Михаил Гиголашвили - Тайнопись
— Там ждать очень противно. На базаре покрутился — менты стали смотреть. На углу сел — местные малолетки приебались, черные очки у меня клянчили и машину камнями побить грозились, если не дам. Пришлось отъехать и около горкома, в центре, встать. А там стоянка, оказывается, запрещена. ГАИ подъехало. Пришлось немного денег дать, чтоб в покое оставили… Слава богу, руки не проверили!..
Так, в рассказах, доехали в конец района Сабуртало, высадились где — то на пустынной улице, около темного какого-то здания, и Борзик повел их к дыре в заборе, по пути объясняя:
— Идем в одно место, это институт, там первая партия, человек десять, уже варят… Они в Марнеули утром были, взяли…
— Кто такие, зачем? — всполошились они (слова «десять человек варят» ничего хорошего предвещать не могли: такая сутолочная теснота чревата стычками и потерями).
— А что делать? Припасов нет, а тут всё есть. Лаборатория. Институт.
— Не хватало еще десяти морфинистов, — в сердцах сказал Тугуши, тоскуя, что надо будет встречаться с какими-то рожами. Ему всегда приходилось колоться последним из-за плохих вен. А всем известно: чем больше игл побывает в рюмке с раствором, тем она волшебным образом к концу становится пустее, несмотря на тщательные предварительные высчитывания и вычисления, по сколько кубов каждому делать. Но выхода нет. В делах с кайфом говорят и приказывают те, у кого в руках этот кайф. А другие должны молчать и повиноваться.
Миновав пустую вахтерскую будочку, они стали молча двигаться по черному двору к мертвому зданию. Ни огонька!
— Что такое — света нет, что ли? — бурчал Тугуши, ощупью пробираясь между какими-то станками, трубами и железками, сваленными во дворе.
— В Сабуртало часто не бывает! — бросил на ходу Борзик.
— А что есть? Воды нет, света нет, морфия нет, героин самим варить приходится! Это дело разве? Во Франции вышел на улицу, взял у дилера пакетик, а дилер тебе еще и целку-шприц с наборчиком для варки бесплатно приложит, — сказал Кока, запинаясь о кирпичи и проклиная коммунистов.
— Что еще за наборчик? — деловито поинтересовался Борзик.
— Маленькая такая, как спичечная коробка, пластмасска. А в ней алюминиевая ложечки — героин вскипятить, фильтр наподобие сигаретного — лекарство отфильтровать, и ватка, чтоб лекарство без осадка с ложечки вытянуть. Вот так, цивилизация, не то что тут — дремучий лес, — подытожил Кока.
— Волшебная коробочка! — мечтательно пробормотал Тугуши.
Они проникли в здание. Бегом поднялись на второй этаж. Пошли темными коридорами, зажигая спички и матерясь. Наконец добрались до двери, из-за которой слышался гул голосов. Борзик энергично постучал. Открыли. И Коке почудилось, что они попали прямо в ад.
В темноте удушливо пахло нашатырем и ацетоном. В двух железных тазах полыхало пламя, разукрашивая красными бликами силуэты что-то делавших людей, похожих на чертей. Какая-то фигура подливала из большой бутыли жидкость в тазы с угасающим пламенем. Огонь вспыхивал с новой силой.
— Что это? Что происходит? — пораженно спросил Борзик у открывшего человека в белом халате.
— Свет выключили, будь они прокляты! Света нет, вот и жжем ацетон, чтобы хоть что-нибудь видеть, — спокойно ответил тот, запирая за ними дверь.
Посреди комнаты две фигуры на корточках держали в вытянутых руках горящие трубочки газет, над которыми еще двое водили тазиками, которые они держали плоскогубцами.
— Сварить на плите успели, а высушить — нет, свет выключили. Вот сушим. Ничего, уже скоро, — флегматично пояснил человек в халате.
— Ну и ну, — пробормотал ошалевший Кока. — Газовая душегубка.
На них никто не обратил внимания. Все были чем-то заняты. Стоял гул голосов, прерываемый взрывами ругани. Дело шло к концу. Уже начали искать воду, чтобы промывать шприцы. Понятно: кто первым схватит шприц, первым и уколется. Это очень учитывалось, особенно сейчас, когда ничего не видно. При свете умудряются воровать, а уж без света сам бог велел тянуть из общака, сколько влезет в шприц.
— Сюда светите, я иглы мою! — говорила какая-то черная фигура от раковины.
— Осторожнее! Не толкайте! Я раствор вынимаю! — говорила другая фигура, переливая жидкость из тазика в чайный стакан.
— Я кубы считаю, не сбивайте! — повторяла третья.
— Иглы, где иглы? Где маленькая игла? — волновалась четвертая, шаря впотьмах по столу.
