Татьяна Соломатина - Приемный покой
– А кто я по сути своей мужской? – мог вклиниться в разговор Некопаев.
– Ты, Виталик, по сути своей – всего лишь человек, – говорил Зильберман и разливал коньяк по рюмкам.
– Любите вы туману напустить, Пётр Александрович! – усмехался Виталик.
– Нет никакого тумана, друг мой, сплошная ясность за забором до горизонта без конца…
– … Околожизненным измором лукавый зверь берёт ловца. Сиюминутное «не надо» преображается в «прости». Я трепетно слежу за взглядом – нам никогда не по пути , [56] – подхватывала Маша.
– Ангел! Вот, видишь? На лету ловит, – смеялся Пётр Александрович. – Так что всё ясно, Виталик. Я – ангел, Полякова – ангел, Ситникова наша истерическая – ангел. Потому что мы воины. А ты, Анечка моя, жёны наши, множество и множество прочих – просто люди. Человеки. Это не лучше и не хуже. Просто ангелы – это ангелы, а люди – это люди. Ангелы сражаются, а люди – живут, не замечая сражений. Ангелы – в потоке, они открыты и, следовательно, ранимы. Их бессмертие – бесконечный путь на Голгофу, а не человеческие комиксы о супергероях. Люди склонны называть то, что по сути своей всегда всего лишь битва, «чередой событий», «обстоятельствами», «отношениями», «плохой погодой». И в этом кардинальное отличие ангелов от людей. Что для первых выигранная или проигранная схватка, для вторых – заведомо провальная игра с судьбой в «повезло – не повезло» на фоне умалишенной надежды. Так что, по сути, мы одинаковы, не смотри, что у нас за спиной крылья шуршат, а у вас всего лишь лопатки чешутся.
– Вечно вы смеётесь, Пётр Александрович.
– Ну, если бы ещё и ангелы заплакали, людям бы совсем стало неловко. Лучше выпьем, мои разные по сути, но такие прекрасные друзья.
– Выпьем, Пётр Александрович. За что? – поддерживала своего учителя Полякова.
– За прогрессивную дружбу ангелов и людей, тонко чувствующая моя Мария Сергеевна.
– Шуты вы оба, а не ангелы, – бурчал себе под нос Виталик.
– Пожалуй, – соглашался Пётр Александрович. – И как любые штатные, по должности, шуты, мы не любим внештатных, по призванию, дураков.
– Подумать только, никто никогда не думает, что вы говорите серьёзно, Пётр Александрович.
– Никто не думает, Полякова. Но ангелы просто знают. А люди – нет.
– Пётр Александрович, а можно задать вам глубоко личный и не менее идиотский вопрос?
– Валяй, моя любимая ученица.
– А о чём вы говорите с Анечкой?
– Ни о чём. Ангелу не о чем говорить с человеком, а то последний поломается или просто остановится – как будильник – и не прозвенит вовремя. Видишь, как наш друг человек-Некопаев пыхтит? Потому что эта игрушка тебе, Полякова, в очередной раз не нужна и не дорога. А мне Анечка нужна и дорога, пока сама не решит иначе. Ангелы никогда ничего не решают – они всего лишь воины. Конечно, иногда ангелу выдают другого ангела. А он возьми да и окажись из другого рода войск… Да не слушайте хмельного смертного старика, друзья мои. Вы же знаете…
– …Родовспоможению предшествует душеподготовление! – хором заканчивали Полякова и Некопаев известные высказывания Зильбермана, давно ставшие афоризмами в этом – и не только – лечебном учреждении.
– Да. И это обстоятельство накладывает отпечаток на тех, кто родился сам, но часть его осталась там, в «пирамиде». И конечно же на тех, кто любит поболтать. – Он улыбался фирменной своей улыбкой, и на мгновение становилось так хорошо, будто… будто ангел пролетел.
* * *Наступивший день был для Женьки нелёгким. Сначала он сходил с Петром Александровичем в операционную на плановое кесарево сечение.
– А кто будет первым ассистентом?
– Ты и будешь.
– Но я только один раз на кесаревом был. Сегодня ночью.
– О! Так ты крупный специалист! Уже хирургом можешь, а спрашиваешь, кто будет первым ассистентом.
– Пётр Александрович лишние руки в ране не любит, – любезным тоном прокомментировала операционная сестра.
– Да, Евгений Иванович, чем больше в групповухе сачкуешь, тем лучше истинным участникам процесса. Хотя настоящему хирургу всё равно, сколько ассистентов – он ото всех отобьётся. Потому что главная задача ассистента какая?
– Помогать.
– Неправильный ответ. Главная задача ассистента – не мешать! Накрывай операционное поле.
