Яков Гордин - Кавказ
Ермолов, как видим, несколько сгладил в своем “римском стиле” тяжесть боев на подступах к Акуше. Но главное в этом тексте другое: Алексей Петрович не мог не понимать, что именно этот яростный кадий выражает истинное настроение затаившихся акушинцев. Но он испортил спектакль и вызвал неудовольствие своих соплеменников.
Ермолов на исходе второго года активных действий по замирению горцев должен был догадываться, что этот поход в Дагестан далеко не последний.
Когда он писал Денису Давыдову, человеку близкому, с которым он был полностью откровенен: “…неприятели повсюду, измены рождаются новые на каждом шагу, спокойствия нет”, то это вполне соответствовало реальному положению вещей.
Как только относительно успокоились Чечня и Дагестан, готовые, впрочем, к новым возмущениям, начался мятеж по другую сторону Кавказского хребта – в Имеретии, затронувший и Гурию, и Менгрелию, мятеж, вызванный причинами, для Алексея Петровича непривычными.
Но прежде чем говорить об имеретинском мятеже, надо напомнить о постоянном стремлении проконсула убедить Петербург в близкой войне с Персией, войне, на которую он по-прежнему возлагал главные свои надежды.
11 марта 1820 года Ермолов отправил Нессельроде очередное донесение о персидских делах.
“При сем имею честь препроводить полученные мною от поверенного в делах
г. Мазаровича бумаги. Из них Ваше Сиятельство усмотреть изволит, сколько мало имеет он надежды на продолжение мира с Персиею. Беспредельное самолюбие наследника престола, предусмотрительность тесно ограниченная, закрывают от него и собственную даже пользу. Трудно вразумить его, что одно строгое соблюдение трактата долженствует и может оную доставить и сделать прочною. При первом взгляде Ваше Сиятельство заметить изволите, что осторожное поведение г. Мазаровича не дает принцу Аббас-Мирзе ни малейшего повода к неудовольствиям, что он старается изыскивать их в самых ничтожных обстоятельствах, вымышляет оные. Аббас-Мирза желал бы всю вину беспокойств его возложить на меня, и без погрешности заключить возможно, что все преступление мое состоит в том, что я начальствую в земле ему соседственной, знаком с Персиею и дерзнул познать свойства и способы Его Высочества”.
В тот же день он отправил в Министерство иностранных дел отношение, вызывающий тон и смысл которого вряд ли сошел бы с рук кому-нибудь другому.
Денис Давыдов рассказывает: “В 1820 годах было прислано из Ахена (как мы помним, там происходил конгресс, в котором участвовал Александр I. – Я. Г.) на имя Ермолова Высочайшее повеление об уступлении Турции областей, лежащих близ Черного моря: он был вместе с тем извещен, что послу нашему в Константинополе, барону Строганову, было приказано обещать султану скорое возвращение этих земель, жители которых уже обратились в христианскую веру. Ермолов написал государю всеподданейшее письмо, в коем были изложены гибельные последствия столь несвоевременной уступки, окончил его словами: „Если воля В. В. неотвратима, то прошу прислать мне преемника для приведения ее в исполнение“. Государь, милостиво оценив представление Ермолова, тотчас повелел барону Строганову не давать вышесказанного обещания”.
Павел Дмитриевич Киселев был одним из тех, кто весьма критически относился к свидетельствам Давыдова и, в частности, утверждал: “Разговоры Ермолова с императором Александром I суть вымыслы, не соответствующие уклончивому характеру Ермолова”.
Киселев явно недолюбливал Ермолова. Его раздражало в записках Давыдова, что он “Ермолова ставил выше всех”, равно как вообще раздражал его “синклит записных поклонников Ермолова”. Но свидетельство Давыдова об отказе Ермолова выполнить волю императора и требование отставки в случае “неотвратимости” высочайшей воли подтверждается документально. И это дает нам право отнестись к свидетельствам Давыдова с большим уважением, чем это делал бы Киселев.
Желание Александра, очевидно, связанное с какими-то дипломатическими маневрами в Ахене, было передано Ермолову Нессельроде. И Александр, и Нессельроде исходили из неких теоретических соображений, совершенно не представляя себе конкретного положения на Черноморском побережье.
Это была весьма характерная ситуация, базирующаяся на самоуверенном невежестве высшей власти.
