Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва. Хроника будущего
Председатель Хойникского добровольного общества охотников и рыболовов Виктор Иосифович Вержиковский и два охотника — Андрей и Владимир, не захотевших назвать фамилии.
— Первый раз я убил лису… В детстве… Второй раз лосиху… Лосих, поклялся, никогда не убивать. У них такие выразительные глаза…
— Это мы, люди, что-то понимаем, а животные просто живут. И птицы.
— Осенью косуля очень чуткая. Если ещё ветер дует от человека, то уже все — не подпустит. А лиса хитрая.
— Тут бродит один… Выпьет, лекции всем читает. Учился на философском факультете, потом в тюрьме сидел. В зоне встретишь человека, он никогда правду о себе не расскажет. Редко. А этот разумный мужик… «Чернобыль, — говорит, — для того, чтобы дать философов». Животных называл «прах ходящий», а человека — «землёй говорящей». А «земля говорящая» потому, что мы кушаем землю, то есть из земли строимся…
— Зона тянет… Как магнит, скажу я вам. Эх, барыня-сударыня! Кто там побывал… Тот душой будет тянуться…
— Я книжку читал… Были святые, которые разговаривали с птицами и зверями. А мы думаем, что они человека не понимают.
— Ну, хлопцы, надо по порядку…
— Давай-давай председатель. А мы покурим.
— Значит, такое дело… Вызывают меня в райисполком: «Слушай, главный охотник: в зоне осталось много домашних животных — кошки, собаки, во избежание эпидемии их требуется отстрелять. Действуй!» На следующий день я всех созвал, всех охотников. Объявляю, что так и так… Никто не хочет ехать, потому что не выдали никаких защитных средств. Я обратился в гражданскую оборону — у них ничего нет. Ни одного респиратора. Пришлось ехать на цементный завод и брать там маски. Такая тоненькая плёночка… От цементной пыли… А респираторов не дали.
— Там солдат встречали. В масках, в перчатках, на бронетранспортёрах, а мы в рубашках, повязочка на носу. В этих рубашках и сапогах домой возвращались. В семью.
— Сколотил две бригады… И добровольцы нашлись. Две бригады… По двадцать человек. К каждой прикрепили ветврача и человека с санэпидстанции. Был ещё трактор с ковшом и самосвал. Обидно, что не дали защитных средств, о людях не подумали…
— Зато премии давали — по тридцать рублей. А бутылка водки в те времена стоила три рубля. Дезактивировались… Откуда-то рецепты появились: ложку гусиного помёта на бутылку водки. Два дня настоять и пить. Чтобы это дело… Ну, мужское наше… Не пострадало… Частушки были, помните? Уйма. «Запорожец» — не машина, киевлянин — не мужчина. Если хочешь быть отцом, оберни яйцо свинцом". Ха-ха…
— Ездили мы по зоне два месяца, в нашем районе половину деревень эвакуировали. Десятки деревень: Бабчин, Тульговичи… Первый раз приехали — собаки бегают возле своих домов. Сторожат. Людей ждут. Обрадовались нам, бегут на человеческий голос… Встречают… Стреляли в доме, в сарае, на огороде. Вытаскивали на улицу и грузили в самосвалы. Оно, конечно, неприятно. Они не могли понять: почему мы их убиваем? Убивать было легко. Домашние животные… У них нет страха оружия, страха человека… Бегут на человеческий голос…
— Ползла черепаха… Господи! Мимо пустого дома. Аквариумы в квартирах стояли… С рыбками…
— Черепах не убивали. Передним колесом «уазика» наезжаешь на черепаху, панцирь выдерживает. Не лопается. По пьянке, конечно, передним колесом. Во дворах клетки настежь… Кролики бегают… Нутрии были закрыты, их мы выпускали, если рядом какая вода: озеро, речка, — они уплывали. Все кинуто наспех. На время. Ведь как было? Приказ об эвакуации: «На три дня». Женщины голосят, дети плачут, скотина кричит. Маленьких детей обманывали: «Едем в цирк». Люди думали возвращаться… Такого слова не было «навсегда». Эх, барыня-сударыня! Скажу я вам, военная обстановка. Кошки заглядывали в глаза, собаки выли, прорывались в автобусы. Дворняжки, овчарки… Солдаты их выталкивали. Пинали. Они долго бежали за машинами… Эвакуация… Не дай Бог!
— Значит, такое дело… Вон у японцев была Хиросима, так они сейчас впереди всех. На первом месте в мире. Значит…
— Есть возможность пострелять, да ещё в бегущее, живое. Охотничий азарт. Выпили — и поехали. На работе мне засчитывался рабочий день. Начисляли зарплату. Могли, конечно, за такую работу надбавить. Премия — тридцать рублей, но уже деньги не те были, что при коммунистах. Уже оно все поменялось.
