Питер Хёг - Женщина и обезьяна
— Нас, собственно говоря, не интересует животное, — сказал он. — Нас в первую очередь интересует капитан судна, на котором его привезли.
— Балли, — сказала Маделен.
Мужчина кивнул.
— Если существует ад для животных, то Балли, когда придёт время, станет там начальником всех дьяволов.
— Заместителем, — поправила Маделен. — Начальник дьяволов — это мой отец.
Человек сделал движение. Маделен решила, что он хочет пожать ей руку. Но он протягивал ей свою визитную карточку.
— Смайлс, — представился он. — Мы выловили господина Балли из Темзы и посадили в следственный изолятор. Но у нас нет никаких доказательств. Скоро нам придётся его отпустить. Мы думали, не получить ли нам всё-таки решение суда, ворваться в дом и потребовать объяснений.
— Дайте мне сутки, — попросила Маделен.
— А что мы получим взамен?
— Доказательства против Балли.
Смайлс потянул терьера за поводок, намереваясь продолжить прогулку.
— Откуда это судно? — спросила Маделен.
— Из Дании. Как и вы.
— Как вы много знаете. Если принять во внимание то, что вас не пустили в дом.
— Я гуляю с собакой в этом районе.
Мадлен посмотрела на Самсона.
— Мне тоже всегда казалось, что так можно много узнать, — тихо сказала она.
Смайлс был уже почти вне пределов слышимости, когда обернулся в последний раз.
— Сутки, — тихо окликнул он её. — И ни минуты больше.
12
Кенсингтонская Ветеринарная клиника Холланд-Парк располагала к безоговорочной капитуляции. И дело было не только в том, что это самая дорогая и самая современная частная больница для животных. Кроме этого, она была известна как «Клиника улыбки», потому что все её сотрудники улыбались. Любезный швейцар улыбался, предупредительная медсестра в приёмной улыбалась, готовый прийти на помощь санитар улыбался, и заведующая клиникой, которая положила Самсона на низкую кушетку, улыбалась тепло и доброжелательно.
— Я бы хотела поговорить с Александром Боуэном, — сказала Маделен.
В улыбке женщины появилось сожаление.
— Необходимо заранее записаться, — объяснила она.
Маделен выудила на столе кусочек белого картона и шариковую ручку, написала на карточке несколько слов, завернула её в пятидесятифунтовую купюру из пачки Адама и протянула её санитару.
— Операция была непростой, — объяснила она. — Алекс настоятельно просил меня послать за ним. Чтобы он сам мог взглянуть на Самсона.
Через три минуты вошёл сам Александр Боуэн, в белом халате и с улыбкой.
Улыбка была слабенькая. Жизнь ветеринара, несмотря на его всемогущество, небезопасна, а ситуация, в которой он сейчас оказался, была ещё менее безопасна, чем большинство других.
На белой картонной карточке Маделен написала «1000 фунтов по договорённости. Леди Мортенсен». Александр Боуэн знал Дебреттовский справочник пэров и баронетов наизусть, и он помнил каждое животное, которое ему когда-либо приходилось лечить, и, бесспорно, большинство тех счетов, которые были выписаны в связи с этим, и он был уверен, что никогда не слышал о леди Мортенсен и никогда не встречал эту женщину в тёмных очках и пыльнике, которая стояла сейчас перед ним. Но он также не сомневался, что собака — тот самый доберман, которого он не решился усыпить из страха перед тем шофёром — как там его звали — который перевозил животных для Балли.
Прийти его заставило упоминание о тысяче фунтов. Остаться же заставил страх, смешанный с любопытством.
В образовавшемся поведенческом вакууме он выбрал манеру держаться, которая должна была производить на окружающих впечатление, не накладывая при этом на него никаких обязательств. Он быстро и заботливо подошёл к собаке.
— Как он себя чувствует? — поинтересовался он.
— Лучше, — ответила Маделен.
Она протянула ему листы из своего тубуса. И одновременно с этим положила на стол десять стофунтовых бумажек из пачки.
— Я взяла с собой рентгеновские снимки, — сказала она.
Маделен выросла в доме, где женщины покупали мужчин эротикой, взрослые подкупали детей игрушками, дети отвоёвывали у взрослых уступки при помощи истерик или ласки, а вся родня при помощи денег добилась положения в высшем обществе и завоевала место в датской истории. Она с самого детства усвоила тот артистизм, которого требует искусство подкупа. Если бы на лице врача появились малейшие признаки недовольства, она могла бы прикрыть купюры рукой, загладив тем самым это маленькое недоразумение. Но его лицо не выражало никаких сомнений, напротив, оно прояснилось и стало спокойнее.
