Алексей Смирнов - Записки из клизменной
Я давно там не был. Может быть, Лепрозорий отремонтировали? И сделали, наконец, баню. Или, допустим, ясли. Или нет, вот же: Даун-Хаус! По телевизору постоянно показывают рекламу: строительство Даун-Хаусов в Разливе. А я-то гадал – где это будет? Места-то знакомые! Великолепная мысль.
Даун-Хаусы и целые Даун-Тауны. Но я бы пошел дальше. Я бы построил там филиал морской резиденции Президента. Море близко, Константиновского дворца – мало. Стоит резиденция, а вокруг – Даун-Хаусы.
Противостояние
Жадность, по-моему, вполне уважаемое и естественное чувство. Оно свидетельствует о любви к жизни, о желании вцепиться в эту жизнь и не разжимать челюстей. В ту, какая есть, потому что с другой будем разбираться в другое время и в другом месте.
Вот был у меня, например, очень жадный начальник по фамилии Раппопорт. Зубной техник в Сестрорецком курорте, под финансовым началом которого я слегка позаведовал нервным отделением.
Старый, но крепкий, отчаянный жизнелюб. Неисчерпаемая энергия. Зажимал наши денежки, прокручивал в банках, хотя и денежки-то были несерьезные. Помню, как он возмущался, когда вышел указ приобрести кассовый аппарат. А иначе – расстрел.
– Мне этот аппарат нужен, как зайцу триппер! – орал седой Раппопорт. – Я и с аппаратом обману, если мне надо будет! Не беспокойтесь!
Но вот однажды он нарвался на себе подобного. Этот ему подобный равный положил в наше отделение свою безнадежную дочку, подлечиться. И деньги не перевел. Неделю не перевел, вторую не перевел. Четвертую неделю бабло не перевел. Раппопорт ездил к нему на городскую квартиру, скакал под окнами первого этажа, выкрикивал кредитную серенаду. Тишина.
И вдруг они каким-то чудом пересеклись у Раппопорта в кабинетике. Минуточку… Минуточку… Да это же директор местного кладбища! Старый знакомец! Тот еще проходимец!
– Ты?!
– Да я тебя…
Да смеяться или плакать?
И стали наскакивать друг на дружку, задыхаясь и отдуваясь. Сошлись два начала: жизнь в лице больничного отделения и смерть в лице погоста. Короче говоря, кладбище победило. Повелитель теней не заплатил.
И в этом мудрость, потому что мертвое всегда побеждает живое, и пусть это живое упорствует и возрождается в виде листиков и бутонов, но потом оно обязательно накроется, как и все, сразу и мгновенно, со всеми звездами, созвездиями и планетами. И нужен какой-нибудь хитрый финт, чтобы объегорить всю эту систему. Нам этот финт туманно пообещали, так что осталось ждать, когда из длинной похоронной машины выйдет бог в бобровой шапке и все устроит.
А иначе жди, когда переведут эти бабки.
Киса
Маменька рассказала, как ней в женскую консультацию при роддоме регулярно приходит киса, рожать.
Кисе выделили коробочку, и все хорошо, чистенько. За каждым детенышем рождается послед, которого киса сразу аккуратно съедает.
– Не то, что у людей, – проговорилась маменька.
Действительно: привезли одну, а у нее ноги от грязи, будто в валенках.
– Как же так?
Я не знала, что сегодня поеду рожать.
Таракан
Палата. Обход. Бабулька: лежит, сияет.
– Ко мне, лапушка, тараканчик заполз, маленький такой премаленький таракашечка; все ползал, ползал; я вот его, доктор, в спичечную коробочку положила, спрятала, вот он, в платочке завязан, сейчас-сейчас…
– Подождите, бабушка, подождите; к вам еще один доктор придет, ему покажите.
(Опасения: не обидеть бы!)
На следующий день:
– Лапушка ты мой, доктор, вот спасибо тебе, такого доктора мне прислал; он такой добрый, все внимательно выслушал, посмотрел, поговорил со мной…
– Ну, бабушка, теперь к тебе этот доктор будет часто ходить.
Обман, как ни грустно; больше не проходил. Запись, которую не могу не повторить: «Паранойяльный синдром малого размаха».
Ядро
Был у нас на курсе один пламенный юноша. Напились мы с ним как-то до редких чертей; он приступил ко мне, взял за пуговицу и, качаясь, начал вербовать:
– Приходи в наше СНО! (Он ходил в психиатрическое СНО.) Мы… мы создадим психиатрическое ядро… узкий круг знающих людей! Установим диктатуру! Мы заберем власть.
Но насколько я знаю, ему так и не удалось сковырнуть пациентов с трона.
Осталось напевать: как молоды мы были. Первый тайм мы уже отыграли.
