Джошуа Феррис - Безымянное
Он вышел из кабинета и направился к принтеру. Распечатанные листы лучше забрать сразу, пока никто не поймал его на несанкционированной деятельности и Питер не заподозрил в нарушении протокола. О ходатайстве насчет упрощенки по делу Киблера еще даже речь не заходила — по крайней мере, в присутствии Тима. Однако рано или поздно до этого стратегического хода кто-нибудь додумается, и тогда Крониш с Питером сядут решать, кому его поручить. Наверное, выберут этого сопляка Массерли. Любимчик Питера. Да, скорее всего, молокосос и удостоится.
На полдороге обратно Тима позвал Питер. У того как раз сидел Массерли — совсем зеленый, еще даже тридцати нет. Помощник юриста, всего второй год работает, но уже втайне причисляет себя к избранным, как водится у младшего состава, попадающего под покровительство кого-то из вышестоящих. Сухая розовая кожа его шелушилась местами — на костяшках пальцев и на лбу под редеющей кромкой волос. Тиму он напоминал преждевременно состарившегося ребенка — бывают такие, которые умирают в тринадцать лет от стремительного дряхления. Сегодня он вырядился в поросячьего цвета рубашечку с белыми манжетами, на которых поблескивали серебряные запонки, и белым же воротником, откуда свисал, словно вываленный шелковый язык, галстук с «огуречным» узором. Эталон проныры юриста в глазах обывателя. Питер же не изменял своим синим костюмам в тонкую полоску и галстуку-бабочке. Вообще-то, раз уж отрастил такое брюхо, лучше носить обычные галстуки, иначе дурацкая бабочка смотрится завязкой на воздушном шарике, наполненном водой. Этих двоих что-то веселило. Тим прижал к себе распечатку. За окном Питера тоже бились пчелы.
— Наш Массерли, оказывается, не в курсе про хождение, — сообщил Питер.
Тим застыл в дверях.
— Серьезно. Я спросил, а он ни сном ни духом.
— Это вряд ли.
— Правда ведь, Массерли?
— Первый раз слышу, — подтвердил тот.
— Мне кажется, это личное дело.
— Личное? Да ладно, о тебе целую статью в медицинском вестнике накатали. Представляете? Он его носил с собой и всем под нос тыкал, — объяснил Питер Массерли. — Доказывал, что не поехал крышей.
— Я не за этим его носил.
— Приходил на работу в велосипедном шлеме и с рюкзаком.
— Питер, ему наверняка уже кто-нибудь все расписал в красках.
— Так и расхаживал тут, словно школьник, опоздавший на автобус. Это они какой-то эксперимент ставили. Что там за эксперимент был?
— Зачем ворошить старое?
Питер пожал плечами.
— Просто к слову пришлось. А однажды он так в суд заявился. Судья входит, а он так в шлеме и стоит. В костюме и в шлеме. Судья спрашивает — что, мол, за дела такие? Эх, какое лицо было у Крониша — это что-то!
— Об этом можно прочитать в «Новоанглийском медицинском вестнике», — сообщил Тим Массерли.
— Первый раз видел, чтобы Крониша так колотило. Я тогда еще помощником был. И ни слова не сказал, да, Тим? Хоть слово я тебе сказал насчет шлема? Ни единого!
— Ангел во плоти.
— Да ладно, Тим, не злись. Мы же просто так, разговариваем. Неконтролируемые приступы хождения. Массерли, пока не прочитаете, ни за что не поверите. Да и потом не поверите.
Интересно, кто выдвинул Питера в партнеры? Крониш? Питер всегда казался Тиму малоподходящей кандидатурой на такую должность. Питер — партнер в «Тройер и Барр»? Не смешите.
— Пойду поработаю, — сказал Тим.
— Ну подожди, подожди. Любопытно же. Вот, к примеру, к примеру… Что если тебе, скажем, завязать глаза?
— Питер, а вы с Кронишем не думали подать ходатайство об упрощенной процедуре?
Он не хотел высовываться, но сдерживаться больше не было сил. Кто все-таки додумался выдвинуть этого клоуна в бабочке партнером?
Питер склонил голову набок.
— По какому делу?
А то он сам не знает.
— Вы уже думали, кому его поручить?
— Ходатайство по какому делу, Тим?
— По Киблеру.
— Киблеру?
— Просто хотел узнать, вдруг вы с Майком уже обсуждали, кому поручить ходатайство.
Питер удивленно переглянулся с Массерли.
— Какому нормальному человеку придет в голову подавать по Киблеру ходатайство?
