Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
4
Есть такой пиит по фамилии Евтушенко. Однажды он выдавил фразу: «Идут белые снеги» с ударением на первый слог в слове «снеги», а не на второй, как, может быть, кто-то, по неграмотности своей, или еще по какой-нибудь причине подумал. Я, конечно, не поэт, я строитель. У меня с детства к рифме идиосинкразия. Я лишь скажу, что пролетели зимние месяцы, белые зимние месяцы, когда от морозов, оттепелей и вновь морозов, так славно трещал кирпич в стенах Аллиного дома. Когда двое рабочих отморозили щеки и носы. Когда я смог убедить Аллу в том, что она видит собственными глазами именно то, что заказывала и стоит лишь подвести стены под крышу, оштукатурить их – неприглядные, кирпичные, – как дом будет «ровно тот, что на твоей фотографии». Она верила мне, продолжая давать деньги, а я все так же продолжал обманывать ее, все чаще задумываясь, перепишет ли она на меня половину всего имущества после свадьбы, которая теперь уже была неминуема. Мы подали заявление в начале января, и торжественное действо было назначено на первые числа марта. За деньги, украденные мною, получается, чуть ли не у самого себя, я продолжал расплачиваться чудовищной ложью в своем постыдном сане «презентатора», а также в спальне, ублажая тело, к которому уже начал привыкать, которое не казалось мне уже столь неприглядным и ветхим. Не согласен с тем утверждением, что ко всему на свете можно привыкнуть. Не обязательно привыкать, можно просто относиться с внутренним безразличием, грея душу присутствием альтернативы постылой тетке, особенно если альтернативой является ее собственная дочь!
Вот странно, мать уже давно не воспринимала меня как мальчишку. Я был для нее мужчиной, ее мужчиной. Дочь же видела во мне равного, с кем можно было поболтать, посекретничать, посоветоваться и… Да-да, конечно же, это случилось. Я стал для Риты ее первым мужчиной через две недели после свадьбы с ее мамашей. Случилось это обыденно в отношении тех обстоятельств, при которых это обычно случается. Я жил теперь в их квартире и заскочил домой намного раньше обычного, когда жена моя была на работе, а Рита только вернулась из школы. Мы по-дружески поздоровались, а потом разошлись, каждый в свой угол: она что-то делала у себя в комнате, я пил на кухне чай и поглядывал на часы, так как у меня было еще несколько послеобеденных дел. Проходя мимо приоткрытой двери в комнату Риты, я услыхал как будто, что она зовет меня. Решив удостовериться, что не ослышался, я задержал шаг и окрикнул ее. Да, так и есть, она звала меня, она попросила меня зайти. Не думая ни о чем таком, я зашел и…
Увольте меня от подробностей того, что произошло после. Я с садистским вожделением согласен описывать развратность ее матери потому, что воспоминания о ней и по сей день мне отвратительны. Но здесь было все совсем иначе. Рита пыталась казаться взрослой, смелой, она поджидала меня, словно охотник зверя у западни, но очень скоро сама оказалась в западне, и ей было так, как бывает всем девушкам, когда это случается с ними впервые. В конце она заплакала, а я влюбился. Слышите?! Я влюбился! У меня голову сорвало! Я помню, что почему-то исступленно целовал ее коленки и постанывал от нежности. Через тернии к звездам, не иначе. Стоило связаться с ее мамашей, чтобы встретить это чудо. Я поэтому, именно поэтому не хочу описывать наш с ней секс, наши поцелуи, наши объятья – все это священно и не подлежит описанию, ибо словами можно лишь опошлить все на свете, можно приукрасить. Можно (доступно исключительно мастерам уровня Набокова) с помощью слов выразить истинную картину бытия, но не надо слов, когда в спальне полумрак и двое. Не надо заходить в эту спальню потому, что эти двое любят, а значит, они предназначены только сами для себя, и не нужно пытаться поднять над их ложем зажженную свечу…
– Ты теперь у меня с мамой пополам, – приговаривала Рита уже позже, когда мы вошли во вкус и мои «домашние обеды» стали чуть ли не ежедневным явлением. Иногда она оставалась дома, прогуливая школу под предлогом плохого самочувствия, а я отвозил Аллу на Бронную и возвращался к своей милой, обожаемой мною девочке. И не надо думать, что мы только и делали с ней, что… Мы очень много разговаривали. Мы были интересны друг другу.
– Ты какая моя половинка: левая или правая? Я хочу, чтоб была левая потому, что там твое сердце. Скажи, а ты любишь маму?
Я, конечно, ждал этого вопроса, ждал и боялся. Я так и не придумал, как я стану отвечать на него, поэтому оказался застигнут врасплох.
– Ритуль, ну давай не надо, а? Ты же понимаешь, что я на этот вопрос до конца честно ответить не могу.