— Это не рентген, — объяснил он. — Это сканирование при помощи ядерного магнитного резонанса. И это не собака.
— Наш шимпанзе, — объяснила Маделен. — Я, должно быть, прихватила не те снимки.
Врач покачал головой.
— Посмотрите на лобную долю большого мозга, — сказал он. — Центр высших когнитивных функций. Это человек. Но человек, конечно же, крупный.
Его палец скользил по колонке цифр в правой части снимка.
— Объём две тысячи семьсот кубических сантиметров. Необычайный размер.
Он перебрал листки и остановился на одном снимке. Цвета на нём были яркие: рубиново-красные, светло-жёлтые, ярко-синие.
— Это снова он. Электроэнцефалограмма, наложенная на ПЭТ. Не многие в Европе могут это делать. Так откуда, вы сказали, эти снимки?
— Что такое ПЭТ? — спросила Маделен.
— Позитронная эмиссионная томограмма. Ему ввели радиоактивную воду, что приводит к увеличению церебрального кровообращения. А затем остаётся только измерять радиоактивность.
Маделен осторожно взяла пачку и тихо положила ещё одну из купюр Адама на стол.
— Позвольте мне заплатить хотя бы за то, что вы потратили своё время, — объяснила она.
Глаза врача затуманились. Предательский поток рассеянности, воспоминаний молодости и возбуждённого тщеславия завладел им и унёс его с собой.
— ПЭТ, — произнёс он. — Прекрасное пространственное разрешение. Точность до трёх-пяти миллиметров. Но очень мало времени. Не белее девяноста секунд. Именно поэтому его накладывают на энцефалограмму. Можно увидеть всё, что происходит в мозгу, с точностью до миллисекунды. Это невероятно. А это передвижное оборудование. Ему на голову надели шлем. Это последнее слово науки. Я считал, что никто, кроме нас, не может этого делать.
Его палец скользнул по колонке цифр.
— Его тестировали на полосе препятствий. У него что-нибудь не в порядке с моторикой? Языковой тест, зрительный тест, различные функциональные методики. Анатомическая локализация, очень основательно, тридцать поперечных сечений во всех четырёх плоскостях.
— Что они искали? — спросила Маделен.
Она обронила ещё одну купюру, взгляд врача было далёким, как у человека во время гипнотического сна. Маделен знала, что теперь он находится у неё под наркозом. Теперь главным было усыпить его подозрения, оставив при этом его умственные способности в неприкосновенности.
— Да, что мы всё ищем? — произнёс он. — Может ли кто-нибудь дать ответ на этот вопрос?
— Мы?
— Я тоже искал.
— И нашли?
Врач посмотрел в какую-то удалённую, только ему одному видимую точку.
— Если бы всё было так просто!
— Эти снимки, это вы их сделали? Он покачал головой:
— Старые добрые дни. Золотое время. Каких-нибудь десять лет назад. Когда мы ещё смели надеяться.
Маделен вопросительно тронула его за рукав халата.
— Я помню те времена, — сказал он. — Но не говорю о них. Так лучше. При сложившихся обстоятельствах.
— Расскажите уж, — мягко попросила Маделен. — Собака всё равно никому не расскажет.
Александр Боуэн чувствовал приятное отсутствие ясности. Окружающая обстановка напоминала ему о его собственной больнице, сканированные изображения создавали впечатление, что он выступает с докладом на научной конференции, слушающая его женщина могла вызвать в памяти заседание правления, а деньги указывали на договор с его адвокатом. Казалось, что вся эта ситуация самым приятнейшим образом улаживает разногласия между такими непримиримыми ролями его жизни.
— Массачусетс, — проговорил он. — Вопрос о природе интеллекта. Исследования, не имеющие аналогов. Мы обогнали всех. Мы чувствовали, что почти у цели. Поймите: мы были внутри самого мозга. Ближе подойти невозможно. Ближе не бывает. Это было так… ошеломляюще интимно. Хотя это были всего лишь обезьяны. Мы подошли совсем близко. К тому, чтобы стать единым целым. С чужим сознанием. Представьте себе разочарование. Когда всё вдруг испаряется. Превращается в ничто. И вот ты остаёшься со страшной пустотой. Когда всё вокруг тебя ещё надеются. Но сам ты знаешь, что всё закончилось. Horror vacui.[5]