2Он жаловался на спутанность сознания. Ни Джейн, ни Бекка не понимали, что такое эта спутанность, но подозревать его в обмане даже не думали. Он кровью и потом заслужил, чтобы его слова принимали на веру. Он называл это состояние расклеенностью — не ахти какое объяснение, но папа утверждал, что именно так себя ощущает. И нервы «разболтанные». Как у гитары со спущенными струнами. Это уже понятнее, но Бекка все равно не могла примерить такое на себя. Физическую боль, казалось бы, проще описать, однако и ее он облекал в какие-то свои эпитеты. Мышцы, например, «забитые». Левая сторона «плывет». Дыхание иногда «скомканное». Они с мамой лишь приблизительно представляли, какие именно ощущения он пытается передать такими вот образами — как с гитарными струнами, — но он упорно продолжал употреблять именно эти далекие от медицинских малоинформативные термины за неимением более адекватной замены. Они точнее всего выражали то, что он чувствовал.
— Значит, скомканное? — уточняла Бекка. — Это в смысле, рваное? Никак не отдышаться?
— Нет, — отвечал он. — Это в смысле скомканное.
Разболтанные, забитые, скомканное — он изъяснялся на каком-то своем языке.
Они читали ему вслух, пробиваясь через спутанность сознания. Больше всего ему нравились биографии и историческая литература. Он боялся, что без нагрузки мозги закиснут и вытекут вместе с потом. Вскоре после «домашнего ареста» Джейн приобрела больничную кровать с выдвижными бортиками и манжетами на липучках для запястий и лодыжек — вместо наручников на изголовье. Кровать — а еще больничная утка, батарея флаконов с массажным маслом и антидепрессантами, застоявшийся запах антисептика и пота — превратили гостевую комнату в палату хосписа. Тим вращался по адскому замкнутому кругу — «поход», сон, пробуждение, ожидание следующего «похода». Ноги ритмично сокращались в удерживающей их сбруе. Бекка читала ему про сенатские подвиги Линдона Джонсона — и тут выяснилось, что отец умудряется заснуть даже во время ходьбы.
— Папа! — Она потрясла его за плечо, и он открыл глаза. — Ты заснул.
— Трудно сосредоточиться, когда в голове туман.
— Но ты продолжал идти.
Какое еще нужно доказательство, что его болезнь не «в голове»? Раз тело даже с выключенным сознанием не прекращает двигаться, значит, всему виной чистая механика. Но его уже не интересовали эти дискуссии. Чем вызвана болезнь, как ее назвать, органическим поражением или психическим расстройством, — все это отошло на второй план перед более насущными проблемами.
— Не давай мне вот так засыпать.
— Почему?
— Буди, если повторится. Читай, чтобы я не отключался.
В следующий раз, когда она пришла сменить маму, он не дал ей даже книгу открыть.
— Ничего не получается, — заявил он. — Собери мои вещи. Отстегни меня.
— Нет!
— Бекка, я в этой комнате загнусь. Выпусти меня.
— Все пройдет. Потерпи.
— Оно уже давно должно было пройти! Черт! Выпусти меня! Я здесь умираю.
Как просто было бы выйти и заткнуть уши наушниками, чтобы не слышать криков. Его держат в четырех стенах, словно психа с суицидальным синдромом. Но раз мамы нет, и вся ответственность сейчас на ней, Бекке, уйти она не может. Ее трех-четырехдневная вахта превращалась в постоянные попытки заставить отца сосредоточиться, не выпадать из действительности.
Она купила айпод и закачала туда кучу музыки.
— Пап, давай попробуем, хорошо?
— Где мама?
— Не знаю.
— Куда она уезжает, когда ее нет?
— Не знаю.
— Врешь.
— Не напрягай так шею. Расслабься.
Она надела ему на голову звукоизолирующие наушники, надеясь, что так он не будет слышать шарканья собственных ног по простыне. А потом включила ему ту музыку, которой с незапамятных времен спасалась сама.
3Он выступал перед комиссией, глотая слезы. Делай что хочешь, только не плачь! Говори. Отчаяние действует на них, словно феромон страха на волков. Он упирал на двадцать с лишним лет безупречной службы и бесчисленные миллионы долларов, заработанных для компании. «Неблагодарные ублюдки! — рвался вопль из его груди. — Бессердечные чинуши! Вы все тоже когда-нибудь заболеете!» И тут же другой, заискивающий, умоляющий: «Пожалуйста, прошу вас, возьмите меня обратно! Дайте мне снова жить полной жизнью». Он готов был повалиться в ноги этим несгибаемым, каменнолицым. «Я буду послушным, буду делать что велено. Никаких больше срывов, честно-честно!»
— Думаю, мы услышали достаточно, — заявил Крониш.
Тим по инерции еще что-то тараторил в свою защиту, стараясь не расплакаться.
— Тим, Тим…