Джоанн Харрис - Темный ангел
– Давай, моя дорогая, – бодро сказал я, поднимая Эффи на ноги. – Я отведу тебя к Фанни. Умоешься, она даст тебе чистую одежду, а потом вернешься домой, пока слуги не проснулись.
Не знаю, слышала ли она меня, но позволила провести себя по тропинке на улицу. Один раз она вздрогнула от какого-то шума за спиной и впилась острыми ногтями в мое запястье, но в основном послушно шла рядом. Я оставил ее у ворот и нашел экипаж. Когда я усаживал Эффи, возница удивленно приподнял брови, но гинея, вложенная в горячую ладонь, быстро положила конец его любопытству; в остальном же редкие прохожие даже не взглянули на нас. Тем лучше.
В доме на Крук-стрит, естественно, горел свет. Весьма хорошенькая рыжеволосая девица открыла дверь и пригласила нас войти. Эффи безропотно последовала за мной. Оставив ее с красоткой, я отправился искать Фанни.
Надо отдать должное Фанни, ее бордель всегда был на высоте: карточная комната, курительная, гостиная, где джентльмены могли отдохнуть в пышной обстановке и побеседовать с дамами. В этих апартаментах она никогда не дозволяла распутства – для такого существовали отдельные комнаты на втором этаже, – а всем, кто не соответствовал ее стандартам, вежливо отказывали от дома навсегда. Я знавал титулованных особ, куда менее разборчивых, чем Фанни Миллер.
Я нашел ее в курительной – ей всегда нравились такие тонкие черные сигары, – одета она была очаровательно и экстравагантно: лиловая шляпа с кистями и смокинг в тон. Две аметистовые заколки едва удерживали копну каштановых кудрей, блестевших на матовом бархате. Кошка у нее на коленях холодно уставилась на меня.
– А, Моз, – пропела она. – Что привело тебя сюда?
– Пустячная проблема, – беспечно ответил я, – и наш общий друг. Простите, что помешал.
Последняя реплика была адресована собеседнику Фанни, пожилому джентльмену с дрожащими руками и хитрой физиономией.
Фанни перевела агатовые глаза с моих грязных ботинок на лицо и снова на ботинки.
– С вашего позволения, – сказала она своему пожилому другу. Оставив сигару в фарфоровой пепельнице и сняв шляпку и смокинг, она последовала за мной в коридор. – Ну, в чем дело? – спросила она куда менее любезно.
– Эффи здесь.
– Что?! – Ее глаза сузились и запылали. – Где она?
Я не понял ее внезапной ярости и стал вкратце объяснять, что случилось. Она сердито отмахнулась.
– Ради бога, тише! – прошипела она. – Где она?
Я сказал о девушке, с которой оставил Эффи, и Фанни, не взглянув на меня, заторопилась вверх по лестнице, гневно сжав красивые губы.
– Что-то не так? – крикнул я вслед, хватая ее за рукав бархатного платья.
Она резко обернулась и хотела отбросить мою руку, но усилием воли сдержалась. Когда она заговорила, голос ее был ядовито спокоен.
– Генри тоже здесь, – произнесла она.
20
Комната казалась странно знакомой. Я плыла, дух мой клубился над телом, словно джинн в бутылочном горле, мне то ли чудились, то ли вспоминались кроватка с лоскутным одеялом, стол, табурет, картины на стене. Моз, Генри, безумие, овладевшее мною на кладбище, – все представлялось сном, в этой обманчивой темноте я и сама была сном во сне. Я смутно помнила, как мы приехали в дом на Крук-стрит, как меня вели наверх… чьи-то заботливые руки; лица; имена. Девушка примерно моих лет, с блестящими медными волосами и изумрудами в ушах – Иззи. Полная добродушная женщина, округлые белые груди в глубоком вырезе корсажа – Виолетта. Китаяночка с гагатовыми волосами и нефритовыми кольцами на каждом пальце – Габриэль Чау.
Я помнила их имена, их голоса, помнила, как мягко смешивались запахи их напудренных тел, когда они раздевали меня и умывали теплой ароматной водой… потом все на время исчезло, и вот я уже умыта и удобно лежу в узкой белой постели, на мне хлопковая детская сорочка с оборками, волосы расчесаны и заплетены на ночь. Я немножко подремала, потом проснулась, зовя маму, – мне снова было десять, и я боялась темноты. Пришла Фанни с каким-то теплым сладким питьем; но в моей голове Фанни перепуталась с мамой, и я тихонько заплакала.
– Пусть он больше не приходит… – умоляла я. – Не пускай его, не пускай плохого дядю!
