Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень
— Что он говорит? — еще тише спросила Клавдия.
— Что с Митькой он уладит. Да все равно, если и уладит, что за жизнь у нас будет? Как мы в одной деревне... Ты с Фролом, я с Митькой. Люди-то что скажут...
— С Фролом у нас не будет жизни, Зинушка, — сказала Клавдия. — Уйдет он все равно. Не мое, видно, счастье. Так что подумай.
— Нет, нет! — говорила Зина. Но по ее голосу Клавдия поняла, что сестра колеблется.
... Фрол, однако, не уходил, после суда жил у нее. Это было ей непонятно. Жил и молчал.
Недавно Фрола все-таки назначили бригадиром. Клавдия сготовила хороший ужин, купила бутылку водки.
— Спасибо, Клавдия. Хорошая ты, — сказал он. Но и только.
Он выпил стакан водки. Клавдия чувствовала — чтоб не обидеть ее.
В последующие дни он тоже молчал. Клавдия понимала — молчит Фрол теперь не от замкнутости, не от обиды на нее и на себя, не оттого, что не знает, как от нее отделаться. Она по тысяче мелочей, недоступных чужому глазу, видела, что этот нескладный и некрасивый человек любит ее и был бы рад прожить с ней остаток дней. Он молчит от горя, от внутренней боли, понимая, что нельзя, не может жить с ней, Клавдией Никулиной. Вон Зина уже приехала в деревню. Вон Митька, говорят, забегал уж однажды к сестре. Сам Фрол изредка заходит к ней. Вот и вчера заходил...
Клавдии тоже было нелегко. Но она не решалась говорить о чем-либо с Фролом, не решалась спросить и у сестры, зачем ходит к ней Фрол. И зачем спрашивать, когда все и так ясно. И люди, обычно падкие на пересуды, никак не комментировали этих событий. Может быть, они и судачили меж собой, но ей виду не показывали.
Особым чутьем Клавдия понимала: ее, кажется, оберегают от всяких волнений, — видно, так наказал Большаков. Но ей от этого было не легче, она словно попала в какую-то пустоту, где нет ни ветерка, ни звука.
И сегодня за обедом, не в силах больше выносить этой пустоты, начала было:
— Я хотела, Фрол...
А Фрол поспешно полез из-за стола, оставляя почти нетронутым обед:
— Не хочется что-то мясного. Рыбки, что ли, пойти принести на ужин.
— Иди, — тихонько сказала она, бороздя ложкой в тарелке.
Солнце все-таки выпуталось из цепких ветвей осокоря, скатилось вниз, за подернутые вечерней дымкой зареченские луга. Скатилось, чтобы завтра подняться с другого края земли.
И ледоход почти прошел. По Светлихе плыли теперь редковатые большие льдины, плыли важно, торжественно, будто именно ради них, чтобы освободить, расчистить им путь, кипела недавно тут вода, разбрасывая, кроша и поспешно угоняя вниз ледяное месиво.
В воздухе быстро холодало. Птахи за спиной умолкли. Сбоку, все тише и тише, гремел вешний поток, иссякая постепенно, обнажая еще мерзлые, но все-таки порядком источенные бока оврага.
Фрол встал, закинул сачок на плечо, пошел в деревню.
Ужинать он не стал, только сидел за столом и все смотрел на Клавдию. Она не поднимала головы и тоже почти ничего не ела.
Так прошло десять минут, двадцать.
— Чего же ты... ешь, — сказала Клавдия.
Фрол вздохнул и положил ложку.
— Видишь, как оно получается у нас, — проговорил он. Клавдия по-прежнему не подняла головы. Но Фрол заметил, что на стол упала ее бесшумная слезинка. — Ну, ну, Клавдия... Не надо, — попросил он. — Ты же знаешь, что я... с тобой бы... хотел...
