Белва Плейн - Бессмертник
Она открыла глаза. Серебристо-розовый, бледный, как бы предвечерний свет окутывал комнату предвечерним покоем.
Нежность, нежное касание. Она снова закрыла глаза. Его пальцы бережно выбирали из ее волос заколки и гребни. Наконец освобожденные волосы рассыпались по плечам, упали на лицо. Двумя пальцами он отвел их за уши.
— Чудо, — прошептал он. — Чудо.
Он не торопился. Он не был голоден, не искал быстрого удовлетворения, чтобы тут же провалиться в сон. Она осязала его всей кожей, всей кровью, вместе с которой он с каждым ударом сердца проникал в самые глубины ее женской плоти. Он был жарким шепотом в ее ушах…
Никогда, никогда прежде!
В ней нарастала волна — могучая, как океанский прилив. Она поднималась, чуть опадала и — поднималась опять, еще выше. В голове мелькнула какая-то мысль, тень мысли. Ей показалось, она шепчет — а может, и правда прошептала: «Пожалуйста», — но его губы нашли ее губы и смыли, стерли слово, от него не осталось и следа. Прилив набухал, волна накатывала за волной. И уже ничто, ничто в мире не могло остановить всесокрушающие необоримые валы.
Она проснулась резко, как от толчка. На улице под окнами скулила и скрипела шарманка, «Са-анта-а Лю-ю-чи-ия…» — всхлипнула она напоследок и смолкла. Тишина. Зато застучало, забухало, точно колокол, сердце. Сколько же она здесь пробыла?
Снизу донеслись шаги. Видно, он вышел, не стал ее будить. Ее одежда уже не разбросана на полу, он все поднял, сложил на стуле.
Она медленно оделась. В комнате было очень холодно. Ее колотила дрожь. Дрожащими пальцами она подобрала гребни и заколки, собрала волосы в пучок. Взглянула в зеркало: одна щека красная, на ней след от…
Она вдруг ослабела, снова присела на край канапе и тут же вскочила как ужаленная. Для супружеской кровати нехороша, гожусь только для этой… Жалкая, унизительная кушеточка с цветочным узором, на тебе можно дремать после обеда, можно почитывать книжку, изредка запуская руку в коробку с шоколадками. А она здесь…
Но он не виноват, он ни в чем не виноват. Ты ведь гордишься собственной честностью? Тогда будь справедлива и признай: он не виноват. Женился на другой? О, это совсем иная история…
Как же сумбурны, как путаны мысли. Как гнусно, отвратительно, как…
Пол стоял внизу, у лестницы, она пролетела мимо, не останавливаясь, — к двери.
— Подожди! — закричал он, увидев выражение ее лица. — Анна, ты на меня сердишься?
— Сержусь? Нет. — Только смертельно напугана.
— Анна… Я хочу сказать… Ты самая удивительная, самая великолепная женщина. И еще… Если ты думаешь — короче, я уважаю тебя больше любой женщины из тех, кого я знаю.
— Уважаете меня? После…
— Да! Да! Ты не должна себя казнить. Это было чудесно! Чудесно и естественно. Запомни!
— Естественно! — Голос ее дрогнул. — У меня ребенок, муж…
Он попытался взять ее за руки, но она отшатнулась. Рот ее кривился; готовые хлынуть слезы горели в уголках глаз.
— Ты не причинила им никакого вреда, — мягко сказал Пол.
— О, Боже…
— Ну не надо, ты не должна казниться. И плакать не должна. Анна, я же думал о тебе, помнил о тебе все эти годы. Я так хотел тебя. Когда ты жила здесь, в доме, ты была девочка, ребенок, я не смел до тебя дотронуться…
Нет, это бред, наваждение, ночной кошмар. То, что случилось наверху, не случилось, а привиделось!
— И ты хотела… хотела быть со мной, — совсем тихо сказал Пол. — Я знаю, Анна, дорогая, неужели этого надо стыдиться?
Стыд. Я, Анна Фридман, жена Джозефа, мать Мори. Я это сделала. Четырнадцатого марта, в полдень, я это сделала.
Тошнота прихлынула, заклокотала в горле.
— Я должна идти! Мне надо, надо идти! — Она дергала задвижку, никак не могла справиться с замком.
— Я не отпущу тебя такую! Подожди, сядь на минутку, давай поговорим. Ну, пожалуйста! Прости меня, пожалуйста!..
Она ослепла, оглохла от ужаса.
— Нет, нет! Выпустите! — Замок поддался. Дверь распахнулась. Она оттолкнула его и выскочила на улицу.
Обычная весенняя нью-йоркская улица. Стайка мальчишек играет на тротуаре в камешки. Со стуком приближается фургончик; торговец громко выкрикивает названия и цены своих товаров: спаржа, ревень, тюльпаны в горшках. Но ей надо бежать, бежать без оглядки. Она чувствует за спиной чью-то страшную тень, словно в темной прихожей пустого заброшенного дома. Она должна бежать — на край света. Или домой.
Она побежала домой.
Джозеф с Мори ушли гулять. Наверняка на реку — смотреть военные корабли, которые встали там на якорь. Возле кораблей вьются маленькие юркие лодки. По палубам снуют матросы.
