Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише
Глава вторая. Новый приказ
Комната, оклеенная зеленовато-голубыми обоями, с полукруглой нишей, в которой стоит стол его превосходительства, обставлена, сообразно прихотливому вкусу фабриканта Тамжинского, каким-то варшавским декоратором. Его превосходительство всякий раз сердился, разглядывая бронзовые инкрустации на красном дереве и голубые бархатные портьеры.
— Накроить бы из этого детских платьиц, на кой черт он здесь, этот бархат? — весело хрипел он, когда кто-нибудь из посетителей обращал внимание на пышную обстановку комнаты.
Но, не придавая решающего значения внешней стороне жизни и будучи вполне доволен прекрасной, выложенной изразцами ванной комнатой, генерал оставил в квартире все по-старому. Со стен бывшего салона на новых обитателей смотрели портреты худощавого Костюшко, национального героя, красавицы графини Потоцкой и мадам Шимановской, той самой, игра которой на рояле услаждала когда-то слух веймарского министра фон Гёте.
Ранним утром его превосходительство генерал фон Лихов, седоволосый, со светлыми голубыми, в морщинках, глазами на загорелом лице и с юношески быстрыми, словно у птицы, движениями, внимательно слушал доклад своего адъютанта.
На стене, прикрепленная большими кнопками к штофным обоям, висела карта восточного фронта, от Балтийского до Черного моря. Местность, занятая дивизией фон Лихова, была обведена синим карандашом. Собственно, картографический материал о расположении и группировке полков лежал на дощатом столе в верхнем этаже. Этот стол, почти в пять метров длиной, изготовленный из гладко выструганных сосновых досок в столярной мастерской местной комендатуры, совершенно обезобразил парадную спальню мадам Тамжинской, вероятно, уехавшей в Санкт-Петербург.
Его превосходительству фон Лихову казалось, что день начался отвратительно. В руке он мял печатный листок, который обер-лейтенант Винфрид только что дал ему для ознакомления, — это был приказ начальника полевых железных дорог, он содержал, кроме прочих неприятных распоряжений, совершенно опрокидывавших порядок отпусков в дивизии, также общее запрещение: господам офицерам впредь возбранялось перевозить в районе управления военных железных дорог по пять, шесть и более роялей в качестве пассажирского багажа. Железнодорожным служащим было предписано отказывать в таких случаях в перевозке, а о господах отправителях докладывать по начальству и т. д.
Рояли багажом! Фон Лихов холодным, как металл, взглядом смотрел на Винфрида. Конечно, его превосходительство абсолютно не допускал, что такого рода случаи могут иметь место и среди офицеров его дивизии (у обер-лейтенанта Винфрида была, впрочем, особая точка зрения на этот счет). Но что там, позади, в тылу, были люди, германские офицеры, дававшие повод к такого рода приказам, — от одной этой мысли старику кровь бросилась в голову.
По существу — Винфрид видел это по бровям и красному лицу генерала — его превосходительство был готов каждую минуту дать волю своему негодованию. Но недаром глаза худощавого адъютанта, несмотря на молодость, светились умом. Он не желал, чтобы его дядя отдал приказ о секретном расследовании случаев подобного рода, если бы они имели место в районе оперативной группы Лихова. Поэтому он поскорее перешел к пункту второму доклада, уверенный в том, что этот пункт еще больше раздосадует его превосходительство и тем самым направит первую вспышку гнева на абсолютно неприкосновенную высокопоставленную особу.
— Что поделаешь, дядя Отто, музыкальные люди! Но при таком массовом производстве офицерских погонов всякое может случиться. Зато вот здесь, — он ловким движением достал из папки входящих бумаг другой документ, — здесь в самом деле, уникум: его королевское высочество великий герцог Саксен-Эйленбургский полагает заняться стрельбой по русским солдатам в каком-нибудь спокойном пункте на нашей позиции.
Фон Лихов выпрямился в кресле, сев, словно в седле, и спросил:
— Что? Что ты сказал?
Обер-лейтенант Винфрид, племянник всесильного Лихова, непоколебимо уверенный в незыблемости собственного своего положения и положения своего повелителя, сохранял невинное выражение лица, словно мальчик, затевающий забавную проказу.
