Александр Ширванзаде - Хаос
– Чего же ты молчишь? – вмешался Заргарян. – Не мешало бы поблагодарить господина Алимяна, что он именно тебе оказывает такое доверие. Соглашайся, слышишь? Не то во мне взбунтуется кровь старого учителя.
Говорил он при хозяине смело, шутливо, но нисколько не впадая в фамильярность.
– Если сумею быть чем-либо полезной, я с готовностью возьмусь, – ответила, наконец, Шушаник. – Позвольте вам еще чаю?
– Нет, благодарю вас. Ну вот, у нас уже и помощница есть. Всего хорошего. Завтра поговорим подробнее.
По уходе Смбата Заргарян упрекнул Шушаник: Алимян так доверяет ей, а она этого как будто не ценит.
– Человек он умный и понимает, что ты здесь, в этом невзрачном окружении, скучаешь, вот он и предлагает тебе работу.
– Но я же сказала, что охотно возьмусь, если сумею справиться.
– Что значит «если сумею»? Не ахти какое дело – обучать грамоте. Наконец, много ли у нас учительниц развитее и начитаннее тебя?
Девушка не сказала ни слова и прошла в свою комнату. Из окна она проводила глазами Смбата, уезжавшего в город…
На другой день вечером Шушаник сказала дяде:
– Надо скорее строить жилища для рабочих. В самом деле, в старых домах жить невозможно…
– Откуда ты знаешь?
– Я нынче ходила и осмотрела их.
В голосе ее звучало беспредельное сострадание.
10
Мадам Ануш Гуламян сидела на излюбленном месте у окна в гостиной, откуда она разглядывала прохожих. Напротив, в первом этаже, жила какая-то не армянская семья, только что вернувшаяся из летней поездки по России. Семья эта состояла из мужа – рослого, здорового архитектора, и жены – элегантной красивой дамы.
Много толков ходило об этой женщине. И Ануш не раз видела ее разговаривавшей более чем нежно с каким-то молодым человеком.
Сегодня Ануш опять побранилась с мужем. Они наговорили друг другу много обидного. Взаимное влечение потухло. Бывали минуты, когда они испытывали друг к другу нестерпимое отвращение. Петроса раздражали усики и мужской голос Ануш. А ее отталкивали его маленькие, хитрые, заплывшие жиром глазки, уши цвета свежего мяса, толстая шея, а в особенности – грубые манеры. И все же она оставалась верна мужу, изменявшему ей на каждом шагу.
Погода еще стояла ясная, солнце ласково грело. Был уже конец октября, но все одевались по-летнему.
Впечатление от ссоры несколько сгладилось. Глядя на соседку, весело порхавшую по комнатам, Ануш почувствовала зависть. В сердце ее вспыхнула любовь к жизни, кровь закипела, как и в те дни, когда она, ослепленная страстью, бросилась на шею Петросу Гуламяну.
Ануш мечтательно припоминала волнующие сцены из прочитанных романов и воображала себя то одной, то другой героиней. Вспоминались ей юные годы – девичья пора. Веселые, беспечные часы! Чего-чего только не вытворяла она, прогуливаясь с подругами. Девушки подзадоривали сверстников, хихикали, подталкивали друг друга, как бы невзначай роняли нежные словечки, чтобы верней одурачить молодых парней, а порой прикидывались и влюбленными. Случалось, что писали письма, назначали свидания. Зачинщицей всех этих проказ была Анна Королькова, дочь таможенного чиновника, самая бойкая и изобретательная среди подруг.
Эх, счастливая пора! Но быстро она промчалась. Едва минуло Ануш четырнадцать лет, а уже ученье опостылело ей. И какое там ученье, кто интересовался уроками! Ануш, как и большинство ее подруг, ходила в школу формально. Посылали родители ее в школу только следуя моде, чтобы, так сказать, не отставать от других.
Ушла она из четвертого класса, не вынеся из школы ничего, кроме веселых воспоминаний.
Двери противоположного дома раскрылись. Натягивая перчатки, вышла изящная соседка с красным зонтиком под мышкой. За ней бомбой вылетела серенькая собачка с черной приплюснутой мордочкой, с ошейником, унизанным бубенчиками. После летнего путешествия красавица посвежела и похорошела. Своим независимым видом она окончательно сразила Ануш, и словно нарочно, чтобы сильнее возбудить зависть, подойдя к окну, спросила:
– Что вы все сидите дома в такую погоду?
Они познакомились на каком-то вечере.
– Да так, никуда не тянет…
– Пройдитесь по набережной, подышите чистым воздухом. Впрочем, простите, кажется, у вас не принято выходить без супруга, – прибавила дама с мягкой иронией.
– Напротив, у нас не принято выходить с супругом, если вы имеете в виду азиатские обычаи.
– Неужели? А я и не знала. У нас можно и так и этак, – заметила красавица, лукаво подмигнув.