В ванной она сорвала с себя всю одежду. Пустила горячую-горячую воду, почти кипяток; залезла в старенькую, щербатую ванну. Стыд. Я хотела, чтоб он носил меня на руках, обнимал. Хотела чувствовать. Он прав: я хотела. Я его не виню. Он бы не дотронулся до меня, если б не знал, что я все позволю.
Кожа горела. Грязь, мерзость. Она взяла щетку и стала тереть себя изо всех сил. На нежной тыльной стороне рук выступила кровь. Хорошо бы утонуть. Соскользнуть на дно, лицом в воду, и все решат, что я потеряла сознание.
Открылась входная дверь. Джозеф и Мори.
— Анна! — окликнул Джозеф у двери в ванную.
Она вышла, завязывая на поясе купальный халат.
— Я получила чек. Возьми на бюро. Можешь позвонить мистеру Малоуну.
— Дали! — выдохнул он удивленно, словно не веря своим ушам. Губы его дрогнули. Но он не заплакал, а воскликнул: — Ты получила чек! Ты получила! Анна, теперь все изменится, все! Вот увидишь! — И тут же закидал ее вопросами: — А как ты ее попросила? Что она сказала? Обо мне она расспрашивала?
— Ее не было дома. Чек выписал сын.
— Анна, было очень тяжело? Скажи честно! Да, конечно, тебе было неловко просить. Но какие добрые, какие порядочные люди! Поверили нам! Ты знаешь, я, честно сказать, не рассчитывал.
— Да. Очень добрые люди.
Он взглянул на нее внимательно:
— С тобой что-то не так? Ты не рада?
— Живот схватило. Съела в городе бутерброд. Видно, масло попалось несвежее.
— Бедняжка! Иди, ложись. Я накормлю Мори и поиграю с ним, чтоб тебя не беспокоил.
Едва он вышел из спальни, Анна тут же вернулась в ванную и снова залезла под горячую струю. Грязь, мерзость. Я опоганена.
Я сойду с ума?
Несколько дней спустя, за завтраком, Джозеф снова долго и пристально всматривался в Анну. Потом с недоумением сказал:
— Я купил дом, думал, ты порадуешься. Ты рада?
— Рада. Очень.
Он погладил под столом ее руку:
— Послушай, ты не потому грустишь, что… что я не ласкаю тебя ночью? Я знаю, мы не были вместе уже несколько недель, но, когда волнуешься, не до того, правда? Виноваты мои заботы, с тобой это никак не связано.
Она зарделась. Ладони стали мокрыми. Боже мой, Боже мой…
— Я тебя смутил, да? Но мы не должны стесняться друг друга, мы муж и жена, это естественно…
— На этот раз вы совсем не так счастливы, — заметил доктор Арндт.
— На этот раз я совсем не так хорошо себя чувствую.
— Все беременности протекают по-разному. Носите с собой в сумке сладкое печеньице и ешьте почаще. Месяца через два все пройдет.
Мудрый, по-отечески заботливый доктор Арндт.
Джозеф купил новехонький «форд», модель Т, за триста шестьдесят долларов.
— Иначе нигде не поспею, надо крутиться, — объяснил он. — Мы с Малоуном должны отремонтировать и продать дом очень быстро. И вперед! На большой рынок недвижимости. Мы скоро так развернемся, вот увидишь! Малоуну я доверяю как самому себе. Честный и умный человек. Мы с ним все делаем вместе.
— Я рада.
— События всегда идут косяком, ты замечала? И плохие, и хорошие. Теперь вот и дом купили, и ребенок еще один будет. Заживем!
— Да.
— А с сентября я уже смогу частями отдавать долг. Я так прикинул: отдам мистеру Вернеру тысячу в первую же выплату. А вообще, как думаешь, может, мне пойти, поблагодарить его лично? Ведь он оказал услугу совершенно незнакомому человеку.
Анна похолодела.
— Такие люди, как он, всегда очень заняты. Достаточно написать письмо.
— Ты считаешь? Ладно, ты, наверно, права. Анна, тебе сегодня по-прежнему плохо?
— Да, ужасно тошнит.
— Может, сходишь к другому врачу?
— Нет-нет, это скоро пройдет.
С кем же поговорить, поделиться?.. Будь мама жива… Но разве я бы осмелилась рассказать матери такое? Боже упаси. Тогда кому? Раввину? С его женой мы, вместе с другими женщинами, ходим по утрам к мяснику и молочнику, она толкает перед собой коляску с очередным младенцем. Доктору Арндту? Он придет принимать роды, а Джозеф будет ждать в соседней комнате. Нет, никому не расскажешь.
Однажды к ней забежала Руфь. Решили прогуляться до реки: впереди Мори на трехколесном велосипеде, сзади они. Руфь болтала без умолку, перечисляя успехи своих детей. Гарри перескочил через класс, учится по-прежнему лучше всех. У Ирвина деловая голова, пойдет по стопам отца, будет помогать ему на фабрике. Но в семье непременно должны быть девочки, это такая радость, и как же хорошо, что они поступили в школу уже в городе, в приличном месте! Только Сесилечка слишком много весит: ест конфеты целыми днями — не остановишь…