Я отчего-то боялась, что Генри придет и сделает мне больно, хотя он спал в своей кровати в милях отсюда, и в лихорадочном забытьи я прижималась к Фанни и называла ее мамой, и плакала. Должно быть, в питье был опий, потому что я снова заснула, а когда проснулась, голова звенела, во рту пересохло – и было страшно. Я резко села в постели: кто-то стоит за дверью. Скрипнула половица, в полоске света под дверью я увидела чью-то тень, услышала чье-то хриплое дыхание. Меня охватил неистовый, безумный ужас, я вжалась в спинку кровати, накрывшись целиком, но даже сквозь одеяло дыхание раздавалось у меня в голове, мне казалось, я слышу лязг металла о дерево – это хищник поворачивал дверную ручку. Не в силах отвести глаз, я смотрела, как полоса света становится все шире и шире и на пороге возникает массивный мужской силуэт.
Генри!
Я на миг засомневалась: может, это опиумная галлюцинация? Но все здравые мысли отбросило волной паники, и я снова перестала понимать, кто я. Я уже была не Эффи, но кто-то совсем юный, ребенок, дух…
– Кто здесь? – Голос у него был резкий, но не злой, он как будто нервничал. Я не ответила, и пронзительный голос повторил уже громче: – Кто здесь, я спрашиваю? Я тебя слышу. Кто ты?
Я беспомощно пошевелилась, и Генри шагнул вперед.
– Я тебя слышу, маленькая чертовка. Я тебя в темноте слышу. Кто ты?
Чужим голосом я произнесла первое пришедшее в голову имя:
– Марта… Марта Миллер. Пожалуйста, не трогайте меня, уходите.
Но, услышав имя, Генри шагнул вперед. Он стоял в трех футах и не видел меня – но я видела его лицо в свете, падающем с лестницы, видела, как он всматривается, как исказились его черты, будто в страхе.
– Покажись. – В его голосе была не просто настойчивость. – Выйди на свет, чтобы я тебя увидел.
Он попытался схватить меня, и я отпрянула, скользнув за столбик кровати, прячась в густой тени. Падая, я ушибла ногу и резко вскрикнула:
– Пожалуйста! Оставьте меня! Уходите!
Генри чертыхнулся вполголоса и сделал еще один шаг в темноте.
– Я тебя не обижу, обещаю. – Голос у него был неприятный, приторный. – Я просто хочу увидеть твое лицо. Проклятье! – Он выругался, налетев на тумбочку. – Черт возьми, иди сюда, я сказал!
И тут на лестнице послышались торопливые шаги. Я выглянула из-за столбика. Это была Фанни – в руке поднос с молоком и печеньем, бровь изогнута в ледяном изумлении. Генри моментально выскочил из комнаты. Увидев их рядом на лестничной площадке, я впервые обратила внимание, какая Фанни высокая. Она величественно возвышалась над Генри, как ослепительная египетская богиня. Он весь будто съежился, умиротворяюще протягивая руки.
– Кто там? – спросил он почти извиняющимся тоном.
Улыбка Фанни сверкнула холодом – будто стекло разбилось.
– Моя племянница Марта, – сказала она. – У нее жар, она бредит. А почему вы спрашиваете?
Это был вызов, но Генри спасовал и беспокойно отвел глаза.
– Я что-то услышал… – невнятно начал он. – И… я разволновался. А она не хочет показаться, непослушная девчонка. Я… – Он натянуто засмеялся. – Я и не знал, что у вас есть племянница.
В его словах звучал вопрос.
– Когда-нибудь вы ее увидите, – пообещала Фанни. Она вошла в комнату, поставила поднос на тумбочку и закрыла дверь. – Идемте, Генри, – твердо сказала она.
Он, кажется, замялся, но потом я услышала, как их шаги удаляются по коридору к лестнице.
21
Уже почти рассвело, когда я вернулся на Кромвель-сквер. Я валился с ног, голову туманили алкоголь и тяжелые ароматы того дома, душная смесь ладана, дыма и грубого зловония кошек и женщин. В наказание я запретил себе брать извозчика на обратном пути, но от низменного удовлетворения не могла избавить и самая долгая прогулка. Она была совсем молоденькой – лет пятнадцати, но, конечно, не такая юная, как обещала Фанни, – и хорошенькой, с вьющимися каштановыми волосами и румяными щечками. Она не была девственницей, но роль свою знала назубок, изображала сопротивление и даже по-настоящему плакала для меня.
Не смотрите так на меня! Она всего лишь шлюха, ей платят за исполнение прихотей. Если бы ей это не нравилось, она бы выбрала профессию подостойнее. А так золотая гинея быстро высушила ее слезы, и уже через десять минут она как ни в чем не бывало поднималась наверх с другим клиентом. Нет смысла жалеть эти создания, уверяю вас: с самого рождения они порочны до мозга костей. По крайней мере, я мог утолить свою постыдную жажду с ними, а не с Эффи. Я делал то, что делал, ради нее. Верьте, когда я говорю, что сердце мое было верно ей. Она была моим символом чистоты, моей спящей принцессой… Я знал, что в ней семена разврата, но должен был сделать так, чтобы они никогда не проросли. Моя любовь могла сохранить ее целомудрие, и, каких бы жертв это ни требовало, я готов был приносить их ради нее.
