Генри Саттон - Бесстыдница
— Розенберг! Макартур! Трумэн! Говорю тебе — нам нужно какое-нибудь громкое имя.
— Мы же давали материал об Этель Розенберг.
— Ха! Представляю, как кабскауты[11] станут заниматься онанизмом, любуясь на фото Этель Розенберг.
— Ты перепутал — кабскауты не занимаются онанизмом. Ты имел в виду бойскаутов.
— Ты сам перепутал. Ты и в школе был двоечником.
— Так что — сделаем материальчик про кабскаутов?
— Гениально! Это лучшая мысль с тех пор, как кто-то предложил тиснуть статейку о писательских задницах. Кстати, это был не ты?
— Может, тогда про сифилис напишем?
— Про сифилис у бойскаутов? Правильно! Выведем их на чистую воду.
— Можно про сифилис у герл-скаутов. Это куда заманчивее.
— Нет, это то же самое. От кого, по-твоему, заражаются бойскауты?
— От других бойскаутов.
— Это ты у Дж. Д. Сэлинджера вычитал?
— А кто это такой?
— Брось, не придуривайся: это самый свежак в нашей литературе. Все от него тащатся.
— Все писатели — жуткие зануды. Только и могут, что писать.
— Это все редакторы — жуткие зануды. Только и могут, что вешать лапшу на уши.
— А как насчет этих новых старлеток, которые готовы сниматься нагишом?
— Кого ты имеешь в виду, умник?
— Барбару Стил, например.
— Нет, с кабскаутами у тебя получилось лучше.
— Может быть. А какие-нибудь премьеры у нас наклевываются?
— Да. «Два храбреца».
— Кто в главной роли?
— Мередит Хаусман.
— Нет, нам нужна женщина. Неужели сам не понимаешь — людям нужно что-нибудь разэдакое…
— Линда Форбес тебя не устроит?
— «Тайм» уже забил ее.
— Что еще?
— Другая премьера? «Иди по лестнице»?
— Иди в задницу!
— Джейн Роббинс?
— Нет, «Ньюсуик» уже нас опередил.
— А Рок Хадсон?
— «Херальд трибьюн».
— Ну, и где мы тогда?
— На Мэдисон-авеню, дубина.
— Хаусман?
— Я же тебе ясно объяснил — женщины нам нужны, понимаешь?
— Напишем про Хаусмана, а фоном пустим всех его любовниц. Вот тебе и полдюжины отборных кралей в одном материале.
— А Хаусман того стоит?
— Да, — блестящий малый. Дамочки от него без ума. — Ладно, Хаусман так Хаусман. И еще — система трансконтинентального телевидения и договор с Японией. О'кей?
— Да. Может, заодно и про писательские задницы напишем?
— Но начнем с твоей.
— Нет, серьезно…
— А я и не шучу.
«ЗВЕЗДЫ ЭКРАНА. ПЕРЕДОВАЯ С РАЗВЕРТКОЙ ПРО МЕРЕДИТА ХАУСМАНА, ПРИУРОЧЕННАЯ К ПРЕМЬЕРЕ «ДВУХ ХРАБРЕЦОВ». СОБРАТЬ ВСЮ ПОДНОГОТНУЮ. ЦВЕТНЫЕ ФОТОГРАФИИ. СЕЙЧАС ХАУСМАН В МОНТРЁ. ТЕКСТ И ФОТОГРАФИИ ВЫСЛАТЬ ДО 3 °CЕНТЯБРЯ. ТАУРНЕР».
Телетайп отстучал это послание на желтой бумаге, и Клод отнес его Джослин. Джослин пробежала глазами листок, задумчиво постучала кончиком авторучки по зубам и улыбнулась.
Ее встречи с Хаусманом совпали с переходом на работу в «Пульс», с периодом превращения едва оперившегося желторотого птенца в классного журналиста. Сам Хаусман руку к этому не приложил, но для Джослин тем не менее до сих пор ассоциировался с ее взлетом. На самом деле Джослин своим успехом была обязана войне — обстоятельства вынудили издателей и редакторов преодолеть недоверие и даже враждебность к журналистам женского пола. Джослин же так умело воспользовалась этим подарком судьбы, что по окончании войны перебралась из американской редакции в парижское бюро. В Париже было куда приятнее и спокойнее. Правда, свободного времени почти не оставалось, но зато все были настолько заняты, что подглядывать друг за другом было попросту некогда. И у каждого был свой участок. Джек Шоу освещал вопросы политики. Марвин Федерман занимался бизнесом, экономикой, а также планом Маршалла. Джослин и Харвард Уезерил вели самые спокойные разделы — религии, образования, науки, спорта и культуры. Джослин никогда даже в голову не приходило, что в один прекрасный день ей доведется взять интервью у Мередита Хаусмана. Сентиментальность всегда была ей чужда. Теперь же при мысли о предстоящей встрече с Мередитом на душе у нее вдруг потеплело. Сколько времени прошло с тех пор? Тринадцать лет? Интересно, как изменился он за эти годы.
Она пошла к Шоу, показала телеграмму от Таурнера и договорилась о поездке в Монтрё.
— Пожалуйста, в любое время, — сказал Шоу.
— Даже завтра?
— Бога ради, — улыбнулся он. — Отдохнешь немного.
