Жозе Сарамаго - Слепота
Братание, впрочем, было недолгим. Воспользовавшись суматохой, иные из слепцов ускользнули, прихватив сколько-то, а вернее, сколько смогли унести, коробок, что явно не вяжется с недавно высказанным и очень благим намерением стать стеной на пути неправедного распределения продуктов. Их порядочные сотоварищи, которых, кстати, неизменно оказывается больше, нежели принято считать, возвысили возмущенные голоса в том смысле, что так жить нельзя: Если уж друг другу мы не можем доверять, то куда ж это мы катимся и где остановимся, риторически вопрошали одни, тогда как совершенно справедливо: Ох, напросятся они, ох, допрыгаются, с негодованием уверяли другие, и не то чтобы те в самом деле просили или прыгали, всем понятно, что значит это выражение, чью вульгарность может извинить лишь исключительная его уместность. Уже собравшись в вестибюле, слепцы пришли к согланию, ибо это был наилучший способ выйти из создавшейся ситуации, о том, что оставшиеся коробки следует разделить поровну между обеими палатами, причем, кому какая достанется, решать будет жребий, а также и о том, чтобы создать комиссию, опять же смешанно-двухпалатную, призванную расследовать хищение, а проще говоря, кражу части коробок и принять энергичные меры по их розыску и возвращению. Какое-то время ушло на дебаты по ставшему уже привычным вопросу очередности действий, а именно: следует ли сперва поесть, а расследовать — потом, или же наоборот, и возобладало мнение, что начать надо с того, чтобы именно сначала заморить червячка, осатаневшего от многочасового вынужденного поста, а уж потом приниматься за все остальное. Да не забудьте, что вам еще надо похоронить соседей, напомнил кто-то из первой палаты. Мы их еще не убили, а ты уж хочешь, чтоб похоронили, ответил какой-то остроумец из второй, и все засмеялись. Вскоре, впрочем, стало не до смеха, ибо выяснилось, что похитителей в палатах нет. У обеих дверей в ожидании кормежки давно уже стояли слепцы, которые якобы слышали, как по коридору торопливо прошло несколько, по шагам судя, человек, но в палаты никто не заходил и уж подавно продукты не приносил, в этом они могут поклясться. Кого-то осенило, что самый верный способ опознать негодяев — это каждому занять свою койку, а какие окажутся пустыми, те и принадлежат, ясное дело, ворам, после чего останется только дождаться, когда они, облизываясь, вернутся из своего укрывища, и тогда уж наброситься на них и воздать по заслугам, чтобы впредь неповадно было покушаться на священный принцип общественной собственности. Принять к исполнению этот план, удачно придуманный и проникнутый истинно правовым духом, мешал один его существенный недостаток, в том состоящий, что для реализации его пришлось бы отложить, да еще неизвестно, как надолго, вожделенный и уже простывший к этому времени завтрак. Надо сначала покушать, предложил кто-то, и большинство согласилось, сказав, что да, лучше будет сначала покушать. К великому сожалению, кушать-то после подлого хищения было почти что и нечего. И подумать только, что, пока сейчас, затаясь где-то в глухих и ветшающих закоулках больницы, кучка бессовестных негодяев сидит и жрет по две, по три порции завтрака, ставшего, кстати, гораздо вкуснее и разнообразней и состоящего теперь из простывшего кофе с молоком, тоже, разумеется, холодным, галет и хлеба с маргарином, честным, достойным людям ничего не остается, да нет, вы не дослушали, кое-что все же есть, ничего, мы хотим сказать, не остается, как довольствоваться малым, совсем то есть малым, ибо в тарелки положено раза в два-три меньше, чем положено. Снаружи послышался и услышан был насельниками правого флигеля, меланхолично занятыми жалкой своей трапезой, глас громкоговорителя, призвавший обитателей левого явиться за получением причитающейся им еды. И тут, безусловно, под воздействием нездоровой атмосферы, установившейся после совершения мерзкой кражи, одного из слепцов, что называется, осенило: А давайте их подкараулим в вестибюле, они перепугаются, увидав нас, глядишь, и уронят коробку-другую, однако доктор сказал, что это нельзя, нехорошо, несправедливо наказывать тех, кто ни в чем не виноват. По окончании еды жена доктора с помощью девушки в темных очках вынесла в сад картонные коробки, пустые емкости из-под молока и кофе, бумажные тарелки, стаканы — короче, все, что нельзя было употребить в пищу. Надо сжечь мусор, сказала она, мух развелось просто гибель.