Свою иглу каждый держал при себе, а те, у кого своих игл не было, пытались выклянчить их у других. Но никто не хотел ничего одалживать. Кипятка для промывки шприцев тоже не было.
— Ничего, и сырая сойдет! — успокаивал белохалатный флегмач, который, как опальный ангел, то тут, то там возникал среди чертей и улаживал склоки и ссоры. То ли завлаб, то ли сотрудник. Его уважительно называли «Тенгиз Борисыч» и обращались к нему по каждому поводу. Он терпеливо отвечал и объяснял.
— Я первый двигаюсь! Я первый! — кто-то властно говорил из тьмы.
— Я второй!
— Третий! Четвертый! Пятый! — говорили еще другие, неразличимые в ало-черном мраке.
Слышалась ругань, когда кто-то подливал из бутыли ацетон в гаснущее пламя и оно рвалось вверх, опаляя людей. Вот кто-то, отскочив от огня, задел стол с пробирками. Посыпалось стекло. Его стали топтать в темноте и ругаться.
— Ничего, не порежьтесь! Вот веник, соберите! — негромко приказывал Тенгиз Борисыч, но никто не спешил подметать пол: ведь предстояло самое главное — дележка и ширка.
— Сейчас начнется бардак! — встревожено сказал Кока. — Где Борзик?
— Вон, уже пролез к раствору. А что, наше уже сварено или его еще варить надо? — отозвался Художник.
— А черт его знает, — злился Тугуши, с тоской думавший о том, что в его тонкие вены в такой темноте никто не попадет: при свете не могли войти, а во тьме и подавно десять проколов сделают, пока в его ниточки попадут, если вообще попадут и под шкуру не загонят!.. Какие уж тут пластмасски и ватки…
Они никого тут не знали, спросить не у кого. Кока решительно протиснулся к Борзику:
— Где наше лекарство?
— У меня! — показывая зажатый в руке пузырек, обернулся Борзик. В свете всполохов он был похож на бесенка с горящими глазами.
Когда раствор был перелит в чайный стакан и подсчитан, началась борьба за шприцы. Все спешили, понимая, что в таком хаосе последним мало что достанется. Шприцев было всего три, поэтому разбились на три группы. Кока, Тугуши и Художник растерянно жались у стены, а Борзик боролся за шприц.
От каждой группы неслись вопли, стоны, крики, ругань:
— Сюда ацетон, свет! Ничего не видно!
— Жгут пускай, есть контроль!
— Нет контроля, жжет! Под кожу прет!
— Жгут бросай!
— От света отойдите! Ничего Не видно!
— Сколько набираешь? Много!»
— Тебя не спрашивают!
— Отлей куб обратно!
Уколовшиеся удовлетворенно отползали прочь от суеты, закуривали, чесались, кряхтели, а потом, подхваченные общим интересом, вновь ввязывались в суету, теперь уже чересчур общительные, великодушные и добрые, с желанием помочь, чем создавали дополнительные трудности. Их просили не мешать, отгоняли, но они всё лезли и лезли, дымя сигаретами и не давая покоя своими советами.
Тугуши с замиранием сердца следил за происходящим, наполняясь уверенностью, что в такой обстановке никто не сможет попасть в его капилляры. К тому же огонь в тазах иссякал — подливавший ацетон демон, бросив бутыль, теперь сам охотился за шприцем.
— Света, света! — требовали из угла — там кто-то тоже никак не мог попасть в вену, и это нагоняло на Тугуши еще большую тоску.
Поискав глазами бутыль с ацетоном, он поднял ее и двинулся к тазам — подлить, чтобы стало светлее и дело пошло быстрее. Бутыль была тяжелая, жидкости в ней было много и было трудно держать её на весу за крутые бока.
В тот самый момент, когда Тугуши, наклонившись и с трудом обхватив бутыль, пытался попасть ацетоном в таз, сзади кто-то толкнул его. Пальцы заскользили. Бутыль с грохотом разбилась. Пламя потекло по полу. Кто-то жутко завопил, отскочил. Раздался звонкий грохот.
— Пожар! Горим! — закричали голоса.
Все ринулись к двери. Зазвенели рухнувшие со столов приборы. Горящий ацетон тек по полу. В панике кто-то угодил ногой в другую бутыль, она перевернулась, и из нее тоже стало вытекать пламя. Заполыхали бумаги на столах. Зачадило пластмассовое мусорное ведро.
Кто-то в панике пытался затоптать огонь ногами, но на нем вспыхнули брюки, он дико завыл, отскочив на рукомойник, с которого посыпались склянки и колбы. Кто-то сорвал занавески, хотел ими потушить огонь, но занавески вспыхнули ярким пламенем.
У запертых дверей возникла давка.
— Где вы? — звал Кока, пятясь от огня и закрываясь руками — он был опален и плохо видел. — Борзик! Арчил!
