Юрий Петкевич - С птицей на голове (сборник)
— Ты забыла про меня? — радуясь, что она проснулась, спросил Ворыпаев.
— Я почувствовала, — созналась она, — что не одна.
Ворыпаев обнял ее и поцеловал. Лицо у Ксюхи вытянулось; опять улыбочка — до ушей, на щеках румянец пылает, и тут же, на стене, протеплились лучи солнца.
— Вчера, когда ложились спать, — вспомнила она, — я боялась утра, а вышло как раз наоборот.
Она взяла расческу, но волосы за ночь так переплелись, что больно их было расчесать. Осторожно перебирая пальцами, Ворыпаев стал помогать Ксюхе, отделяя одну прядь от другой, и у него получалось не хуже, чем расческой. Тут Ксюхе позвонила подруга по телефону, спросила — почему вчера и позавчера не могла дозвониться. Пока Ксюха очень гладко врала, Ворыпаев распутал ей волосы и, неловко повернувшись на узкой койке, нечаянно попал локтем по глазу.
— Больно?
— Не столько больно, как будет синяк. — Ксюха взяла на стуле рядом с телефоном часы Ворыпаева и приложила стеклышком к веку, а другим глазом заметила: — Исцарапал локти и колени.
— У тебя льняная простыня, — пояснил Ворыпаев, — с узелками.
— Простыня тут ни при чем, — сказала Ксюха, прижимая часы к глазу. — У тебя острые локти и колени. — Согнула ногу и дотронулась до Ворыпаева. — Давай сравним! Ну как?
— Никогда не видел такого красивого колена!
Он поднялся и стал одеваться.
— Побудь еще немного, — попросила Ксюха. — Не уходи так быстро.
Ворыпаев открыл балконную дверь и оперся о перила. За забором из красного кирпича растопырили корявые ветки старые деревья. Над ними поднялось солнце; его лучи били прямо в глаза. На верхушках деревьев, где остались листочки, появилось бледное пятнышко и — как бы повернулось, промелькнуло. Ксюха, выйдя на балкон, подала тарелку с яичницей. Ворыпаев стал завтракать, глядя на черные против солнца деревья. По ним опять замелькали «зайчики». Ворыпаев догадался, что и на другие балконы в доме, на всех этажах, то и дело входят и выходят, раскрываются и закрываются двери, сверкая стеклами.
— Ты знаешь, — пробормотала Ксюха, заметно волнуясь. — Я хочу тебе сказать… а может, не говорить?.. — Она глубоко вздохнула, поглядев на Ворыпаева; тот в недоумении пожал плечами. Наконец Ксюха решилась: — Я беременная, — прошептала. — Конечно, — добавила она, — еще не поздно избавиться от ребенка, но я не хочу этого делать.
— Об этом нельзя даже думать, — поспешил заявить Ворыпаев, и нетрудно догадаться, что испытывал он сейчас, только вчера познакомившись с Ксюхой.
— Я никогда так хорошо не выглядела, — чуть не расплакалась она, — но ты не представляешь, чего это мне стоит и как мне трудно…
— После того, что произошло между нами, — перевел дыхание Ворыпаев, — уже ничто не может изменить…
— Что такое? — испугалась Ксюха, заметив, как он сморщился.
— Зуб.
— У меня есть капли, — засуетилась она. — Принести?
Ворыпаев обнял ее и стал целовать.
— Очень кружится голова, — Ксюха зажмурилась. — Мы сейчас упадем!
Ворыпаев ногой открыл дверь в комнату; тут же стояла кровать, и он, опустив Ксюху на постель, расстегнул у нее пуговички на халате, но, пока сам разделся, то состояние, что овладело им, прошло, и надо было начинать все сначала.
Ксюха открыла глаза, ожидая его слишком долго.
— Что со мной? — не мог понять Ворыпаев.
— О чем ты думаешь? — догадалась Ксюха.
— О нашей будущей жизни.
Ворыпаев стал целовать ей ноги, а Ксюха погладила его по голове, и он был счастлив, почувствовав, будто у него на лысине от ее прикосновения волосы растут, как трава. Вдруг, откинувшись навзничь, он увидел над собой люстру на потолке.
— А я думаю, — усмехнулся Ворыпаев, — почему не смог ночью уснуть. Давай передвинем кровать. — Поднявшись, он показал на заваленный книгами стол: — Что за учебники?
— Я изучаю французский язык, — почему-то смутилась Ксюха.
Передвинув кровать, они опять легли, но только обнялись, как у кровати отвалилась ножка. Пришлось еще раз подниматься, привинчивать ножку, но, когда улеглись, все равно у Ворыпаева ничего не получалось.
— Ты не выспался, — сказала Ксюха, — давай попробуем заснуть, — и сама повернулась к стене. — Обними меня, — попросила. — Мой Ваня сзади обнимал меня, и мы так засыпали.
Ворыпаев не послушал ее: не потому, что она так спала со своим Ваней, и не потому, что сейчас опозорился и ему было стыдно, а потому, что сам так спал раньше с женой.