Качок
Не все больные запоминаются. Не приведи господь. Но некоторые запоминаются очень неплохо. Из ада, набитого под завязку, вдруг высовывается искаженное лицо.
Однажды, когда я еще трудился в поликлинике города Петергофа, мне принесли толстую карточку и приказали ехать к ее владельцу на дом. Все, кто видел эту карточку у меня в руках, качали головами и повторяли:
– Ой! Ой!
– У него болезнь Бехтерева, – объяснили мне коллеги.
Болезнь Бехтерева – пренеприятная вещь. Хребет костенеет вместе со всеми связками и дисками. На снимке он похож на бамбук. Все это дело, конечно, страшно болит и не лечится.
– Его уже все знают, – объяснения продолжились. – Все разводят руками. Он уже везде лежал. А теперь вызывает на дом. Нарочно качается на своем горбу, как на качалке, вот увидите.
Я, человек подневольный, поехал. Мне открыл старичок. Он сразу начал махать руками и едко жаловаться. Я кивал и не видел возможности его утешить. Дедуля тем временем, сверкая очками, вел дело к торжественной развязке, своему коронному номеру.
– Вот посмотрите, посмотрите! – закричал он.
Подбежал к столу, сорвал с него скатерть, привычно лег на горб и стал качаться, как игрушечная лошадь. В седой щетине застыла улыбка. Остановившиеся глаза уставились в потолок.
Я никак не мог понять, шутит он или нет.
Он хотел произвести на меня впечатление, разбудить в медицине совесть – а может быть, в Боге, но увлекся и качался уже от души. Он приспособился к жизни, и стало не так уж и больно. Экзистенция трансформировалась в адекватный ее содержанию перформанс.
Кроме шуток – я считаю, что это мужественное и гордое решение, даром что бессознательное. Я вовсе не хочу оскорбить память о старичке, но если бы Квазимодо не истекал слюной по недоступным цыганкам, а покачивался себе на хребте, довольствуясь тем, что есть, то помер бы в мире и даже с кукишем в кармане.
Смотрю я вокруг, не забывая про зеркало, и думаю, что это многим хордовым намек. Всем, если подумать.
Беседка с выездом для кибитки
Иногда у меня возникала блажь преобразиться в провинциального Ионыча. Или в спивающегося деревенского доктора Астрова.
Позвали за доктором, он загрузился в кибиточку, поскакал. Кругом непогода, вьюга, гроза. Или, наоборот, сонные сумерки, сенокос удался, коровы мычат, туман ползет, пыль клубится.
Приехал в имение, помыл руки. Поосязал барина, почмокал ртом, назначил пиявок и отвар из лопуха. Тут тебе дородная Евдокия выносит на подносе пирог и большую рюмку водки.
– Оставайтесь, доктор, с нами обедать, – предлагают гоголевские хозяева, а дочка у них вся тургеневская и краснеет. Потому что за дверью страдает разночинный учитель музыки с патлами, которому в петрашевцы уже поздно, а в РСДРП еще рано.
И водится там дальняя родственница, вечная приживалка и компаньонка, тоже краснеет, но она уже умудренная жизнью, ее-то нам и надо. Если не в спутницы жизни, то хотя бы в поводы к тоскливому запою от неразделенной любви.
Роса, беседка, сверчки, бесперспективный чеховский диалог.
Правда, Михаил Афанасьевич писал чего-то про мялку, в которую попала нога, и эту ногу пришлось отрезать. И еще про солдатский зуб, который драть. И роды всякие – нет, этому я не обучен. Никакого распределения ответственности по десяти отделениям.
К тому же мои глупые грезы отчасти сбылись.
Я лечил не только городское, но и сельское население.
Ходил в областной кардиодиспансер и консультировал там пригородную публику. С нею приходилось тяжко.
Однажды я напоролся на одного деятеля, которого незадолго до того выписал из своей больницы – и нате, он уже здесь. Тот насупился, опасаясь, что я всем расскажу, что он там вытворял и как себя вел, но я не стал портить людям сюрприз, сами увидят. Бог с ним, он городской был.
С деревенскими бывало так:
– И когда же вы заболели?
– А когда сарай горел.
– А когда сарай горел?
– Да как соседи сгорели.
Ну ее, деревню, красным поясом перепоясанную.
Женский батальон
Когда реальность заканчивается, начинаешь обращаться к чужому творчеству, которое тоже реальность. Строишь на нем что-то свое. Это и есть постмодернизм.
Собрался я написать какую-нибудь медицинскую историю – и ничего не могу вспомнить.
С горя стал смотреть фильм «Свадьба в Малиновке», к которому и раньше относился подозрительно, а нынче он показался просто отвратительным, с его-то гороховыми плясками. И вдруг, глядя на Пуговкина с его предколхозным стадом, припомнил, что у меня тоже наберется своего рода Женский Батальон.
