Катрин Милле - Сексуальная жизнь Катрин М
2. Пространство
Причина, по которой в каждой новой работе таких выдающихся историков искусства, как Андре Шастель[18] и Гиулио Карло Арган[19], архитектуре уделялось все большее внимание, заслуживает отдельного изучения. Каким образом, оттолкнувшись от анализа пространства, заключенного в рамки картины, они пришли к изучению организации реального пространства? Как художественный критик, я, возможно, была бы весьма расположена последовать их примеру, если бы не одно обстоятельство — среди объектов современного искусства я обнаружила такие произведения, о которых можно сказать, что они помещаются в приграничной зоне между вымышленным и настоящим пространством. Пользуясь таким критерием, можно объединить безапелляционные безбрежные цветовые поля Барнетта Ньюмана[20], утверждавшего, что он «объявляет пространство», лучащийся конденсат синего цвета Ива Кляйна[21] позиционировавшегося как «художник пространства», и топологические поверхности и объекты Алана Жаке[22], открывающие зрителю бездонные пропасти парадокса. Основным отличием этих произведений является не способность открывать пространство, но свойство, едва открыв его, тут же захлопнуть — Ньюман закрывает молнии, Ив Кляйн размазывает тела в «Антропометриях», Алан Жаке запаивает ленту Мобиуса. Стоит только поддаться чарам такого произведения, как тотчас возникает ощущение, словно вы попали в какое-то необхватное легкое.
Ворота ПарижаПарковка у ворот Сен-Клу расположена за кромкой кольцевого бульвара и отделена от него чем-то вроде решетчатого забора. Подкладка плаща была холодной, я оставила его в машине, и в результате из одежды на мне были только туфли. Для начала, как я уже писала, меня прижали к стене. Эрик сказал, что я была «пришпилена членами, как мотылек булавками». Двое мужчин держали мое тело на весу, так что я превратилась в некое подобие парящего в воздухе влагалища, вокруг которого суетились, сменяя друг друга, остальные. Когда мужчинам приходится трахаться в не совсем безопасной обстановке и к тому же в большой компании, они делают это быстро и очень энергично. Неровности цементной стены впивались в спину. Несмотря на поздний час, движение на бульваре было весьма оживленным, и гудение проезжающих машин, до которых, казалось, можно было дотронуться рукой, погрузило меня в состояние некоторого отупения, которое охватывает меня, как правило, в аэропортах, когда мне приходится подолгу ждать рейса. Психологически воспроизводя контуры моего подвешенного в невесомости, скрюченного тела, я погрузилась в себя, отключилась от реального мира и почти перестала замечать происходящее, только изредка реагируя на всплески света фар, волнами прокатывающихся по лицу. Атланты, поддерживающие меня, отодвинулись от стены, и я повисла, нанизанная на два могучих члена. Так один из наиболее востребованных сюжетов моих эротических фантазий, регулярный инструмент мастурбационных сеансов — двое мужчин тащат меня в темный коридор какого-нибудь пустынного здания и трахают там «бутербродом», — воплощался на моих отуманенных глазах, а формы реальных трахалей смешивались с призрачными фигурами, порожденными моим разгоряченным воображением.
В конце концов я опустилась на твердую землю и была вынуждена, так сказать, пробудиться ото сна. Меня уже укладывали на капот одной из машин, куда кто-то предусмотрительно бросил пальто. Эта часть автомобиля мне хорошо знакома — там не так-то просто удержать равновесие. Я постоянно соскальзывала в безуспешных поисках надежной опоры и то и дело сбивалась с ритма, усложняя задачу наводчикам членов, один за другим устремляющихся в маслянистый проход. Я превратилась в центр невидимого водоворота, вокруг которого в темноте кружились тени. Изредка фары проносившихся машин обливали нас потоками грязно-желтого света, и тогда я различала разбредшиеся куда попало силуэты членов нашей группы — по всей вероятности, те, кто уже передернул затвор, перестали интересоваться дальнейшим развитием событий. Прямо передо мной высилась тень большой машины, из чего я заключила, что кто-то поставил боком небольшой грузовик, соорудив таким образом что-то вроде дополнительной стены.
