Геннадий Красильников - Старый дом (сборник)
Последнее время Макару почему-то стало тревожно. Такое чувство бывает во время грозы: видишь блеск молнии, а затем с тяжкой тревогой ожидаешь грохота. Когда акагуртцы прогнали с собрания Микту Ивана, Макару стало не по себе. После того неотвязно думал об этом: ведь могут и его точно так же прогнать! Кажется, нет за ним особой вины, он сам и семья его работают в колхозе, а тревога почему-то не проходила…
Зоя рассказала ему, как ее прогнали с поля:
— Эта проклятая Ор и на накричала на меня, шайтан ее возьми, и хоть бы кто заступился, слово сказал! Так нет же, будто все сговорились!
Макар молча выслушал жену, а потом с трудом проговорил:
— Ты… это, язык свой не распускай больно… И без того нас не хвалят. Бойкая очень!
Зоя горестно всплеснула руками, плачущим голосом затянула:
— Господи-и, Макар, что мне, в глаза им смотреть, что ли? Не дождутся!
— Помолчи! — прикрикнул Макар на жену. — Через тебя обиды терплю. Одна ты такая, не уживаешься. Будто мосол — в котел не лезет…
После этого Зоя притихла, старалась совсем не перечить Макару; что ни скажет — она тут же согласно кивает головой. Всем своим видом говорила: вот я какая смирная, зря так обидел. Постепенно гнев Макара поулегся, а в душе злость осталась, — словно злая собака, что лежит в конуре, но не перестает следить за прохожим, готовая при первом случае с глухим рычанием ринуться на него…
Теперь, задумав женить Олексана, Зоя стала особенно ласковая с мужем. Знала, что Макар таит злобу, и — как паутиной его опутывала — зашивала опасный разрыв в семье. Терпеливо ждала удобного момента — что-что, а когда нужно, она ждать умела.
Однажды вечером, когда сына не было дома, Зоя решила, что этот момент наступил, и, когда улеглись спать, она поведала Макару свои долго хранимые, пригретые под самым сердцем думы:
— Пора бы Олексану за ум взяться. Мы с тобой не молодые… Видно, когда-нибудь придется в дом невестку привести… Я уж, Макар, позаботилась… Она хоть и рус-ская, но уживемся, живут же поди… Тогда бы Олексан и о хозяйстве стал заботиться…
Макар молча слушал шепот жены. А в груди шевельнулась острая, жгучая боль, злость подступила к горлу. Уже не мог слушать жену, которая продолжала нашептывать:
— Галина Степановна согласна… сама у нас была, поговорила я с нею. Олексан будет хлебом получать, а она — деньгами. Хорошие она деньги получает. Поживут — слюбятся…
Задыхаясь, Макар крикнул шепотом:
— Не трожь! Не трожь Олексана!..
Он схватил худое, холодное плечо жены, с силой сдавил и оттолкнул ее от себя.
— Змея!..
Зоя ударилась головой о стену, съежилась, спрятав лицо в подушку, тоненько завыла:
— О-о-й, Макар… бог с тобой… Олексану добра хотела…
Ее острые плечи часто вздрагивали, жидкие волосы разметались по подушке. Макар с ненавистью взглянул на нее.
— Перестань, ты! Олекеан — не твой он, слышишь? Не тво-о-ой!
Отшвырнув тяжелое одеяло, Макар сел на кровати, спустив ноги на пол. Нащупал на подоконнике кисет, дрожащими пальцами свернул цигарку, стал курить, жадно и глубоко затягиваясь. Поперхнувшись, долго и натужно кашлял, с хрипом втягивая воздух. Потом кашель улегся, но Макар еще долго сидел, поглаживая грудь. Искоса взглянул на жену, свернувшуюся под одеялом, скрипнул зубами: "Змея!.. Не трожь сына! У-у, ведьма проклятая…"
Давно уже чувствовал Макар, что в доме, в семье, у них что-то не так, неладно идет. Будто невидимая глазу паутина опутала его, душить — не душит, но и вздохнуть свободно не дает. Невидимую злую силу чуял Макар вокруг себя, а ухватить ее, смять, растоптать — не мог. Оттого у него все время на душе была какая-то тяжесть, и маялся он в одиночестве.
Но вот это "что-то" стало явственно проступать, тянулось к нему холодными руками. И от этого вдруг в доме стало неуютно и тесно им троим, не разойтись будто…
Глава XIII
Мотор работал ровно; грузно покачиваясь, трактор шел по борозде. Но вот мотор застрелял, часто захлопал. Олексан с тревогой подумал, не пробило ли прокладку, не просачивается ли вода в цилиндр. Проверил — все в порядке. Выдернул медную питательную трубку, а она совсем сухая, горючее не поступает.
— Тьфу, черт! — выругался Олексан.
Как раз посредине загона сел без горючего. Придется теперь на заправочную бежать…" Схватив пустое ведро, по пашне побежал к зеленой тележке Параски. Она стояла на лужайке возле густых зарослей ольховника. Прав был Ушаков, когда сказал: пока в бригаде будет Параска, сидеть без горючего не придется. Заведующий базой МТС как-то пожаловался Ушакову: "Ну и дежурная у вас! И где только вы нашли такую, чисто сатана!" Ушаков только рукой махнул: "Сподобил господь!.."
