Игорь Сахновский - Заговор ангелов
– А кто имеет? – спросил я.
Такого ответа я мог ожидать от кого угодно, только не от своего отца.
– Поэты, – сказал он.
На прощанье мы не обнялись и не коснулись друг друга.
Обниматься у нас с отцом было не принято.
Глава девятая РАЗВЕДКА ЦАРЯ ПЕНФЕЯ
Это происходило каждую осень.
В назначенный день женщины уходили из своих домов на трое суток – покидали мужей, детей, даже грудных младенцев, чтобы совершить нечто скрытое от всех, невыносимое для глаз и шаткого человеческого рассудка.
По истечении трёх суток женщины возвращались неузнаваемо чужие, со следами запёкшейся чёрной крови под ногтями и в волосах. Изо рта, подмышек, промежности шибал удушающий запах падали и дикого зверя. Требовалось несколько дней и ночей, чтобы смылся, выветрился животный кровяной дух и безымянная особь женского пола заново постепенно превратилась в мать, хозяйку и послушную жену. У тех людей «быть замужем» означало быть покорной мужу.
Если ритуальные осенние уходы женщин уже в тогдашние времена были почти сплошь укрыты мраком, то сейчас нам и вовсе остаётся подбирать маковые зёрнышки догадок. Но я всё же попытаюсь вглядеться. Не из пристрастия к тайникам и чёрным дырам, а под влиянием той колоссальной тени, которую бросает на интересующую меня историю обратная, скрытая сторона так называемого золотого века.
– Твоя любимая Эллада, – сказал мне ехидный Арсений, – не только светилась и благоухала. Иногда она воняла, как провинциальный передвижной зверинец.
Лучше бы он не вставлял сюда «твоя любимая», поскольку сам же когда-то и влюбил меня в античную Грецию. А раньше, задолго до этого, её мучнистые торсы, бюсты и портики вызывали скорее уважительную скуку. И ничего другого, кроме беломраморного пафоса и неуклюжей самодостаточной голизны, я за прекрасной Элладой не замечал. А он мне твердил: «Вот увидишь, вот увидишь!..», и само собой подразумевалось, что в один чудный день мы непременно окажемся посреди настоящего древнего города, где только и можно окончательно удостовериться в бессмертной эллинской правоте.
Падения железного занавеса и свободных путешествий в обозримом будущем не предвиделось, поэтому нашей Древней Грецией стал Крым, точнее, развалины Херсонеса, облюбованные Арсением со времён студенческой археологической практики. Уже окончив университет, он приезжал туда чуть ли не каждый год и останавливался на ночлег у Веры Борисовны, своей старой севастопольской знакомой.
Наконец нам удалось выбраться на юг вдвоём – на полтора дня, почти без багажа и, можно сказать, без царя в голове. Из симферопольского аэропорта частник на терпеливой «ладе» за символическую плату подбросил нас до Камышовой бухты.
Вера Борисовна, смуглая круглолицая украинка средних лет, торговала на продуктовом рынке баночками с разносолами собственного приготовления и заодно сдавала приезжим комнату дочери, уехавшей на учёбу. Она легко согласилась приютить нас обоих. После самолётной сухомятки домашняя икра из баклажанов и рубиново-чёрная изабелла в гранёных стаканах были райским угощением.
Пока мы не ушли по своим делам, Вера Борисовна торопилась поведать о дочке: сама поступила в столичный вуз, учится на стипендию, прелесть и умница, только вот худая очень и письма редко пишет… Говоря всё это, косилась на моего приятеля со значением. Потом внятно упрекнула: зря вот вы приезжаете каждый раз, когда Дины нет. А на каникулах сразу и познакомились бы!.. Арсений резонно возражал, что комнат всего две и ему будет просто негде ночевать – разве только в одной спальне с дочерью хозяйки. Вера Борисовна по-девичьи смутилась, но тут же принесла фотоальбом, чтобы мы всласть насмотрелись на её прекрасную Дину; перебирала и подсовывала одну за другой любительские карточки: то целый прайд купальщиц на берегу с мелкими нерезкими личиками, то чей-то неуверенный локоть, перечёркнутый смазанной веткой. И везде вместо Дины было бедное слепое пятно.
«Да, здорово, очень красивая!» – подтвердили оба лицемера и засобирались.
Не так уж много времени, всего несколько лет, оставалось до того момента, когда мы готовы будем отдать что угодно за возможность ещё раз полистать этот альбом – хоть что-нибудь вычитать из выгорающей светотени, из того слепого пятна.
Свою восторженную угрозу: «Вот увидишь!» Арсений выполнил с избытком, я увидел больше, чем ожидал. Хотя, по большому счёту, некоторые главные, опорные вещи спокойно позволяют себя разглядеть и постичь с любого расстояния, безо всяких путешествий. Но иногда ценой физической близости к самоочевидному открываешь персональные Америки, сулящие не меньше наград и сокровищ, чем колумбовский Новый Свет.
