Синяя веранда (сборник) - Вернер Елена
Под утро Ларе приснились солдаты бундесвера и их руки в черных кожаных перчатках. Проснувшись, она еще долго дрожала.
Потом она услышала, как за стенкой у Артема сработал будильник, и вскоре он заскребся в дверь:
– Лар? Пойдешь на кладбище, я там рассвет снимать буду…
Да уж, романтика. Утро, кладбище, мертвые немцы. Она фыркнула, но принялась собираться. Медлительная ото сна, Лара не с первого раза попала ногой в узкую джинсовую штанину и тут же почувствовала зарождающуюся внутри смутную улыбку. Вчера… Как будто вчера началось что-то приятное и пока еще не закончилось… Ярко, как будто в голове вкрутили лампочку, вспыхнуло воспоминание, одно, другое – да, точно. Тот голубоглазый человек, чьего имени она не знает.
В рассветной мгле над кладбищем вставало солнце. Утренняя промозглая дрожь терзала сонное тело. Артем фотографировал – не по работе, а для души, то и дело подходя к Ларе и демонстрируя на дисплее камеры очередной кадр: туман, пронизанный косым солнечным лучом, севшая на крест птица, черная метелка конского щавеля в искристых каплях росы.
Лара оставила фотографа наедине с его восторгом и решила пройтись, чтобы согреться. Дорога была только одна, от павильона к кресту и обратно. Повсюду была разлита тишина. Изредка по дороге, отсюда не видной, громыхал грузовик, и все снова смолкало.
Девушка шла по дорожке и вдруг поймала себя на том, что читает имена. По обеим сторонам стояли невысокие серые плиты с выбитыми на них именами. Это были те, кого удалось опознать, когда перезахоранивали останки. Имена, которые удалось вырвать из цепких лап забвения, и даты жизни.
Страшно ей не было. И злобы никакой она тоже не чувствовала, одну горечь. Лара увеличила темп, дошагала до креста. Вернулась к павильону и повернула обратно. И опять потянулись перед ней имена. Даже перейдя на бег, она все равно успевала выхватить из потока темных символов латиницы имена и фамилии. И снова – дата, дата, дата.
Туман отступал к краям поля, кое-где уже проглядывали сквозь молочную завесу ровные столбики забора. У креста Лара замерла. А перед ней, за ней, под ней лежали люди, мертвые немцы, и она явственно почувствовала их молчаливое внимание.
– Ну здравствуйте, что ли… – пробормотала она им. Они, кажется, прислушались. Лара вздохнула. – Вы простите, что я тут хожу. Бегаю даже. Холодно просто, вот и бегаю. Скоро, правда, растревожат вас, народу соберется… Больше, чем вчера, кстати, так что не говорите потом, что я вас не предупреждала! А может, вам даже понравится. В конце концов, когда еще выдастся такой день…
Она оглядела поле, словно ожидая ответа. Провела рукой по твердой шершавости креста.
– Вы умирали страшно, я знаю, – вдруг всхлипнула она. – Было больно. Мне вас жалко. Я даже представлять не хочу, как это все было. Кровь, грязь, холод собачий. И всему этому ни конца, ни края. Я знаю… Но вы ведь сами сюда пришли! Черт, ребята, зачем же к нам сюда пришли… Как же так получилось? Как же это? Я все высчитываю… Большая часть вас – младше меня! Но я здесь стою, а вы здесь же – лежите. На этих полях, в этих болотах… Вместе с теми, кого вы пришли убивать и кто в ответ убивал вас. Вы пришли сюда, и именно поэтому вы тут остались. Но, наверное, вы и без меня это понимаете, у вас было много времени подумать. И кто теперь виноват, кто за это в ответе? Наши ведь тоже были такие же мальчишки. Ровесники ваши. Сколько ужасов вы натворили… Все натворили! Слава богу, что я тогда не жила, я бы умом тронулась. Да и вы тоже тронулись, если честно… Лучше бы с девчонками обнимались. Детей бы растили. Да хоть в футбол играли, честное слово! Зачем друг друга убивать-то! Вы же нам душу до сих пор вынимаете…
Лара шмыгнула носом и кулаком, по-детски, вытерла глаза. Ее голос стал глуше:
– Наверное, кто-то из вас, тут лежащих, действительно верил в то, за что воевал. Я не знаю, кто именно. Но ты – если ты здесь, слышишь? – ты все равно умер! Что мне с тобой делить? Мне с мертвыми делить нечего. Мы, живые, вас хороним. И теперь вы тут… Вряд ли кто-то из вас хотел бы, чтобы его тут похоронили. Я имею в виду, если бы каждого из вас спросили, но… То время, когда вы могли отвечать, оно уже прошло. Уже история. Такая вот получается история…
Она замолчала. Вдали, на краю между явью и туманом, подсвеченным солнцем, показалась мужская фигура. Лара, сощурившись, различила военный китель и фуражку. Человек шел медленно, то и дело исчезая в белесой, волнами наползающей пелене. Рядом с ним выныривала из тумана и снова пропадала немецкая овчарка. На мгновение Ларе стало не по себе. После разговора со здешними молчаливыми обитателями, в который выплеснулся ее так тщательно запрятанный душевный разлад, она была готова поверить в то, что это один из них. Но вот на дорожке от павильона появилось еще несколько человек, судя по форме, полицейские. Наверное, утренний обход перед мероприятием. Вдохнув поглубже, Лара отправилась искать Артема.