— Стрельба по русским — это, по-видимому, новый вид спорта для княжеских особ, с тех пор как один великий герцог положил начало этому, там, в Тирульском болоте. Ведь ты знаешь, что там теперь тихо и мирно, как в погребе. И вот какой-нибудь русский, ничего не подозревая, идет вдоль позиций, а его высочество хлопает по нему из винтовки. Для высокой особы в этом была прелесть новизны — увы! — как и для русских, ибо идиот командир, разрешивший это…
Фон Лихов так уставился взглядом в рот молодого человека, что у того застряли слова в горле. Ибо Пауль Винфрид был уверен в правдивости того, что рассказывал, и разделял возмущение, отразившееся на лице дяди.
— Командир, разрешивший это… Пожалуйста, дальше!
— Конечно, этот командир ждал для себя орденочка и получил его. Но люди там, в окопах, нестроевые солдаты за позициями, строительные роты и порубочные команды заплатили в общем потерями в сто семь человек. Ибо всю вторую половину дня от русских били в ответ тяжелыми снарядами, что называется сыпали. А затем ввязалась и наша артиллерия… и разыгралось почти настоящее сражение, — это теперь-то, во время перемирия! «Усиленная деятельность артиллерии» — так значилось в донесении за тот день. И вот теперь этого рода спорт пытаются ввести и у нас.
Обер-лейтенант Винфрид думал только о том, как бы вовремя унести ноги, когда тяжелое кресло красного дерева с бронзовой инкрустацией загремит о паркет. За пятнадцать месяцев службы на фронте он видел слишком много ужасного и поэтому не мог иначе, чем юмористически, отнестись к воинственным забавам скучающих владетельных особ.
Но фон Лихов — лицо его стало серо-желтым — осторожно отодвинул пресловутое кресло, короткими шагами прошелся несколько раз по комнате. Золото раннего майского утра красиво играло в Лужицах и рытвинах большой дороги. В окно доносился снизу стук машинок из канцелярии штаба и голос унтер-офицера Зигельмана, перечитывавшего текст очередного приказа, размножением которого он как раз был занят. И еще — мерными шагами, с ружьями под мышкой, часовые в великолепных серых стальных шлемах ходили, взад и вперед перед подъездом, со спокойным сознанием безупречно выполняемого долга.
— Так, так, — сказал его превосходительство резким, привыкшим к командованию голосом старого военачальника, — сообщи адъютанту его высочества, что на территории нашей дивизии мы, из-за тифа и шрапнельного огня, не можем взять на себя ответственность за безопасность его королевского высочества. А затем я требую, чтобы у нас раз навсегда была прекращена эта проклятая погоня за орденами! Если так будет продолжаться и впредь, я вынужден буду запретить офицерам моей дивизии на все время перемирия носить какие бы то ни было знаки отличия. За исключением, впрочем, тех, которые выданы за предшествовавшие бои и дошли сюда с опозданием. Знает ли Шиффенцан обо всех этих делах?
Обер-лейтенант Винфрид, с улыбкой взглянув на дядю, сказал:
— Ведь ты же сам знаешь, дядя Отто, что до Шиффенцана такие дела не доходят.
Фон Лихов спокойно приказал племяннику держаться с ним более официального тона и прибавил затем:
— Надеюсь, что это так. А что касается проклятого железнодорожника, — прошипел он внезапно, вновь давая волю раздражению, — который вздумал задержкой поездов перепутать весь порядок отпусков и лишить моих офицеров каких-то несчастных двух недель отдыха на родине, то гони его просто в шею.
Адъютант засмеялся. Его чрезвычайно забавляла мысль о том, как он, новоиспеченный обер-лейтенант, едва двадцати трех лет от роду, будет гнать в шею начальника железных дорог в чине по крайней мере генерала и к тому же возглавляющего железнодорожную сеть в районе, равном половине Германии.
— Что касается перевозки роялей багажом — то, конечно, этот железнодорожник прав. Не пойму, как это вообще может прийти в голову покупать здесь рояли?
«Покупать» — это неплохо сказано! — усмехнулся про себя обер-лейтенант Винфрид, дивясь наивности старого генерала.
— Пиши! — продолжал Лихов. — «Вопреки всем ссылкам на экономические трудности и недостаток угля, я требую, чтобы железнодорожное движение для отпускников происходило на нашей линии при любых обстоятельствах по плану и в прежнем масштабе. В противном случае я буду вынужден лично обратиться к его высочеству и требовать, чтобы до тех пор, пока автотранспорт не заменит очередных поездов… — Увидев, что племянник стенографирует, он продолжал короткими фразами приказа —…расписание движения оставалось бы неизменным».
