Габриэль Маркес - Сто лет одиночества
– Эх, Аурелиано, – сказал он, – если бы ты был либералом, то, хоть ты мне зять, не видать бы тебе подмены бюллетеней как своих ушей.
Городок привели в волнение вовсе не результаты выборов, а то, что солдаты не вернули назад ни ножей, ни ружей. Толпа женщин насела на Аурелиано с просьбой добиться от тестя разрешения получить кухонные ножи. Дон Аполинар Москоте сообщил зятю под строжайшим секретом, что солдаты увезли с собой конфискованное оружие в качестве доказательства того, что либералы готовятся к войне. Аурелиано оторопел от циничного откровения. Он ничего не сказал, но однажды вечером, когда в его присутствии Херинельдо Маркес и Магнифико Висбаль обсуждали с друзьями пропажу кухонных ножей, ему был задан вопрос: ты кто, либерал или консерватор? Аурелиано, не колеблясь, ответил:
– Если надо быть кем-то, я стал бы либералом, – сказал он, – потому что консерваторы – жулики.
На следующий день по настоянию друзей Аурелиано пошел на прием к доктору Алирио Ногере, чтобы тот избавил его якобы от колик в печени. Он даже не знал, в чем истинный смысл этой затеи. Доктор Алирио Ногера приехал в Макондо несколько лет назад с саквояжем таблеток без вкуса и запаха и с врачебным девизом, который звучал настораживающе: «Клин клином вышибай». В действительности он был просто очковтиратель. Невинное обличье безвестного медика маскировало террориста, который высокими ботинками прикрывал на щиколотке шрамы, оставшиеся от кандалов, которые он таскал пять лет. Его схватили во время первой федералистской вылазки, но он сумел бежать на остров Кюрасао, облачившись в ненавистную ему одежду – сутану. К концу своего продолжительного изгнания, взбудораженный волнующими известиями, которые доставляли на Кюрасао беженцы из всех карибских государств, он отплыл оттуда на шхуне контрабандистов и объявился в Риоаче с кучей своих пилюлек, которые были не более чем кусочками сахара-рафинада, и с дипломом Лейпцигского университета, собственноручно им изготовленным. И от разочарования пролил слезы. Весь пыл федералистов, который представлялся беглецам огнем бикфордова шнура, угас вместе с зыбкими предвыборными надеждами. Убитый горем, жаждущий только одного – прибиться к тихой пристани, где можно скоротать годы старости, мнимый гомеопат обосновался в Макондо. И жил там уже несколько лет в маленькой, заваленной пустыми пузырьками комнатушке за счет неизлечимых больных, которые, испробовав все средства, утешались сахарными пилюльками. Его агитаторские таланты дремали, пока представитель власти, дон Аполинар Москоте, был чисто декоративной фигурой. Все свободное время доктора Ногеры уходило на яркие воспоминания и на борьбу с собственной астмой. Близость выборов стала той путеводной нитью, за которую он снова уцепился, чтобы размотать клубок подрывных настроений. Доктор установил контакты с молодыми людьми городка, политически не искушенными, и развернул тайную подстрекательскую кампанию. Многочисленные красные бюллетени, брошенные в урну, – что дон Аполинар Москоте отнес за счет безответственности, свойственной молодым, – составили часть его плана; он погнал своих учеников голосовать, дабы они сами убедились: выборы – сплошной фарс. «Единственно действенный способ борьбы, – говорил он, – насилие». Большинство приятелей Аурелиано вдохновились идеей разрушить консервативный строй, но никто не решался доверить ему свои мечты, и не только из-за родственных связей с коррехидором, а из-за его уклончивости и замкнутости. Кроме того, все знали, что по наущению тестя Аурелиано опустил в ящик голубой бюллетень. Таким образом, лишь простая случайность выявила его истинные политические пристрастия и только чистое любопытство побудило пойти на такую глупую авантюру, как посещение врача с целью пожаловаться на придуманную болезнь. В грязной тесной клетушке, где пахло затхлостью и камфарой, его встретило существо, похожее на замшелую игуану, легкие которой тихо посвистывали при вдохе и выдохе. Ничего не спрашивая, доктор подвел Аурелиано к окну, оттянул ему нижнее веко и стал внимательно рассматривать. «Не тут, – сказал Аурелиано, как его научили. Нажал кончиками пальцев на печень и добавил: – Вот здесь. Так болит, что я ночи не сплю». Тогда доктор Ногера занавесил окно – мол, слишком жарит солнце – и простыми словами объяснил, почему долг всех патриотов – уничтожить всех консерваторов. В течение нескольких дней Аурелиано носил в кармане флакончик. Каждые два часа открывал пробку, вытряхивал на ладонь три пилюли, кидал их на язык и медленно сосал. Дон Аполинар Москоте подсмеивался над его верой в гомеопатию, но зато заговорщики видели, что это свой человек. Почти все взрослые отпрыски основателей Макондо впутались в это дело, хотя никто из них не знал, какова конкретная цель заговора, который их сплотил. Однако, когда доктор открыл эту тайну Аурелиано, тот сразу поставил крест на своем участии. Хотя он был убежден в необходимости быстрейшим образом покончить с режимом консерваторов, план действий его ужаснул. Доктор Ногера был фанатичным сторонником индивидуального террора. Его стратегия сводилась к такой организации отдельных покушений, чтобы в итоге нанести единый мощный удар государственного масштаба и разом убрать всех правительственных чиновников вместе с их семьями, а главное – прихлопнуть детей, вырвать консерваторов с корнями. Дон Аполинар Москоте, его супруга и шесть их дочерей, конечно, значились в списках.