Вернер проникался важностью дня, надевая костюм, завязывая гладкий черный галстук вокруг белоснежного воротничка рубашки. Обычно, собираясь на официальное мероприятие, он думал только о том, чтобы все в его облике выглядело уместно, сообразно его должности и событию. Но сегодня он хотел быть чуть более… заметным? красивым?
На кладбище уже чувствовалась всеобщая лихорадочность. Рядом с крестом солдаты выставляли стулья для гостей, на входе дежурила полиция, коллеги Вернера уже раскладывали пресс-релизы, брошюры и списки на большом столе информации. Вернер и сам поддался беспокойству: даже русские беспокоятся, не выйдет ли какого скандала, все ли пройдет ровно. Ему нужен был человек, ответивший бы ему «да». Вернер поискал глазами, нашел и нарочито неторопливо направился к кресту. В этот момент он всей душой любил милую кладбищенскую дорожку, мощенную камнем, за ее узость. Потому что кудрявая журналистка шла ему навстречу, и с ней теперь невозможно было разминуться.
Когда они поравнялись, Вернер сказал:
– Hallo.
Вышло почему-то хрипло, резковато, не дружелюбно, а заносчиво, и девушка удивленно отозвалась, уже пройдя мимо:
– Hallo…
Вернер зажмурился от досады. Не так он себе представлял их утреннее приветствие. Здесь ему пришлось признать, что он все-таки успел прокрутить этот момент в воображении, даже не заметив, когда именно это произошло.
Потом им завладел вихрь маленьких происшествий. Оказалось, что стульев привезли меньше положенного, а один из автобусов, на котором ехали родственники погребенных немцев, сломался в дороге. В довершение всего, второпях пытаясь найти нужный документ, Вернер чуть не вывернул наизнанку свою папку с бумагами, и белые листы разметало во все стороны. Подхваченные ветром, они трепетали и улетали из-под самого его носа, словно издеваясь. Собирая их, он чувствовал, как горят от стыда уши. А ведь ему так хотелось быть сегодня безупречным.
Но хуже всего стало, когда он обернулся. Девушка шла с легкой, едва заметной улыбкой. Она все видела, огорчился Вернер. Журналистка протянула ему упущенный лист бумаги. Кажется, расписание церемонии.
– Spasibo, – пробормотал Вернер.
– Ага, – беспечно отозвалась она и зашагала дальше. Он заметил, что сегодня она надела лодочки на низком каблуке.
А Лара заметила, что под рубашкой у него не майка, а футболка, короткие рукава которой просвечивают на плечах сквозь тонкий хлопок. Взгляд Лары мучительно и медленно скользил по этим плечам, по затылку, переходящему в крепкую, но почему-то все равно беззащитную шею.
Прошел час с тех пор, как она поймала для него листок бумаги. Становилось жарко, даже несмотря на быстрые назойливые облака, впопыхах несущиеся по небу, и Господин Распорядитель снял пиджак. Лара понимала, что ей не стоит крутиться рядом, не стоит смотреть на него, но ничего не могла с собой поделать. «Ему не мешало бы насторожиться», – усмехалась она, понимая всю абсурдность своей тактики. Не было никакой тактики. Тактика подразумевает план действий, какую-то цель, а Лара боялась даже думать про цели, особенно в отношении этого немца. Особенно после того, как заметила на его правой руке кольцо.