— Спасибо.
Джослин вернулась в свою клетушку, сняла трубку телефона и позвонила в Монтрё.
— Мередит? Это Джослин.
— Джослин?
— Джослин Стронг, — произнесла она со значением. — Неужели ты забыл меня, дорогой?
— Ах, да, конечно. Э-э-э, как дела?
— Замечательно, спасибо, — сказала она и приумолкла. Потом решив, что Мередит уже достаточно помучился, сжалилась и добавила: — Я звоню по поручению «Пульса». Они заказали репортаж о тебе с обложкой и разверткой, приуроченный к премьере «Двух храбрецов», и поручили мне взять у тебя интервью. Это удобно?
— Чтобы ты приехала сюда?
— Да. Если ты не против, конечно.
— Нет, я не против. Я хочу сказать, что это замечательно. Пожалуйста, в любое время. Мы будем здесь еще недели три.
— Как насчет завтра?
— Прекрасно.
— Мне будет очень приятно снова увидеть тебя, — вкрадчиво сказала она, тщательно подбирая слова. «Приятно» подошло идеально — общепринятое и вместе с тем такое кокетливое, обволакивающее и многозначительное. С намеком. Хотя особых причин кокетничать с Мередитом у Джослин не было. Скорее, это вышло у нее машинально, в силу привычки.
— Мы с Карлоттой будем рады тебя видеть. Ты остановишься у нас, надеюсь?
— Я могла бы снять номер в гостинице. Платит-то «Пульс».
— Нет, нет, я и слышать об этом не хочу.
— Что ж, в таком случае, если ты и впрямь не возражаешь, это многое упрощает.
— Конечно, не возражаю.
— Отлично. Чудесно. Я приеду завтра к вечеру.
— Позвони, когда приедешь. Я пришлю за тобой машину.
— Хорошо. Спасибо.
Она взяла в кассе сто тысяч франков — примерно триста долларов — отослала Клода за билетами на поезд и поехала домой паковать вещи. Собиралась она быстро, привычно покидав все необходимое в легкую дорожную сумку. Джослин приходилось ездить довольно много, так что она давно уже знала, без чего может обойтись в дороге и на новом месте. Так что времени на сборы она не тратила. Лишь взяв по привычке диафрагму и сунув ее в сумочку, Джослин призадумалась — понадобится ли ей диафрагма в эту поездку. Впрочем, колебалась она недолго. Застегнула сумочку и пошла за блокнотом, в котором отмечала все материалы, что отсылала в Нью-Йорк.
Фредди Гринделл сидел на террасе с видом на озеро и потягивал кампари с содовой. Хотя глаза его были закрыты, а веки покраснели от яркого солнца, он внимательно слушал Мередита, который рассказывал про фестиваль в Венеции. Так они готовились к предстоящему интервью. Особого смысла в такой репетиции, конечно, не было. Мередит провел на фестивале две недели и сейчас всего-навсего рассказывал про увиденные фильмы. Кто угодно мог пойти и посмотреть эти фильмы. Куда интереснее было бы узнать о закулисной стороне фестиваля. Однако Мередит, похоже, никаких сплетен не знал. Или не хотел говорить на эту тему. Ничего, придет Карлотта, и все расскажет. Занятно, но с женщинами Фредди чувствовал себя почему-то даже уютнее, чем с мужчинами. Включая даже Мередита Хаусмана. Хаусман, конечно, красавчик, но долго находиться в его обществе очень скучно. Интересно, о чем они разговаривают с Карлоттой? Или они вообще не разговаривают, а только трахаются? Нет, это слишком грубо — зря он так. Наверняка у них есть о чем говорить. Фредди был уверен, что сможет разговорить Мередита, если заведет его. Но Мередит держал себя в руках. В этом один из недостатков печальной славы гомосексуалиста, подумал Фредди. Или не такой уж и печальной. Ведь в его образе жизни были и немалые преимущества. Как кавалер и дамский сопровождающий он был просто нарасхват. Что лучше и безопаснее для репутации женщины, когда ее муж в отъезде, чем показаться на людях вместе с Фредди Гринделлом? Но, увы, не все коту масленица. Вот, например, Мередит Хаусман, такой сильный, красивый и мужественный, держится с ним так, словно ожидает, что Фредди вот-вот вскочит с места и полезет к нему в ширинку. Чушь какая! Фредди всегда свято соблюдал мудрую заповедь: не гадь там, где ешь. Тем более, когда речь идет о деле.
Правда, дело было довольно пустяковое. Руководство римской студии, узнав о том, что «Пульс» собирается интервьюировать Хаусмана, засуетилось и отправило Фредди в Монтрё, чтобы он присутствовал во время беседы Мередита с журналисткой. Роль Фредди состояла в том, чтобы улыбаться и всячески ублажать журналистку. Конечно, репортаж в любом случае будет хвалебным, выдержанным в самых превосходных тонах. Так уж заведено, когда портрет героя репортажа выносится на обложку. Должны же издатели чем-то оправдать перед читателями свой выбор. Обычно в таких случаях герою воздается такой панегирик, как будто речь идет, по меньшей мере, о присуждении ему Нобелевской премии. Как в «Тайме», только все наоборот. «Тайм» делает из Нобелевских лауреатов тупиц и ничтожеств.