– Вы не либерал и либералом от вас не пахнет, – сказал Аурелиано ровным голосом. – Вы обыкновенный душегуб.
– В таком случае, – ответил так же спокойно доктор, – возврати мне флакончик. Он тебе больше не нужен.
Лишь спустя шесть месяцев Аурелиано узнал, что доктор признал его абсолютно недееспособной личностью, безнадежно сентиментальным человеком, подверженным меланхолии и отрицающим коллективные мероприятия. За ним стали следить, боясь, что он донесет. Аурелиано успокоил приятелей: он не обронит ни слова, но в ту ночь, когда они придут убивать семью Москоте, он будет защищать дом до последней капли крови. Его решимость была столь впечатляюща, что всю операцию отодвинули на неопределенный срок. Именно в эти дни Урсула спросила у него совета относительно брака Пьетро Креспи и Амаранты, а он ответил, что не время об этом думать. Всю неделю он носил за пазухой старинный пистолет. Охранял своих друзей. После обеда заходил на чашку кофе к Хосе Аркадио и Ребеке, которые взялись за устройство своего жилья, а с семи вечера играл в домино с тестем. В обеденный час Аурелиано беседовал с Аркадио, ныне уже здоровенным парнем, которого все сильнее одолевали воинственные настроения и думы о войне. В школе, где у Аркадио наряду с едва ли не младенцами были ученики старше его по возрасту, парень подхватил лихорадку либерализма. Говорил о том, что надо расстрелять падре Никанора, а храм переделать в школу и провозгласить свободную любовь. Аурелиано старался умерить его энтузиазм. Советовал быть осторожнее и благоразумнее. Аркадио оставался глух к его здравомыслию и всем доводам, а на людях упрекнул в слабости характера. Аурелиано выжидал. Наконец, в начале декабря взволнованная Урсула ворвалась в мастерскую:
– Война! Война!
В действительности война разразилась уже три месяца назад. Вся страна находилась на военном положении. Единственный человек, об этом знавший, был дон Аполинар Москоте, но он ничего не говорил даже собственной жене, пока не прибыла в Макондо военная часть, имевшая приказ с ходу захватить городок. Солдаты вошли бесшумно, на рассвете, с двумя легкими пушками, которые тащили мулы, и школа была превращена в казарму. В шесть вечера ввели комендантский час. На сей раз обыск был более суров, чем раньше, и из каждого дома вынесли даже лопаты, мотыги и тяпки. Выволокли доктора Ногеру, прикрутили на площади к дереву и расстреляли без объявления приговора. Падре Никанор попытался было усмирить военных чудом левитации, но один из солдат приземлил его ударом приклада. Либералистские страсти быстро улеглись при безмолвном терроре. Аурелиано, бледный, непроницаемый, продолжал играть в домино со своим тестем. Он понимал, что, несмотря на свой нынешний чин главы и коменданта городка, дон Аполинар Москоте опять стал властью чисто номинальной. Решения принимал войсковой капитан, который каждое утро взимал налог, специально введенный для защиты общественного порядка. Четверо солдат под его началом силой отняли одну женщину, укушенную бешеной собакой, у членов ее семьи и умертвили прикладами тут же на улице. Однажды в воскресенье, спустя две недели со дня оккупации, Аурелиано зашел к Херинельдо Маркесу и с обычной невозмутимостью попросил чашку кофе без сахара. Когда они остались на кухне одни, Аурелиано заговорил таким властным тоном, какого никто не ожидал. «Собирай ребят, – сказал он. – Пойдем воевать». Херинельдо Маркес подумал, что ослышался.