Воспоминание о том, как мы прибыли однажды на небольшой стадион Велизи-Виллакублей, и сегодня вызывает у меня улыбку. Путь оказался таким долгим, а наш провожатый столь скупым на детали, касающиеся места назначения, что, когда среди деревьев наконец замаячил просвет и ночной стадион, подобно широкой лесной поляне, открылся нашему взору, мы не смогли сдержать внезапного приступа веселья. Ночь была светлой. Как правило, от того, кто ценой неимоверных усилий ведет вас к некоему, лишь ему одному известному месту, вы вправе ожидать чего-то более укромного и располагающего к непубличным забавам! Когда же мы сообразили, что собираемся предаваться греху, окруженные призраками многочисленных подростков, играющих по средам на стадионе в футбол, веселью нашему не было предела. Посыпались вопросы, и наш гид — растерянный, словно его принудили поведать свету тщательно скрываемую, стыдную эротическую фантазию, — поведал, что выбрал такое нетривиальное место именно по причине того, что неоднократно гонял тут мяч. Ну кто, скажите, втайне не мечтает осквернить бесстыдным сексуальным актом места невинного времяпровождения? Совокупление под широко раскинувшимся небом и вообще лицом к лицу с более или менее значительной протяженностью открытого пространства столь чуждо человеческой природе, что наша группа, не сговариваясь, укрылась под трибунами. В конце концов, так ли уж много смысла прятаться от чужих глаз, ведь доподлинно известно, что взгляды — надежнее, чем тела, — образуют непреодолимую стену. Мысль совокупляющихся на пляже или в лунном свете летней ночью создает некоторое подобие ментального пузыря, отгораживающего любовников от бесконечности окружающего пространства. Я осталась стоять и не стала раздеваться — ночь была свежа, — мужчины просто задрали мне платье и нагнули меня вперед. Я вообще легко прогибаюсь в талии, так что такая позиция полностью меня удовлетворяла, и я устремила задумчивый взгляд сквозь просветы между скамьями, в то время как вокруг моей оголенной задницы начиналось веселое оживление. Мне кажется, что в конце концов они меня все-таки раздели, по крайней мере, я помню, что кто-то со смехом скаламбурил что-то насчет раздевалок — благо мы были на стадионе. Раздевалки находились в небольшой пристройке, которая, должно быть, служила также и баром, потому что мы обнаружили стойку. Я немедленно улеглась на нее и некоторое время наслаждалась странным чувством, которое возникает, когда вас, разложенную на стойке бара, как кусок мяса на рынке, мнут и переворачивают множество рук. Ощущения мне нравились, я переворачивалась с боку на бок и жадно глотала влажный воздух. Крыша пристройки образовывала над баром навес, а голые стены, с которых не глядела ни одна надпись и на которых не висело ни одной афиши, были сделаны из ровных, гладких досок — простота минимализма, напомнившая мне декорации некоторых театральных пьес, где сценографы избегают реализма, создавая наброски и лишь намечая основные линии. Мне еще немного полизали влагалище, благо оно располагалось на удобной высоте, и вскоре машины по одной стали покидать пустынный стадион. Путь предстоял неблизкий.
Причины, по которым такие приключения происходят главным образом по ночам, ясны: в темное время суток места общественного пользования, где можно собраться большой компанией, безлюдны, не охраняемы или почти не охраняемы — благожелательные стражи также встречаются чаще после захода солнца — и превращаются в театры, в которых никем не ангажированные актеры разыгрывают не значащиеся в репертуаре пьесы. Одна из подружек Эрика хранила на ягодицах память — жутковатое, но стимулирующее чувство — о припечатавшей их ременной пряжке: результат обмена «любезностями» между парочкой и группой катавшихся по ночному Булонскому лесу байкеров. Покров мрака дарит также ощущение защищенности. Однако для некоторых, в том числе и для меня, он дает еще и возможность бесконечно расширить пространство, границы которого не видны глазу. Так, стена деревьев, высившихся на расстоянии нескольких метров, перестает существовать. Как бы там ни было, абсолютной темноты не существует, что, возможно, и неплохо, потому что большинство из нас все равно отдает предпочтение мутной зыбкости полутьмы. Я, однако, была бы не прочь очутиться в кромешном стопроцентном мраке, так как убеждена в том, что испытала бы ни с чем не сравнимое наслаждение, полностью растворившись в безликом потоке плоти. На худой конец, я согласилась бы и на ослепительно яркий свет — теряя способность различать предметы и будучи полностью лишенной возможности идентифицировать источник такого интенсивного свечения, вы неминуемо погружаетесь в неясный вязкий мир, в котором растворяются и стираются все грани и где, следовательно, нет места страху быть застигнутой на месте преступления — когда атомы вашего и окружающих тел перемешаны с частицами, из которых соткан самый воздух, невозможно помыслить существование стороннего наблюдателя.
