Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву
– О Викторе, – правильно расценил заминку в речи Михаила Муратовича Юра. – Его зовут Виктор Южин.
– Виктор Южин… Южин… Не припомню что-то Южиных в числе… хмм… в числе тех, на круг которых туманно намекает твой приятель. Впрочем, и я далеко не всеведущ, в этой области сплошные тайны, строгая конспирация, камуфляж самых обыденных вещей, и все может быть, – с деланной важностью кивал Михаил Муратович и внутренне улыбался, понимая, как замирает сердце у Юры, якобы приобщаемого к государственным тайнам. – Но,– продолжал он, – вот в чем дело, Юра: если применить тот самый способ оценки, о котором я говорил… Вернее, не оценки, а объективизации… Тебе знакомо это понятие? Отлично. Так вот, если наблюдать, сопоставлять, анализировать, хотя бы и с твоих слов, поведение и высказывания Виктора Южина, то получаем мы юношу несколько изломанного, с запросами высокими, но нереализуемыми на его уровне. Он, видишь ли, – в рамках (как и все мы! Как и все мы!), но внушил себе отчего-то, что эти рамки ему тесны. Человек обыкновенный, жаждущий стать или просто выглядеть необыкновенным. Обычное дело, подростковая болезнь. Пожелаем ему переболеть. Да. Хорошо, если я не заблуждаюсь… Что же касается его родителей, то думаю, мы не ошибемся, если предположим, что они представляют нашу родину в такой стране, где условия жизни не способствуют нормальному развитию и здоровью ребенка. Нет учителей, сотрудники миссии живут чуть ли не в палатках за колючим ограждением и… прочие прелести. Полевая дипломатия, так сказать, черная работа, которую я сравнил бы с прокладыванием просеки для будущей магистрали. И будет ли еще эта магистраль, и не зарастет ли просека, большой вопрос. Никакого блеска, одним словом, никакой славы. Боюсь, Виктор Южин считает своих родителей неудачниками, и весьма вероятно, он прав. Но не будем судить, это было бы неверно. Поэтому приглашай-ка своего друга в гости, Юра.
– Спасибо, дядя Миша! Он будет рад познакомиться, – воодушевился Юра, который думал, что после такой пространной речи ему посоветуют хорошо подумать, прежде чем с кем-то водиться.
– Да за что же спасибо, милый?! – ухмыльнулся Михаил Муратович и потрепал Юру по плечу. – Совершенно не за что. Твои друзья – мои друзья. А ты как думал? Просто на друзей надо смотреть открытыми глазами.
Но Юре-то как раз показалось, что Михаил Муратович усиленно прищуривается, чтобы лучше видеть, и даже пользуется скрытым микроскопом, препарирует тонкой иголочкой, выискивая драгоценные крупинки, могущие стать полезными лично ему, Михаилу Муратовичу Мистулову. Впечатление было неприятным, но вскоре рассеялось, слишком уважаем был Юрой Михаил Муратович. И после ноябрьского парада на Красной площади, после праздничной демонстрации, в которой в обязательном порядке участвовали старшеклассники интерната, Юра явился к Мистуловым в компании с Виктором.
* * *Праздник в этом году не слишком удался, и отмечали его в тесном семейном кругу. Михаил Муратович был по обыкновению снисходителен и доброжелателен, но меланхоличен и стал почти скорбен – философически скорбен – после нескольких рюмок коньяку. Что-то, должно быть, не ладилось в сложных его делах, в изысканных его манипуляциях. Но никого он не намерен был посвящать в свои ошибки и промахи и противостоял собственным пасмурным настроениям, увиливая от полных сочувствия расспросов Елены Львовны, беседуя и поучая.
– Не принимайте во внимание мой кислый вид, дети и Леночка, – призывал Михаил Муратович и накрывал ладонью руку обеспокоенной жены. – Устал всего лишь. Устал и разочарован кое в чем. Бывает. Вас это ни в коем случает не должно касаться. Черная полоса. Пройдет.
– Но, Миша… – возражала Елена Львовна. – Я бы хотела…
– Еще коньяку? – подмигивал Михаил Муратович, уклоняясь от объяснений. – Сейчас, дорогая! – И провозглашал торжественно: – С праздником! Да минуют нас впредь черные полосы!
– Полосы! – кривила рот Ритуся, прилетевшая в семейное гнездо на Котельнической не столько в связи с праздником, сколько по причине очередного финансового краха. – Полосы! Счастливый папа! Черные полосы у него! А у кого-то вся жизнь – и сон, и явь – мрак беспросветный, и единственная белая полоса в этом мраке – раскрученный рулон туалетной бумаги.
– Ритуся! – разводила руками и поднимала брови Елена Львовна, смущенно поглядывая в сторону Виктора, чужого в семейном кругу.