— Дело такое… Сначала дома стояли опечатанные, с пломбами. Пломбы мы не срывали. Сидит за окном кошка, как ты её достанешь? Не трогали. Пока мародёры не полезли — двери повыбивали, окна разбили, форточки. Разграбили. Первым делом исчезли магнитофоны, телевизоры… Меховые изделия… А потом увезли все вчистую. Валяются на полу одни алюминиевые ложки… И уцелевшие собаки переселились в дом… Заходишь — он на тебя бросается… Они уже перестали людям верить… Я зашёл — сука посреди комнаты лежит и щенята вокруг. Жалко? Оно, конечно, неприятно… Я сравнивал… По сути дела мы действовали, как каратели. Как в войну. По той же схеме… Военная операция… Мы тоже приезжаем, берём в кольцо деревню, и собаки, как услышат первый выстрел, уже бегут. В лес бегут. Кошки хитрее, и им легче спрятаться. Котёнок в глиняный горшок залез… Я его вытряхивал… Из-под печки вытаскивали… Неприятное чувство… Ты в дом, а кошка мимо сапог пулей, бегаешь за ней с ружьём. Худые они, грязные. Шерсть клочьями. На первых порах было много яиц, куры пооставались. Собаки и кошки ели яйца, закончились яйца, съели кур. И лисы кур ели, лисы уже жили в деревне вместе с собаками. Значит, кур не стало, собаки поели кошек. Бывали случаи, что мы свиней в сараях находили… Выпускали… В погребах закаток всяких: огурцы, помидоры… Мы пооткрываем и в корыто им бросаем. Свиней не убивали…
— Старуху встретили… Закрылась в хате: пять котов у неё и три собаки… «Не бей собаку, и она была человеком», — не давала… Проклинала нас. Мы силой забрали, но одного кота и одну собаку оставили. Обзывала: «Бандиты! Тюремщики!»
— Ха-ха… «Под горою пашет трактор, на горе горит реактор. Если б шведы не сказали, до сих пор ещё б пахали». Ха-ха…
— Пустые деревни… Одни печи стоят. Хатыни! Живут дед с бабой. Как в сказке. Им не страшно. А другой бы сошёл с ума! Ночью старые пни жгут. Волки огня боятся.
— Значит, такое дело… Запахи… Я все не мог понять, откуда такой запах в деревне? Шесть километров от реактора… Деревня Масалы… Как в рентген-кабинете. Пахло йодом… Какой-то кислотой… А говорят — радиация не пахнет. Не знаю… А стрелять приходилось в упор… Значит, сука лежит посреди комнаты и щенята кругом… Набросилась на меня — пулю сразу… Щенята лижут руки, ластятся. Дурачатся. Стрелять приходилось в упор… Эх, барыня-сударыня! Одну собачку… Пуделек черненький… Мне его до сих пор жалко. Нагрузили их полный самосвал, с верхом. Везём к «могильнику»… По правде сказать, обыкновенная глубокая яма, хотя положено копать так, чтобы не доставать грунтовые воды и застилать дно целлофаном. Найти высокое место… Но это дело, сами понимаете, повсеместно нарушалось: целлофана не было, место долго не искали. Они, если недобитые, а только раненые, пищат… Плачут… Высыпали их из самосвала в яму, а этот пуделек карабкается. Вылазит. Ни у кого патрона не осталось. Нечем добить… Ни одного патрона… Его назад в яму спихнули и так землёй завалили. До сих пор жалко.
А кошек было намного меньше, чем собак. Может, они за людьми ушли? Или попрятались? Пуделек домашний… Балованный…
— Убивать лучше издалека, чтобы не встретиться глазами.
— Ты учись метко стрелять, чтобы не добивать.
— Это мы, люди, что-то понимаем, а они просто живут. «Прах ходящий»…
— Лошади… Их вели на убой… Они плакали…
— И я добавлю… Душа есть у всякой живой твари. С детства отец к охоте приучил. Косуля раненая… Лежит… Она хочет, чтобы её пожалели, а ты добиваешь. В последнюю минуту у неё вполне осознанный, почти человеческий взгляд. Она тебя ненавидит. Или мольба: я тоже хочу жить! Хочу жить!
— Учись! Скажу я вам, добивать неприятнее, чем убивать. Охота — это спорт, вид спорта. Почему-то никто не ругает рыбаков, а охотников все ругают. Несправедливо!
— Охота и война — главные занятия для мужчины. Испокон веков.
— Я не мог признаться сыну… Ребёнок. Где я был? Что делал? Он до сих пор думает, что папа там кого-то защищал. Стоял на боевом посту! По телевизору показывали: военная техника, солдаты. Много солдат. Сын спрашивает: «Папа, ты был, как солдат?»
— С нами поехал оператор с телевидения… Помните? С камерой. Плакал. Мужик… А плакал… Все хотел увидеть трехголового кабана…
— Ха-ха… Лиса видит: катится по лесу Колобок. «Колобок, куда ты катишься?» — «Я не Колобок, я ёжик чернобыльский». Ха-ха… Как говорится, мирный атом — в каждый дом!
— Человек, скажу я вам, умирает, как животное. Я видел… Много раз… В Афганистане… Меня ранило в живот, лежу на солнце. Жара невыносимая. Пить!! «Ну, — думаю, — сдохну, как скотина». Скажу я вам, и кровь одинаково течёт. Как и у них. И болит.