Рассевшись каждый на свою койку, слепые принялись ждать, когда вернутся заблудшие овцы. Козлы они и больше ничего, произнес грубым голосом некто, не догадывавшийся, что отвечает на пасторальную реминисценцию того, кто не виноват, что не умеет излагать свои мысли иначе. Злоумышленники меж тем не возвращались, не без оснований предполагая, ибо наверняка нашелся среди них такой, кто остротой ума не уступал слепцу, высказавшему идею о необходимости физического воздействия, что ждет их кара. Минуты шли, и вот один за другим слепые стали укладываться, а иные уже и заснули. Что же это такое, господа, всех занятий у вас — пожрать да поспать. А вообще-то говоря, это совсем не так уж плохо. С тех пор, как еды, без которой долго не протянешь, а если и протянешь, то ноги, стало вдоволь, чем тут вам не отель. Да уж, страшно представить, какая крестная мука ожидала бы слепца там, за оградой в городе, сущая голгофа. Бродит, то и дело падая по улицам, все от него бегут, семейство в ужасе, боится приблизиться, материнская любовь, сыновняя ли — все чушь собачья, бредни и вымыслы, в лучшем случае поступили бы родственнички так же, как власти, посадили бы под замок да ставили бы в виде особой милости миску к дверям. Оценив ситуацию хладнокровно и трезво, отбросив предубеждение и обиды, неизменно застилающие умственный взор, признаем поневоле, что власти зрели в корень, когда принимали решение собрать слепых со слепыми, чтоб каждый был с подобным себе, ибо таков непреложный закон добрососедства, ну вот как прокаженных собирают всех вместе, в одном то есть месте, и прав, прав доктор, самую суть ухватил он, сказав, что нам надо сорганизоваться, ведь и в самом деле все дело — в организации, сперва, конечно, еда, а потом — организация, без того и без другого жизнь немыслима, надо выбрать скольких-то людей порядочных и умеющих наводить порядок, и вот пусть они руководят, выработаем, придя к консенсусу, простые, простейшие правила общежития, вроде того, кто когда будет подметать, прибирать, мыть и стирать, нам ведь, грех жаловаться, даже мыло выдают и всякие там очищающие средства, постели надо стелить, в смысле койки заправлять, ведь самое главное — не опуститься, не потерять самоуважения, избегать столкновений с военными, памятуя, что они, охраняя нас, исполняют свой долг, убитых и так предостаточно, больше нам не надо, еще бы следовало узнать, кто помнит какие-нибудь занятные истории, чтоб рассказывать по вечерам, истории, всякие забавные случаи, анекдоты, не важно, представьте, какая была бы удача, если бы кто-нибудь из нас знал Библию наизусть, мы бы тогда освежили в памяти все, начиная с сотворения мира, очень важно слушать друг друга, как жаль, что нету радио, музыка ведь так отвлека ет, и новости бы слушали, были бы в курсе происходящего, знали бы, например, не изобретено ли уже лекарство от нашей болезни, то-то радости было бы, но не будет.
Затем случилось то, что и должно было случиться. На улице затрещали выстрелы. Нас убьют, крикнул кто-то. Спокойно, сказал доктор, будем рассуждать логически, захотели бы убить, пришли бы сюда. И он оказался прав, приказ стрелять, притом в воздух, отдал сержант, а не то что какой-то внезапно ослепший солдат нажал на спусковой крючок, и надо ведь понимать, что не было другого способа удержать, как-то построить и привести к повиновению слепцов, которые вываливались из дверей четырех автобусов в полном соответствии с тем, как министерство здравоохранения уведомило министерство обороны: Готовьтесь принять четыре больших автобуса. Это сколько же народу получится. Да человек двести. Ну и куда, интересно бы знать, их рассовывать, в правом флигеле три палаты, по нашим сведениям, на сто двадцать коек, а сейчас там уже шестьдесят-семьдесят больных, минус те десять, которых нам пришлось ликвидировать. Значит, надо будет распределять по всему зданию. Но тогда пациенты из обсервационных палат войдут в прямой контакт со слепыми. Но ведь они все равно рано или поздно ослепнут, и, по тому судя, как идут дела, мы все заражены, ручаюсь, что нет никого, кто не попал бы в поле зрения слепого. Но если слепой не видит, как, я вас спрашимдю, как может он передать свою слепоту взглядом. Генерал, болезнь эта, видимо, проста и логична, как никакая другая, слепой глаз посылает слепоту зрячему, все проще простого. Вот полковник считает, что решил бы проблему, истребляя слепых по мере их появления. Если вместо слепых будут мертвые, это не слишком сильно изменит картину. Не всякий, кто слеп, мертв. Да, но кто мертв, тот и слеп. Ну хорошо, стало быть, вы сказали, двести. Двести. А с водителями автобусов как быть. Изолировать вместе со всеми. В этот же день, только попозже, к вечеру ближе, министерство обороны сообщило министерству здравоохранения: Слыхали новость, тот полкововник, о котором я вам говорил, ослеп. Интересно, что он теперь скажет. Ничего не скажет, он застрелился. Что ж, по крайней мере, последовательно. Армия всегда готова подать пример.
