, а пользу принесет многим — тебе самому, Пауле, а вместе с Паулой и Юлии, и мне. Я тебя не предавал. Никого не предавал. Я только…
Паула протянула ему ворох бумаг:
— Читай!
Опустив руку с бумагами, он переводил глаза то на нее, то на меня. Он искал какие-то слова, будто могли найтись такие, которые избавили бы его от чтения этих бумаг. Будто тогда сокрытая в них правда так и осталась бы сокрытой. Но таких слов не нашлось, и, тяжело вздохнув, он начал читать.
— Ты говорил с ним о нашей личной жизни. Погоди, сейчас будут интимные подробности. Он мог узнать их только от тебя.
Она снова встала у окна, скрестив руки и глядя прямо в лицо Свену.
Он продолжал читать. Потом опустил лист.
— Он был не так уж плох. Как-никак мы сотрудничали. Не то чтобы были товарищами по работе, но все-таки вроде этого, а ведь товарищи по работе разговаривают о женах, о женщинах. А главное, Паула, я же не сказал о тебе ничего дурного. Просто немножко хвастал тобой.
— Ты рассказывал этой твари из госбезопасности, как я веду себя в постели. Ты предавал нас, предавал нас, и себя, и меня. Ведь разговаривал ты не с другом, не с коллегой, а с одним из этих. Ты хвастал мной, хвастал тем, как я хороша в постели, чтобы сказать, что вообще-то, дескать, я существо безобидное, только немножко чересчур напичкана гуманистическими идеалами и направлена церковью по ложному пути. Мол, не воспринимайте всерьез того, что она говорит на собраниях. Мол, она слишком легко поддается чужому влиянию, поэтому ее втягивают в неблаговидные дела. Этим ты подставил Хайнца. Ты сделал из него манипулятора и главаря, который…
— Только чтобы спасти тебя. Только ради того, чтобы тебя не… После всего, что случилось, им нужен был кто-то, и, если бы не Хайнц, взяли бы, наверное, тебя. А Хайнца через несколько месяцев выпихнули на Запад, больше ничего страшного с ним не произошло.
— Ты ничего не понял. — Ее трясло от волнения. — Ты не меня спасал, не такую меня, какая я на самом деле, а такую, какая подходит им. Безобидная женщина, хороша в постели, а остальное не стоит принимать всерьез. Вот какой ты меня спасал, а какая я на самом деле, тебе было совершенно безразлично. Хотя за то, что для меня важно, я готова на арест, но не предам этого, а что касается моей дочери, то пусть лучше ее мать сидит в Бауцене, чем станет предательницей — и на все это у меня есть право, это моя жизнь, моя вера, я мать своей дочери. А ты у меня все отнял, вероломно, подло, трусливо. И не говори, что ради любви. Это не любовь.
— Но… — Побледнев, Свен в полной растерянности уставился на нее.
— Нет, не любовь. Что бы это ни было, я этого не хочу. И не говори, будто даже супружеская измена — не катастрофа. Ты не просто разок обманул меня. Ты у меня землю выбил из-под ног. Всю нашу жизнь разрушил. Я уйду. С тобой не останусь.
Свен оторвался от стены. Нетвердым шагом двинулся к двери, открыл ее, вышел в коридор. Было слышно, как открылась дверь ванной. Его тошнило.
11Когда он закрылся в ванной и пустил воду, мы с Паулой переглянулись.
— Что там вышло с Хайнцем? — Вообще-то, мне хотелось спросить о другом.
— Мы устроили с ним вместе пацифистскую акцию на Александр-плац. У часов, которые показывают время по всему миру. Это было первого января 1988 года, и мы прикрепили таблички, которые указывали, в каких регионах мира за истекший год шли вооруженные конфликты или гражданские войны, а также количество жертв. Они, естественно, сочли это провокацией. Разве можно, дескать, валить в одну кучу освободительные войны угнетенных народов и захватнические войны империалистов. Будто война от этого перестает быть войной. Нас арестовали, меня трое суток допрашивали, вынесли предупреждение и отпустили, а Хайнц отсидел семь месяцев, потом его выслали. Благодаря Свену мой поступок сочли просто глупой выходкой, а Хайнца обвинили в подрывной деятельности, агитации и пропаганде, которую он вел в церкви по наущению западных подстрекателей. При этом мы работали вместе несколько лет, он делал то же самое, что и я, не больше и не меньше.
— Хайнц об этом знает?
— У нас больше не было контактов. Он не давал знать о себе с Запада, даже после объединения. Возможно, думает, что я выдала его тогда, чтобы спасти собственную шкуру.
— Свен сообщал обо всем, что знал, в госбезопасность?
Она кивнула.
— И разговаривал со своим опекуном, будто со старым приятелем, о себе, обо мне, об Юлии.
— Когда это началось?
— Когда вы познакомились. Летом или осенью 1986 года.
— Ему платили?
— Подкидывали по паре сотен марок. Я иногда удивлялась, когда он приносил нам с Юлией подарки, но вопросов не задавала. Нет, корыстным он не был. Да и кто был корыстным в ГДР?
— Ты ни о чем не догадывалась?
— Потому что советовала держаться подальше от моих политических дел? — Она пожала плечами. — Не знаю. Пожалуй, нет. Знаю только, что не хотела догадываться.
— Паула?
— Да? — Она улыбнулась, устало и печально, будто уже знала дальнейший ход разговора и то, что ему суждено кончиться ничем.