— Господи! — воскликнула она, поднимая голову. Щеки ее, обветренные, горячие, блестели от слез. — А я разве не хотела бы?! Да ведь... Я не виню тебя. Я понимаю. Мне только жалко тебя.
Фрол встал, подошел к раздавленной горем женщине, погладил ее по мягким волосам тяжелой, заскорузлой, выдубленной конским потом рукой.
— Хорошая ты, Клавдия... Захар правильно сказал: для счастья была ты, видно, рождена, да судьба твоя на телеге где-то ехала, а телега сломалась.
— Господи! — опять воскликнула Клавдия. — Ничего, ничего... Только не надо так... Ты иди... Я вижу, каково тебе...
Фрол все стоял возле нее, все гладил по голове.
— Я бы давно ушел... Это верно, — тихо проронил Курганов. — Да вот... все об этом Господе твоем думал... Я не знал, как тебе сказать... Я все боялся, чтобы ты... Захар меня тоже предупреждал... И сейчас боюсь... Главная-то змея сгорела, видать. Но... старушонки опять начнут ходить к тебе.
Речь Фрола была бессвязной, сбивчивой. Клашка запрокинула голову, глянула на Фрола снизу вверх, все поняла, закрутила головой и уткнулась ему в бок.
— Нет, нет... Теперь не будут. Не пущу. Ты не бойся... Только...
— Вот и хорошо. Вот и хорошо. Тогда... что ж...
— Только, — Клавдия еще сильнее прижалась к его боку, — только ты, Фрол, помоги мне еще немного.
— Да я что угодно для тебя... Ты подскажи — как...
— Я все ждала... Надеялась — ребенок у меня будет. Тогда бы мне все нипочем. Доехала бы тогда моя судьба... на той телеге. А вроде нету пока, ничего не чувствую... Ты понимаешь?
Фрол понимал. Но ничего не говорил, пораженный такой просьбой.
— Ты прости меня, дуру, — прошептала Клавдия, оторвавшись от Фрола, поставила руки локтями на стол и спрятала в ладонях лицо. — Только не думай обо мне плохо. А теперь иди. Мне стыдно на тебя смотреть...
И Фрол неслышно отошел. Стараясь не скрипнуть, он прикрыл за собой дверь.
На улице Курганов долго стоял под звездным небом, курил и прислушивался, не раздастся ли какой звук из Клашкиного дома. Ему казалось, что, если бы Клавдия вышла сейчас на крыльцо, позвала его, он, не раздумывая, с радостью и облегчением вбежал бы обратно в этот домишко, и уже навсегда. И уже никто и уже ничто не заставило бы его покинуть Клавдию.
Влажный холодный воздух гулял над деревней, качал голые кусты. Было слышно, как бьют в берега несильные волны Светлихи.
Целую зиму берега реки были безмолвны, но теперь ожили. И Фрол вспомнил почему-то, как он прошлым летом сидел в темноте у крохотного озерка и слушал еле уловимый шорох его волн. Слушал, а потом подошла Клавдия...
... Из дома Никулиной не раздавалось ни звука, хозяйка его не выходила на крыльцо. Фрол медленно двинулся вдоль по улице.
Шел не спеша, будто обдумывая на ходу, что ж теперь делать, куда повернуть.
Повернул к квартире Антипа Никулина.
Зина, читавшая книжку, быстро отложила ее, беспокойно поднялась. По ее лицу заметалась тревога. Она подбежала к кровати, на которой посапывал во сне сынишка, тщательно укрыла его.
— Что же, Зинушка... Давай мальца, — сказал Курганов.
— Фрол Петрович! Дядя Фрол... — промолвила Зина неуверенно, беспомощно, загораживая собой кровать.
— Чего — дядя! Я тебе теперь — отец. Договорились ведь.
— Не знаю... Не верю я... Боюсь, не выйдет ничего. Митька — он ведь такой... Он гордый...
Из-за занавески вышел Антип Никулин, напустился на дочь:
