Бернар Клавель - Плоды зимы
Отец долго молчал, глядя в пустую тарелку и исподтишка наблюдая за сыном, который рассказывал, и за женой, которая, одурев от восторга, слушала то, что так раздражало отца. Наконец он не выдержал:
— А теперь что ты думаешь делать?
Жюльен неопределенно пожал плечами и состроил гримасу, от которой приподнялась его борода.
— Точно еще не решил… Какое-то время надо бы тут отсидеться.
Все трое обменялись вопросительными взглядами. Поколебавшись, Жюльен прибавил:
— У меня есть одна работа. Я мог бы закончить ее здесь.
— Ты говоришь работа? — спросил отец.
— Да.
— А что за работа?
— Это я не могу вам объяснить. Слишком сложно.
— Ну, конечно, где нам понять, нам для этого ума не хватит.
Тут вмешалась мать.
— Послушай, Гастон, не сердись, — сказала она. — Ведь в картинах мы и в самом деле не очень-то разбираемся, а это, может, как раз и есть его работа.
— Картины? — усмехнулся отец. — Но где ж ему тут малевать картины? Да и какая это работа!
— Нет, — признался Жюльен, — это не картины, это… мне надо написать одну вещь. Словом…
Он замолчал, посмотрел на мать, на отца, потом вздохнул, отодвинул пустую тарелку и достал из кармана пачку сигарет и коробок спичек.
— Как, — удивилась мать, — ты куришь?
— Ну и что? Я же взрослый.
Раньше чем взять сигарету, он протянул пачку отцу.
— Вечером я не курю, — нерешительно сказал тот.
— Ну разок-то можно.
В голове у отца теснились противоречивые мысли. Если он возьмет сигарету, он вынужден будет молчать. Но как отказаться от сигареты? Почти помимо воли, рука его сама потянулась к пачке.
— Будешь всю ночь кашлять, — заметила мать.
— Брось, — сказал Жюльен. — От одной сигареты вреда не будет. Ты отлично знаешь, что у папы астма, потому он и кашляет.
— Вот потому-то и нельзя, — опять возразила мать.
Но отец уже поднес сигарету к губам и вытащил из кармана зажигалку. Мать не очень уверенно прибавила:
— Понимаешь, он и так слишком много курит.
Отец наслаждался первыми затяжками. Славно было курить так, не тайком, и не на холоде или в уборной. Наступило молчание, и как чудесно было вдыхать это молчание, жить, ощущая во рту приятный вкус табака. Однако отцу не давал покоя один вопрос. Он не один раз прикусил язык, пока наконец решился спросить между двумя затяжками:
— Откуда у тебя табак, раз у тебя нет карточек?
Жюльен расхохотался.
— Знаешь, в Марселе на черном рынке табак достать легче, чем хлеб или картошку. Во всех кафе официанты торгуют сигаретами. Думаю, что и здесь так.
— Не знаю, — сказал отец, — я в кафе не хожу. И во всяком случае тамошняя цена мне не по карману.
— А потом, чтобы вызвать приступ кашля, тебе вполне хватает пайка, — отрезала мать.
Отцу хотелось оборвать жену, но на язык просились другие слова. Когда он заговорил о кафе, ему в голову пришла одна мысль, но он заговорил о цене и не успел ее обдумать. Однако эта мысль не исчезла, и ее все равно надо было высказать.
— Нет, — вздохнул он, — частым гостем я в кафе никогда не бывал, но прежде, случалось, заходил туда пропустить стаканчик с приятелями, когда встречал их на улице. Теперь я стараюсь выходить из дому как можно реже.
Он ждал, что Жюльен спросит, почему он теперь почти не выходит из дому, но сын молчал, поглощенный созерцанием сигареты, догоравшей у него в пальцах. Избегая смотреть на жену, отец продолжал:
— Я вовсе не собираюсь тебя упрекать… Ты только что приехал, верно, устал, но, в конце концов, хотелось бы все же знать, что же такое случилось? Ты был солдатом… дезертировал, а к нам теперь привязались жандармы!
Жюльен собрался что-то ответить, но мать опередила его:
— Нельзя сказать, что жандармы уж очень к нам придираются.
— Не придираются потому, что знают меня. Положение и так не из приятных, а сейчас, когда Жюльен тут…
Он повысил голос, но мать перебила его, заговорив еще громче:
— Приходят они не каждый день и еще ни разу не делали обыска.
— А они приходили несколько раз? — спросил Жюльен.
— Да, приходили несколько раз, — крикнул отец, — и вполне понятно, что приходили несколько раз, уж не воображаешь ли ты…
Тут его речь прервал кашель. Он встал, сплюнул в огонь, и мать подала ему напиться.
— Липовый отвар будет скоро готов, — сказала она.