Операция кесарева сечения в исполнении Зильбермана была куда как спокойнее, чем то же действо во главе с Бойцовым. Причём вхождение в брюшную полость в данном случае было повторное, более сложное, чем на ненарушенную анатомию «ночной» отслойки. Движения Петра Александровича были плавными, размеренными, более точными и быстрыми, чем суматошные нервные метания Игоря Анатольевича. Зильберман молча и неагрессивно резал, промокал кровь, накладывал зажимы, вскрывал матку, не фиксируясь на Женькиных руках. Тот, в свою очередь, успокоенный доброжелательной деловой атмосферой, не демонстрировал излишнюю готовность к действию, просто держал зеркало и выполнял то, что указывал ему хирург, – идеальная моментальная равнодушная машина. Как могло показаться только неопытному. Опытный же знал, что за скоростью отточенных механических на вид движений стоял недюжинный талант не только врачебный, но и человеческий, помноженный на десятилетия практики.
На четвёртой минуте плод был извлечён.
– Видишь? Так вот это называется «родился».
– Да, мне Игорь Анатольевич уже объяснил, что, как бы мы ни поддавали и ни извлекали, в протоколе плод рождается в рану.
– Игорь молодец! Он гений правильно написанных историй родов.
– Хотя это мало похоже на рождение.
– Ты, Евгений Иванович, пока слишком мало рождений видел, чтобы судить, что на что похоже. Это ещё похоже. Кстати, если тебе приходится прыгать на животе роженицы, как на батуте или, тьфу-тьфу-тьфу, прибегать к давно отменённому бинту Вербова, [57] это значит, что цена тебе, как повитухе, ноль без палочки. Хочешь, скажу, где Полякова живет? Ну-ну-ну, ты мне ещё тут чувств от счастья лишись!
Женька не собирался лишаться чувств, просто от неожиданности выпустил из рук скользкую окровавленную нить.
– Даже если при исполнении за твоей спиной раздастся взрыв, ты должен закончить дело. Ты и Полякова – самое оно, не будь я старый сводник и большой специалист в деле не только родовспоможения, но и душеподготовления. Чего уши развесили?! – Последняя фраза предназначалась для бригады. – Не насплетничали ещё доктору?
– Не успели, Пётр Александрович, – добродушно сказал анестезиолог. Другой. Не ночной. – Но мы обязательно насплетничаем, как только выйдем из операционной.
– Обязательно, Сергей Алексеевич! И покаверзнее сплетничайте. Хотя опыт подсказывает мне, что молодому человеку всё равно. Видишь? Это называется спаечный процесс. Одна ткань липнет к другой, и разлепиться они уже не в силах. И кровообращение нарушается, и проходимость, но ткани намертво спаяны, и разнять их невозможно. Только рассечь. Кто-то до нас постарался. Инфекция, кривые руки, индивидуальные особенности и всё такое прочее. Только настоящему врачу это всего лишь усложнение алгоритма. Не более. У этой девочки анамнез воистину мученический.
Женька не понял, о какой «девочке» говорит Пётр Александрович. О той ли, что лежит сейчас на столе, или о той, что, наверное, лежит у себя в кровати, отдыхая после дежурства. И у себя ли в кровати? Одна ли?
– Поэтому будь терпелив, Евгений Иванович. Ну-с, что нам скажет Вадим Георгиевич? – обратился Пётр Александрович к неонатологу, не дав Женьке рта раскрыть в уточняющем вопросе.
– Всё хорошо, Пётр Александрович. На этаж.
– Вот и отлично. Видишь, Евгений Иванович? Несмотря на тяжёлый анамнез, рубец на матке и экстракорпоральное оплодотворение, ребёнок нашей дамы отправляется на этаж. И, полагаю, сутки на восьмыедевятые выпишется домой вместе с мамой и всё у них будет прекрасно. Дренаж.
Операционная сестра подала полиэтиленовую трубку.
– Зачем, Пётр Александрович, там же сухо?
– Вот и отлично. И если там, как ты изволил выразиться, и дальше будет сухо, то мы извлечём дренаж и зашьём наглухо. Лучше на последующие сутки наложить один шов, чем вскрывать всё по новой повторно. Конечно, надо в полной уверенности ушивать всё и всегда послойно наглухо, хотя что-то, наверное опыт, подсказывает мне, что в данном случае отделяемое будет и не надо нагружать рассасыванием и без того поросшее спайками нутро, пусть себе экссудат наружу истекает. Антибиотики?
– Всё, как положено, – ответил анестезиолог.
– В послеоперационных назначениях, Евгений Иванович, распишите пристойную антибиотикотерапию.
Работа с ним наполняла спокойной решительностью и безоговорочной уверенностью в результате со знаком плюс.
После Женька всё записал, сходил на обход – по пятницам был обход заведующего, а это означало, что все ординаторы и средний персонал носились из палаты в палату за Петром Александровичем. Затем Женька присутствовал на осмотре начмедом ответственных беременных в патологии. Смотрел, слушал, писал. Смотрел, слушал, писал. Смотрел, слушал, писал. Но когда, наконец, Пётр Александрович пригласил его выпить кофе к себе в кабинет, то не успел и чайник закипеть, как раздался телефонный звонок, срочно требующий Петра Александровича Зильбермана в приёмный покой главного корпуса.