Раскрыв шелковый зонтик, она грациозно подобрала юбку и с милым кивком удалилась, окликая собачку:
– Мопсик, Мопсик!..
«У нас принято и так и этак», – повторила Ануш. – Да, у вас принято, почему же у нас не принято? Почему армянка безропотно терпит распутство мужа и не осмеливается ему отомстить? Почему ей так трудно изменить? Должно быть, это признак невежества и трусости…»
Звонок прервал ее мысли. Она вздрогнула и поднялась. Вошел Микаэл Алимян.
Ануш молча пригласила молодого человека сесть. Заговорила о красивой соседке. Микаэл был знаком с этой четой, он только что встретил красавицу и поболтал с нею. Микаэл знал ее историю, знал и много других таких же. И то, о чем несколько минут назад думала Ануш, он высказал откровенно: Ануш малодушна. В словах Микаэла зазвучала ирония и дерзость.
Ануш не спорила и только изредка полушутливо приговаривала:
– Да помолчите, полно вам!
И больше ничего. Но вместе с тем думала: да, да, армянская женщина безмолвно и безропотно терпит беспутство мужа, но ведь она тоже живое существо, у нее тоже есть сердце. Настанет день, когда и ее долготерпению придет конец.
Страстные взгляды Микаэла нисколько не оскорбляли Ануш. Они доставляли ей глубокое наслаждение. Микаэл с трудом сдерживал себя. Страсть вынуждала его отбросить ребяческую робость. Ему хотелось обнять это пышное тело, обвить пленительную шею, как обвивается пригретая солнцем змея, и впиться поцелуем в эти румяные щеки.
Ануш вертела золотой браслет, снятый с белой пухлой руки. Внезапно она.взглянула в глаза Микаэлу, руки ее ослабели, пальцы разжались, браслет скользнул на колени и, прошуршав вдоль шелковой юбки, блеснув на миг, исчез.
Микаэл быстро нагнулся; Ануш, отодвинув кресло, тоже нагнулась, ища браслет. Солнечные лучи озарили голову Микаэла и шею Ануш. Ее бросило в жар. Волосы ее касались лба Микаэла. Их головы настолько сблизились, что Ануш чувствовала на щеках горячее дыхание молодого человека. Микаэла страсть охватила с гораздо большей силой, чем тогда, когда он сжимал локоть примадонны. Он уже не сознавал, зачем нагнулся и чего ищет, лишь глядел украдкой на полную грудь, на белую шею женщины и судорожно кусал губы. Глаза Микаэла горели, рассудок мутился, как в горячке. Еще мгновенье и, быть может, он, не сдержавшись, охватил бы ее голову и прижал к груди со всей силой взбушевавшейся страсти.
Ануш приподнялась – она нашла браслет. Хотела надеть, но ей не удавалось.
– Позвольте, – прошептал Микаэл, дрожа от волнения. Ануш протянула руку, слегка подавшись вперед. Этот порыв убил в Микаэле последние сомнения. Теперь щеки Ануш побледнели, глаза сверкали, грудь вздымалась. Перед ней носился смелый жизнерадостный образ счастливой красавицы соседки.
Микаэл крепко сжал ее мягкий локоть, как бы пробуя соединить концы браслета. Ануш время от времени делала слабые попытки освободить руку. Горячие пальцы Микаэла жгли ей ладонь.
– Ах, это солнце, – проговорила Ануш, смеясь и привставая. Не отнимая руки, она притворила ставню.
С исчезновением солнечных лучей исчезли и последние проблески света в мозгу молодого человека. Безумное желание поглотило его целиком. Буйная кровь разыгралась, ударила в голову, точно кипяток в крышку завинченного котла. Губы его дрожали от звериной страсти, обнажая оскал белых зубов. Дыхание обжигало, точно пламя, глаза утратили человеческое выражение. Это был образ воплощенной страсти, страсти жгучей и неодолимой.
Ануш рванулась из рук Микаэла, слабо вскрикнула. Движение было слишком нерешительным для женщины, если не превосходившей мужчину силой, то во всяком случае не уступавшей ему. Микаэл привлек Ануш к себе на этот раз довольно грубо.
– Что вы делаете? С ума сошли? – вскрикнула Ануш и вырвалась.
Они посмотрели друг на друга. Микаэл смутился. Но оба дрожали от охватившего их волнения. Ануш поспешно открыла ставню и выглянула на улицу.
С минуту Микаэл стоял неподвижно. Он смотрел на плечи, шею и сбившуюся прическу Ануш, потом взял шляпу и поспешно вышел.
– Прощайте!
Сперва Ануш была рада, что Микаэл не показывался, и мысленно негодовала на себя, что позволила молодому человеку зайти так далеко. Но прошли первые дни, и она начала беспокоиться: не обидела ли его! Но чем? Неужели тем, что не хотела забыться и броситься в объятия чужого человека? Ну, а если бы и бросилась, – что тут такою?