И Ермолов ответил посланием, которое может служить образцом анализа последствий необдуманного политического решения, равно как и образцом дерзкой просветительской акции. Он ясно дал понять Нессельроде и стоящему за ним императору, что их некомпетентность переходит все мыслимые границы. И действительно пригрозил отставкой.
Он писал это послание на бивуаке, посреди “новых измен, рождающихся на каждом шагу”, с трудом скрывая ярость, которая сквозит в этом безупречно рациональном тексте.
Это был один из тех документов, вышедших из-под пера Алексея Петровича, которые свидетельствуют о широте и ясности его взгляда, удивительным образом сочетавшимися с его утопическими мечтаниями.
Этот документ надо привести целиком, ибо в каждом его абзаце сконцентрированы роковые проблемы, о которых в Петербурге и Ахене не задумывались, но которые необходимо было решать проконсулу Кавказа.
“Управляющему Министерством Иностранных Дел, Графу Нессельроде.
На два сообщения Вашего Сиятельства, заключающие в себе вопросы в рассуждении Абхазии и Сухум-Кале, имею честь ответствовать.
Во всеподданнейшем рапорте моем Его Императорскому Величеству, от 28 Марта 1818 года, изображены выгоды, какие может доставить нам Абхазия и Сухум-Кале, если, для достижения того, употребит Правительство некоторые меры. В теперешнем же состоянии Абхазия доставляет нам безопасную во всякое время года для судов станцию в Сухумской бухте, и Мингрелия почти не подвержена набегам; ибо сколько ни будь абхазцы удерживаются в обуздании страхом.
При первом взгляде выгоды сии покажутся весьма ограниченными, но взирать надлежит на те неудобства и вред, кои произойти должны, если Абхазия отдана будет туркам.
Доверенность здешних народов к России чрезвычайно поколеблется. Грубым невежеством стесненный их рассудок, всего удобнее постигающий единую силу, уступку земли отнесет на счет могущества Султана и его над нами превосходства, которых и теперь нередко заняты пустые головы до того, что мечтают устрашать нас оным. Владетельные князья Мингрелии, Гурии и даже князья Имеретинские, сии уродливые исчадия безобразной феодальности, коим тягостно правление наше, смиряющее бесчинное их своевольство, зная прежнее требование турок о возвращении земель сих, паче же видя участь Абхазии и ожидая таковой для себя, будут искать благорасположения их и приверженность свою доказывать бесконечными возмущениями, которые турки не упустят возбуждать, как и теперешний бунт, в странах сих продолжающийся, в надежде на их помощь. Теперь еще все сии князья порабощены в чувствах своих долговременною прежде зависимостию, но уже положено начало освобождения их от рабства.
Участь абхазского владетеля, князя Георгия Шарвашидзе, произведет весьма худое впечатление. По чрезвычайной привязанности жителей стран к месту рождения, он не оставит земли своей, и первая жертва, принесенная им новому Правительству в знак приверженности, будет Христианская Вера; но едва ли и сие спасет его; ибо турки не простят ему прежнюю перемену Закона и вступление под покровительство Христианского Государя. Брат его, Гассан-Бей, ревностнейший мусульманин, человек зверского характера, злодейскими свойствами своими снискавший доверенность и сильную партию между хищническими народами, которому и теперь дает помощь деньгами. Турецкое правительство воспользуется его расположением, и он сделается владетельным князем, коварнейшим врагом нашим.
Распространение христианской религии, которая столько нужна для смягчения зверских народов, совершенно прекратится, и если взглянуть на бедственное состояние христиан, обитающих во владениях турецких, то каких утеснений и истязаний ожидать надлежит новым христианам, которые отреклись от прежней Веры, надеясь на могущественную защиту России? Сие оставление единоверцев произведет наибольший для нас вред в общем мнении. Весьма неосновательно предположение, что возможно оградить турецкое правительство какими-нибудь на предмет сей условиями.
Такое ли государство ручаться может за исполнение оных, где внутреннее в высочайшей степени расстройство, междоусобные войны и необузданное своевольство истощают действие власти? Разве выполнены им условия в отношении к сербам и обоим княжествам? Здесь лучше мне известны обстоятельства, и я беспрерывно вижу бессовестное и наглое нарушение трактата. Теперь подданные Турции участвуют в возмущении Имеретии и Гурии, главные оного зачинщики явно приняты в Ахалцыхе; теперь нескольких солдат наших и казаков, убитых в перестрелках, головы представлены Паше Ахалцыхскому, и область, им управляемая, есть верное убежище всех злодеев и изменников.