Олексан всматривался, но Параски возле заправочной не видел. Должно быть, уехала за водой.
В это время из-за тележки вышел кто-то, держа в руке белый бидон-канистру. Заметив Олексана, остановился. Олексан узнал рыжего Колю. "Чего это он тут с бидоном ходит?"
Коля стоял, ожидая, пока подойдет Олексан. Бидон поставил рядом на землю. Своим единственным глазом пристально, не мигая, смотрел на Кабышева, словно хотел просверлить его насквозь. Олексан спокойно подошел к тележке, поставил ведро, вытер со лба пот.
— Здорово, Коля!
Учетчик скривился, слюняво улыбнулся, показав зубы.
— A-а, Кабышев… Здорово, если не врешь.
"Пьяный, — догадался Олексан. — Этот рыжий в последнее время что-то слишком часто пьет. На какие это деньги?"
— Что это ты, Коля, с канистрой ходишь? Видно, тоже за горючим? — поинтересовался Олексан.
— А что — наябедничать хочешь?
— Что? — не понял Олексан.
— Наябедничаешь, говорю, Ушакову? Видишь, из этой бочки себе налил. Понял?
Только теперь Олексан заметил, что пробка на бочке отвинчена и валяется на земле, а из отверстия торчит конец резинового шланга.
— Донесешь, Кабишев?
Коля шагнул к Олексану, покачнулся, но удержался на ногах, успев схватиться за колесо заправочной.
— А ты знаешь, Кабышев, куда я его ношу, этот керосин? А? Ну конечно, не знаешь… Знать не знаю, да? Хе-хе…
Олексан, как мог спокойно, ответил:
— Погоди, Коля. Ты что это болтаешь?
Учетчик скрипнул зубами, уставился на Олексана мутным глазом. Он был сильно пьян.
— Ты… слушан, что я говорю!.. Все вы говорите, что Коля пьет. А почему он пьет, а? Не знаешь? То-то!.. Слепой еще ты, мышонок…
Олексан решил, что не стоит с ним связываться, и стал наливать керосин в ведро. Коля носком сапога ударил о бочку, хрипло засмеялся.
— Ты не бойся, Кабышев, хе-хе! Бидончик-то этот я сейчас к вам понесу. За такое добро твоя мать литр самогона даст! Дешево, а?
Олексан резко выпрямился. Сердце сильно забилось, на скулах вспыхнули красные пятна. Стиснув зубы, смотрел на пьяную ухмылку учетчика; "Эх, дал бы я тебе, гад!"
Заметив это, рыжий Коля хмыкнул, подмигнул:
— Хм, Кабышев, ты… молчи! Твое дело тут маленькое: дают — бери, бьют — беги. Понял? Так-то… Матери твоей — керосин, а мне самогон, ловко, а? Чего молчишь? Ну, донесешь, что ли?
Но Олексан молчал, словно слова застряли у него в горле.
— Ладно, ладно, Кабышев. Ты еще теленочек… Не понял, что ли? Твоя мать вокруг меня на задних лапках ходит: "Нельзя ли Олексану побольше трудодней записать?" Хе-хе, почему нельзя? Можно. Коля все может, чистая работа… Так что, брат, мы с тобой из одной чашки хлебаем. Если Коля, по-вашему, свинья, так вы все тоже недалеко ушли. Знаем!..
От сильного внезапного удара в подбородок рыжий Коля кулем повалился навзничь.
— A-а… ты еще драться… гад!
Ругаясь, учетчик с трудом поднялся на ноги, выставив голову, двинулся на Олексана. Но не ударил — встал перед ним.
— Мм… Не хочешь мараться? Другие замарались, а ты хочешь чистеньким остаться? Нет, брат! Ух ты… молокосос!
Казалось, Коля сразу протрезвел. Держась за разбитый подбородок, стоял перед Олексаном, дыша на него самогонным перегаром.
Дрожа от злости, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить еще раз, Олексан мотнул головой, не глядя на учетчика, проговорил сквозь зубы:
— Уходи! Уйди с глаз! Ну?!
Коля исподлобья тяжело взглянул на Олексана, длинно выругался и, повернувшись, пошел вдоль рощи. Олексан смотрел ему в след и, лишь когда он скрылся за поворотом, увидел, что все еще стоит со сжатыми кулаками. Долго не мог успокоиться, в разгоряченном мозгу путались мысли: "Эх, даже не заметил, как ударил. Ну, таких стоит бить, если не понимают… Неужели правда это? "Из одной чашки хлебаем?" Думает, я тоже… Врешь! Мне чужого не надо".
Вечером, в перерыве между сменами, в избе Петыр-агая робрались все трактористы бригады. Ушаков сидел за столом озабоченный, подавленный: за все время его бригадирства такого не бывало. Почему же так случилось? Впрочем, ничего неожиданного в этом не было: в последние дни Коля все чаще приходил на работу навеселе, а то и совсем пьяный. А на что пьет, откуда берет — об этом его не спрашивали. Теперь-то все понятно, только поздно, слишком поздно… Говорят, дорого ведро при пожаре!