Надоевшие с детства колонны, без которых не обходились ни один захолустный дом культуры, ни одна уважающая себя контора, вдруг обнаруживали природные, древесные повадки. Архаичная, грубо обструганная опора иногда на свой страх и риск оживала и пускала корни. Колонна из мрамора тоже вырастала, как дерево, старательно подражала ему. Кронакапитель, не торопясь, набирала лиственную силу – от скудости и строгости дорического ордера до кудрявости и пышности коринфского. Ствол, казалось бы, устремлённый вверх, на самом деле никуда не хочет уходить от земли: он достигает фриза или фронтона, где изображены истории из жизни богов, и как бы заземляет их, накрепко связывая с подножьем, глинистым и травяным. Жизнеспособность этих колоннад, разросшихся классическими рощами и лесами по всему миру, по обе стороны океана, просто поражает.
Мы сели на пригретый серый камень фундамента у входа в жилище, построенное двадцать пять веков назад, и прикончили бутылку чёрной изабеллы. Погибшая в давильне виноградная лоза, вмешиваясь в кровь, дивным образом вставала и распрямлялась.
Эта южная курортная земля была никаким не курортом, даже не югом, а диким, опасным севером для тех, кто отважился плыть на парусных скорлупках и вёсельных щепках из родной Эгейской синевы через Пропонтиду и Понт Аксинский навстречу варварской мальчиковой злобе тавров и скифов.
По главной улице города можно было выйти на маленькую храмовую площадь, и уже только ради этого стоило сюда приезжать. Потому что здесь я увидел самое простое и самое потрясающее – неба, земли и моря было поровну. Не считая дотошных ревнивых богов, мраморного и глиняного искусства, альф и омег, эти люди привезли в Тавриду их главную тайну: драгоценную целокупность взгляда, умение удержать мироздание на весу, не уронив и не унизив ни одну из его частей. Это особенно понятно в контрасте с готикой, обезумевшей от вертикали: арки и стрельчатые окна, башни и шпили, как подорванные, кидаются в небеса, подальше от грязной земли, от средневековых улочек-лоханей.
Свой таинственный осенний уход из дома ахейские жёны начинали готовить заранее, за несколько месяцев. Они запрятывали отборные куски сырой свинины в специальные рукотворные отверстия, которые называли гнойниками: в углублениях скал, пещерах или ещё где-нибудь.
В первые сутки ритуального действа некоторые женщины (после обязательного трёхдневного воздержания от физической близости с мужьями) вынимали из тайников сгнившие свиные останки, чтобы разрубить, перемолоть и смешать их с семенами, а потом разбросать эту зловонную кулинарию в местах будущих посевов. Так они ублажали прихотливую Деметру и, возможно, дополняли хоть каким-то практическим смыслом сумасшествие двух последующих суток.
Впрочем, во второй день, если верить официальным версиям, участницы действа являли собой образцы скромности, соблюдали жесточайший пост, то есть не брали в рот вообще ни крошки, и совершали восхождение на священную лесистую гору – один из хребтов Пинда, Парнаса или на склоны Киферона. Где бы то ни было, забирались они довольно высоко: тамошние вершины достигали полутора – двух с половиной тысяч метров.
Хорошо, допустим, так и оно было, постились и восходили. Хотя уже здесь могут вкрадываться сомнения в достоверности процедуры.
Но самым густым, приторно сладким туманом укутаны события третьих суток. Гладко причёсанные хрестоматийные источники пичкают нас одной и той же сиропной байкой с типовыми иллюстрациями. Ты обязан вообразить, как растрёпанные босоногие тётки (они же менады и вакханки) в пятнистых оленьих шкурах на плечах, в подпоясанных туниках, размахивая длинными тирсами[16] и факелами, то носятся с радостными криками по горам и лугам, то предаются бешеным танцам в честь бога Диониса. Эту возвышенную придурь следовало воспринимать снисходительно: дескать, поскачут немного и успокоятся! Ну да, необузданные, чересчур похотливые, такие вот античные «эмансипе». Но зато как зрелищно, а главное – всё во имя божества.
И можно было бы, в конце концов, поверить этой глуповатой нарядной картинке и с лёгким сердцем забыть о ней, если бы не одно пугающее обстоятельство. Подозрительно часто в легендах и мифах упоминаются самые разные персонажи, которые умерли не своей смертью, а были убиты менадами. Сохранились истории, имеющие странно похожие финалы. Примерно в таком духе: «Был растерзан вакханками». Или: «Исступлённые менады разорвали его на куски». И даже так: «Принесла голову, насаженную на тирс…» Фигуранты мужского и женского пола в любом возрасте и статусе несли одинаково тяжкое наказание за непочтение к Дионису или просто за нежелание участвовать в тайных вакханалиях. Ну как тут можно было не растерзать?