— Другими словами, я могу идти спать и оставить вас в покое.
— Тебе, милый мой, нельзя слова сказать, ты на все огрызаешься. Я заговорила про отвар, потому что ты кашлял, а ты…
Жюльен рассмеялся.
— Я вижу, вы по-старому ругаетесь из-за пустяков.
Отец чувствовал: разговор грозит принять такой оборот, при котором он не сможет высказать то, что хотел. Ссориться не стоит, но выяснить все до конца нужно.
— Словом, ты должен отдать себе отчет в создавшемся положении, — сказал он. — Понять, какому риску ты подвергаешь себя… А также и нас.
— Ну, насчет риска, знаешь… Сейчас много молодежи живет по подложным документам — уклоняются от принудительных работ.
— Но ты-то ведь дезертировал.
— Дезертировал из армии, проданной фрицам, тут нет никакого позора.
Отец посмотрел на жену. Он понял, что она не на его стороне. И вполне естественно. Если он рассердится, она скажет про Поля и эту их милицию. И опять он выйдет из себя, они поссорятся, и в результате его замучает кашель, а они будут продолжать разговор.
— Отвар, должно быть, готов, — заметил он.
Мать достала чашку и сахар. Она уже собралась наливать, но тут Жюльен встал.
— Не клади сахара, — сказал он. — Подожди минутку. Он открыл чемодан, вытащил смятое белье и какие-то бумаги, а потом горшочек меду, который поставил на стол.
— Господи, откуда ты это достал? — спросила мать.
— Из чемодана.
— Но откуда у тебя мед?
— От дяди моего приятеля. Он живет в Провансе. Иногда он привозил ему мед. Приятель и сказал: «Слушай, отвези своим старикам…» Знаешь, он малый во-о!
Отец смотрел на горшочек с медом. Уже больше года мед невозможно было достать по мало-мальски сходной цене.
— И мед-то еще лавандовый, — сказал Жюльен. — Бери, бери, мед хороший.
— Видишь, тебе повезло, — заметила мать, — сын о тебе думает.
По ее взгляду, по движению губ отец понял, что она чего-то не договорила. И он легко догадался, что она хотела еще сказать. Если бы она не сдержалась, то прибавила бы, что у Жюльена ничего нет, а он все-таки нашел что привезти отцу, а Поль, хоть у него оптовая торговля и он ни в чем себе не отказывает, палец о палец не ударит, чтоб им помочь. Вот что она подумала. Отец сердился на нее за то, что она так думает, но в то же время он был ей благодарен за то, что она ничего не сказала. Почему она молчит? Потому ли, что жалеет его? Пожалуй, скорее потому, что хочет избежать спора, который может затянуться, хочет отправить мужа спать и остаться вдвоем с Жюльеном и все ему выложить. Потому что Жюльену-то она обязательно расскажет о Поле и о том, что тот путается с петеновской милицией. Оставшись с ним наедине, она сразу этим воспользуется. А уж Жюльен, конечно, обрадуется возможности облить помоями сводного брата, которого он терпеть не может.
Жюльен вернулся, вид у него какой-то нелепый, под мышкой мертвец, и вдруг Жюльен угощает сигаретами, ставит на стол мед. И все для того, чтобы зажать рот отцу. Да еще чтобы показать, какой он добрый, говорит:
— Этого горшочка, если расходовать мед только для отвара, тебе на какое-то время хватит.
— А ты разве не любишь мед? — спросил отец.
— Ну, знаешь, я его там поел вволю. А ты всегда говорил, что мед полезен тебе для горла.
— Это верно, — сказал отец.
Он положил в чашку ложечку меда, медленно размешал отвар, вдыхая липовый дух, который вместе с паром шел от чашки. Мед, несомненно, был очень хороший. От него отвар стал еще душистее. Отец отпил глоток.
— Мед очень хороший, — сказал он. — А кроме того, сахар-то ведь нынче в диковинку.
Теперь все трое молча смотрели друг на друга. Небольшую кухню медленно заполнял аромат липового отвара, вытесняя запах овощного супа и жира, на котором жарилась яичница.
— Знаешь, мы очень о тебе беспокоились, — сказала мать. — Гадали, куда ты уехал — в Испанию, в Англию. По вечерам я часто ходила к господину Робену слушать передачи из Лондона. Я думала, если ты там, может, подашь о себе весточку.
— Весточку? Какую весточку?
— Ну, не знаю, какую-нибудь, чтобы я могла догадаться.
— Не понимаю, каким образом… А потом, знаешь, Лондон — это тебе не Монморо, куда взял да уехал.
— Но послушай, когда ты… когда ты ушел из армии, у тебя же было что-то на уме?
— Конечно. Я отправился в горы к партизанам, но все это плохо обернулось. Приятель, с которым я был, умер, а меня сцапали…