— Так трудно будет уснуть, — пробормотал он. — Лучше отвернуться. — И еще спросил: — Почему Ваня бросил тебя?
Ксюха не знала, что ему ответить, и решила лучше обмануть.
— Полюбил другую, — зевнула, засыпая.
А Ворыпаев все равно не мог уснуть и смотрел в окно, наблюдая, как меркнет короткий осенний день. И так, глядя в окно, задремал и спохватился, когда было уже темно, и дым из труб при прожекторах клубился белый, как вата.
Ксюха тоже поднялась.
— Ты сейчас уйдешь?
— Да, — кивнул Ворыпаев, одеваясь. — Надо съездить к маме, чтобы не волновалась. — Он подошел к Ксюхе и обнял ее. — Не грусти, завтра встретимся.
— Не обнимай так сильно, — попросила она, — а то тяжело будет расставаться. — И сама, прижавшись к Ворыпаеву, закрыла глаза, а когда их открыла, изумилась: — Мы перепутали утро с вечером! Слышишь, светает…
— Слышу, — ответил он. — Давай гулять, раз дождались утра!
* * *Перешли по мосту через речку, затем свернули к лесу, и вот здесь, на опушке, вбиты в землю были колышки и на веревках между ними мотались красные флажки.
— Наверное, охотились на волков, — решила Ксюха.
— Разве здесь могут быть волки? — ухмыльнулся Ворыпаев и показал на флажки: — Их вырезали из бывших лозунгов. Видишь буквы?
Ворыпаев наклонился, чтобы поцеловать Ксюху, — вдруг она отвернулась.
— Давай не будем завтра встречаться, — пробормотала девушка, глядя в сторону, на реку. — Я не могу забыть Ваню, я люблю его, и если бы ты не полюбил меня, так ладно, но ты, вижу, полюбил, и я не хочу вводить тебя в заблуждение.
— Откуда ты знаешь, что я полюбил? — удивился Ворыпаев.
Он посмотрел на Ксюху, на черные круги у нее под глазами, и решил: после того как Ваня бросил ее, беременную, ей так тяжело, что она готова к любому встречному кинуться на шею, а сейчас опомнилась.
— Я понял, — обрадовался Ворыпаев, — зачем здесь флажки. Они для людей! Видишь сцену, трибуну? Здесь проводятся разные мероприятия — и для нас, как для волков, развешивают флажки, чтобы не шли куда не положено ходить.
Берег дальше опускался, и речка залила луг, как весной. Смотреть на воду, как она течет, — нельзя оторваться, но что за чувства теснятся осенью в груди, когда глядишь вдаль?
— Ну что ж, — сказал Ворыпаев, — надо поворачивать.
Они побрели назад. По обеим сторонам дороги росли голые черные дубы. У леса виднелась сбитая из досок выкрашенная голубой краской сцена. Под открытым небом доски сгнили, и сцена в нескольких местах провалилась. Среди бурой травы, когда еще не выпал снег, увидеть эту сцену, лавочки, футбольные ворота, столбы — все голубое, яркое — и можно сойти с ума. Нечаянно выглянуло солнце и осветило пятнышко на лугу. От дубов упали тени. Река засеребрилась. По дороге ехала женщина на велосипеде, затем повела его в руках, свернув вдоль опушки, мимо провалившейся голубой сцены, которая ожила на солнце — и еще, может, оттого что рядом женщина.
— Это моя мама, — прошептал Ворыпаев. — Давай спрячемся! Куда она идет? — подумал он вслух. — Там разлилась речка — не пойдет же она по воде…
— Ты — ребенок! — изумилась Ксюха, глядя, как перемещаются по земле солнечные поляны, и голубые — по небу, по разлившейся воде, когда кажется, что весна. — Ты ничего не понимаешь в жизни! Тебе будто шесть лет. Шесть, — повторила, — а может, и пять, если не меньше.
— А, я знаю, — воскликнул Ворыпаев, — куда мама идет!
Она поставила велосипед у одной из двух голубых будочек сразу за сценой.
— Ты не любишь свою маму, — добавила Ксюха. — Прежде чем ухаживать за женщинами, тебе надо полюбить маму.
— Как можно сразу за сценой построить туалет?!
— Да ты и любишь ее, — продолжала Ксюха, — как шестилетний ребенок.
— Ты же только сказала, что я не люблю ее, — заметил Ворыпаев. — Кстати, с чем можно сравнить любовь шестилетнего мальчика к своей маме? — начал он рассуждать и тут же, когда мама спряталась в будочке, не удержался: — Подкрасться бы незаметно да украсть велосипед.
— Зачем? — не могла понять Ксюха. — Зачем тебе велосипед?
— А зачем тебе, беременной, французский язык?
— Действительно, — хихикнула она. — Как только я забеременела, почувствовала, что глупею с каждым днем. Все-таки рассмешил, — Ксюха потрепала Ворыпаева по плечу, и он приободрился, шел и подпрыгивал.