– Ха! Браво, Ритуся! – мрачно ликовал Михаил Муратович. – Леночка, барыня моя, не верю, что тебя так уж шокирует Риткин цинизм. И ты знаешь, в ее наглом (наглом, поскольку в присутствии родителей) заявлении есть нечто. Есть нечто, чему поаплодировали бы не только киники (или циники, если вам угодно), но и позитивисты аж восемнадцатого века, кабы была у них туалетная бумага в рулонах. Только задумайтесь, что может быть положительнее и определеннее, чем… гхмм!.. Простите, зарапортовался. Не к столу. А все коньячок-с! А вам пример, дети, – не злоупотребляйте! Лучше нарзан, боржоми за неимением виши. А тебе, Ритуся, особенно этого пожелаю. А то все спиртное… И этот твой вредный дым… Ты не смущайся, что я выговариваю. Любя! Любя! И все у нас здесь свои…
Не зря, не зря Михаил Муратович винил коньячок! Будь он трезв и собран, никогда не позволил бы себе публичных проповедей, компрометирующих дочь. В хмельном расслаблении он забыл, что не все за столом были своими, и Ритуся, которой отцовы проповеди были, в общем-то, что с гуся вода, не преминула, однако, огрызнуться, потешить дурной свой нрав:
– Все свои, папа?! Такая идиллия! Все свои! Особенно эти двое, – наставила она свой острый подбородок на мальчиков. – А из этих двоих особенно мне близок вот тот тоскующий красавчик с картины Врубеля. Неужели вы его не узнали? Приглядитесь! Мутер, неужели не видишь?
– Ах, ничего себе! – воскликнула, приглядевшись, Елена Львовна. – Ничего себе! Виктор, вы просто младший брат Демона! Одно лицо! И волосы (хоть и приглажены), и губы, и крутой лоб, и синие глаза, и поворот головы! Ну и ну. И руки сложил перед собою. Не так же, но в той же манере. Юра, кого ты к нам привел?! Виктор, вас надо будет обязательно показать на Мосфильме. Вдруг им придет в голову какая-нибудь плодотворная идея. У меня есть знакомый искусствовед, сотрудничает с киношниками.
Виктор, который какое-то время уже довольно сильно скучал и старался не обнаружить своей скуки, из-за чего и стал походить на томного хищника, смутился всеобщим вниманием и порозовел. И Михаил Муратович, непревзойденный резонер, поспешил ему на помощь:
– Что-то есть, что-то есть от того, о ком вы говорите! Но не смущали бы вы, дамы, юношу. Юноши восприимчивы, переимчивы, творят себя юноши по образу и подобию… некоего идеала. Чаще всего идеала совсем неподходящего и вопреки тому материалу, из которого сами слеплены. Так не навязывайте, дамы, идеалов юношам. Ужас, что может выйти!
– Ничего особенного из них не может выйти, – ляпнула Ритуся, – что-нибудь самое обыкновенное и скучное, это да!
– Например, «Демон поверженный», – исподтишка пробубнила коварная Юлька. – Кто его, кстати, поверг? Юрка, ты не знаешь?
Юра покачал головой. Он вообще не очень понимал, о чем разговор. Его знание истории искусства оставляло желать лучшего, а в школе-интернате только-только начались обязательные экскурсии в музеи и галереи. Врубелевского «Демона» он еще никогда не видел, даже на репродукциях, редких в то время. Слишком сомнительные и сложные, далеко не оптимистические настроения навевала картина, тревожила и влекла, как влечет, случается, после череды ясных теплых дней грозовая туча с ее холодным секущим ливнем и смертоносными молниями.
– Есть мнение, – важно заметила Елена Львовна, – что Демон сам себя… э-э-э… поверг. Будучи вместилищем всевозможных грехов и раздираем противоречиями. Такое уж несовершенное создание, Демон. Завистлив и жаден, несчастный, – мало ему было жизни, подавай еще и смерть. Но, по-моему и даже скорее всего, его гибель вполне могла быть подстроена и разочарованной в нем женщиной. С демонами, девочки, лучше не сближаться, вблизи они теряют свою декоративность, становятся утомительны и, боюсь, даже пованивают. Ты не согласишься ли, Ритуся?
Но Ритуся демонстративно смотрела в потолок, поджав губы. Зато Михаил Муратович заметил, рассеянно и не без грусти:
– Все-то ты познала, Леночка, многоопытная ты моя. Он прекрасно знал, что по части отрицательного опыта Елене Львовне сто очков вперед даст Ритуся, и очень надеялся, что нынешняя вспышка Ритусиного бунтарства означает начало ее пробуждения от того дурного сна, в котором она пребывает уже почти два года. Самое ужасное может случиться, считал Михаил Муратович, если Ритуся окончательно научится управлять своим сном наяву, вместо того чтобы пробудиться и разобраться с реальностью. Но реальности она боится, как боялась бы попасть в чужой сон и заблудиться в нем, в бессвязном для нее. Реальность, размышлял Михаил Муратович, реальность, как нам внушили, такая штука, которая существует независимо от нас. М-да, она и существует. Существует, пока мы с этим согласны. А когда не согласны? Тогда сон. Если повезет, золотой. Если нет… лучше не думать. Кошмар.