– Почему?
– Да потому! Вот я, допустим, скажу, что люблю ее, и что ты сделаешь тогда? Набросишься на меня с кулаками? А скажу, что нет? Тебе будет обидно, ты подумаешь про меня Бог весть что. Ну? Разве не так?
– Нет, не так. Лучше скажи правду, скажи, что ты ее не любишь.
– С чего ты взяла, что это правда?
Она посмотрела на меня с «фирменными», по всему видать, доставшимися ей от матери высокомерием и недоверчивостью:
– Я женщина, мне видней, кого ты любишь.
Даже нотки в голосе один в один «Аллонькины»! Я тряхнул головой и издал губами звук, с которым обычно тормозят лошадь:
– Тпру! Девочка моя…
– Что, мальчик мой? – быстро парировала Рита и рассмеялась. – Девочкой меня Господь Бог сотворил, а ты меня сделал женщиной. Ты не любишь маму, не пытайся меня надуть. Ты любишь меня. Разве не правда?
Я почувствовал себя до того неуютно, что мне вдруг, впервые в жизни, больше всего на свете захотелось сбежать из этого дома, из этой чужой жизни, частью которой я стал. Я понял, что это моя последняя возможность что-то в этой чужой жизни изменить, отвратить ее ужасный финал, но я вспомнил о прежнем своем убогом бытии, о том, что мой уход будет означать возвращение к исходной точке. «И совсем не факт, – подумал я, – что повезет еще раз. Шанс выпадает только раз, и сейчас упустить его из-за «женского вопроса» будет непростительной глупостью». И вместо того чтобы уйти, я обнял Риту и принялся целовать ее в шею, в глаза, в плечи и все приговаривал: «Только тебя, тебя одну, конечно же, только тебя».
– Скажи, а ты женился бы на мне? – отстраняясь, спросила Рита. – Если бы мамы вдруг не стало, то женился бы? Знаешь, у нас вышла бы замечательная семья. Мать очень богата, и мы ни в чем бы с тобой не нуждались.
Тут меня осенило: «А что, если это провокация? Если дочь во всем призналась матери, а та ее и надоумила, мол, как я отреагирую? Может, где-нибудь сейчас здесь, в этой комнате, включен хитрый диктофон, который пишет мои ответы этой зеленоглазой пройдохе?! А быть может, Рита ей призналась и не во всем, а просто заронила в сердце матери сомнения? Кто их там знает, этих женщин, что они удумали против меня? Нет, не поддамся. Действительно, все это очень похоже на провокацию!»
– Рита, о чем ты говоришь? Ты хоть понимаешь?! Что это значит «вдруг не стало бы»? Ты на что намекаешь? Как ты вообще можешь так относиться к собственной матери?! Твой отец умер! Скоропостижно, несчастно (у нее задрожали губы), а ты желаешь смерти собственной маме! И все это ради собственного благополучия?
– Ради счастья, – она готова была разреветься, – счастье не бывает легким, оно просто так не дается. Я мать свою ненавижу, как ты этого не понимаешь?! Это она свела папу в могилу! Я не могу это доказать, я просто это знаю…
У нее была поразительная способность быстро брать себя в руки. Несмотря на нежный возраст, эта девочка так владела собой, что могла бы дать фору иной взрослой, умудренной опытом женщине:
– … Я знаю, что между ними давно не было любви, и тут у мамы появился ты. А мама старая, она некрасивая, она никому не нужна, а ей тоже любви хочется. Наверное, она все рассказала отцу, а у того не выдержало сердце! – закончила Рита, и словно весь воздух вышел из нее с последними словами, такая она вдруг стала маленькая и вся как-то съежилась.
– В таком случае ты должна меня ненавидеть. Ведь получается, что это я повлиял на смерть твоего отца, – признался я. – А ты меня зовешь на тебе жениться. Я ничего не понимаю, и более того, я тебе не верю, потому что получается какой-то абсурд.
– Не веришь?! – вспыхнула Рита. – Ты мне не веришь?! Тогда пойдем со мной, я все тебе покажу!
Она схватила меня за руку и потащила за собой в гостиную. Войдя в комнату, она указала на большой диван:
– Вот там, за этим диваном.
– Что за диваном? – окончательно сбитый с толку, промямлил я. – Мышь белая или тараканы? Может, тебе воды выпить?
– Дурак, – обиделась Рита. – Отодвинь диван, он тяжелый, я одна не смогу. Давай же, ну!
Я стал двигать диван, она командовала мною: «Еще, еще!»
Наконец, между стеной и диваном образовалась щель шириной метра в полтора, и я теперь уже и сам увидел, что прямо в стену вмонтирован сейф, чья вороненая стальная дверца, снабженная круглой блямбой цифрового замка, бесстыдно открыла тайну своего местонахождения.
