Мой папа-сапожник и дон Корлеоне - Варданян Ануш

– Сестричка, стой, уважаемая.

Голос раздавался позади мамы, гундел ей прямо в затылок. Но секунду назад она сделала шаг «оттуда» – «сюда», из «было» в «сейчас» – и там, позади, никого не было. И мама вспомнила о грозных призраках давно ушедших фидаинов. Она приняла решение не останавливаться, рассудив, что детская уловка не замечать опасности превосходный способ избежать ее.

– Сестра, – вновь произнес голос.

Конечно, это был голос мужчины. И мужчины, которому явно что-то было нужно от нее. Люся не сбила ни ритма, ни скорости. Шла себе своим путем, несла своего медного лебедя на плече. Не пристало замужней женщине откликаться на призыв незнакомца, даже если он, как волк, прячется за овечьей шкурой и называет тебя сестренкой. Но незнакомец – здоровенный детина с густой бородой, наступавшей на глаза, – был настойчив.

– Эй, ты что, не слышишь, сестричка? Что такая заносчивая? Идет, пыль поднимает.

Мама могла бы смолчать. Но иногда молчание вовсе не золото, а признак слабости. Ее могли бы уличить в трусости, а этого дочь лучницы и инженера снести не могла.

– На льду пыли не бывает, – сказала мама, а я потом проклинал себя за то, что не был в тот миг рядом с мамой и не мог слышать, как она предложила незнакомцу: – Говори откровенно, что тебе нужно, и иди с миром.

Мужчина улыбнулся, как показалось маме, довольно похабно.

– Чего хочу? Это тебя интересует? Моя откровенность может стоить тебе спокойствия. Ну что? Сказать?

Внезапно Люся почувствовала себя оскорбленной. Наглец намекает, что властен над ее настроением? Вот уж нет! Она дернула плечом, вода в карасе заколыхалась. Мама решила не терять энергию накатившего возмущения – обида рождала инициативу.

– Говори, будь милостив. Дует. Меня дети ждут.

– Разве это справедливо, что такая красавица идет с тяжкой ношей по холоду. Вот и руки красные, вот и лицо уже не белое.

Не добившись ответа на свой прямой вопрос, мама даже расстроилась. Что теперь будет? Она попыталась обойти незнакомца, но тот преградил дорогу палкой, просто-напросто упер ее в скалу. Люся вскинула голубые глаза на злодея и стала ждать, что сделает мужчина. А тот вдруг возьми да скажи:

– Бедняк съел землю. Про него сказали: «От голода все!» А богатый съел, сказали: «Это он лечится так». В чем мораль?

– В том, что оба бестолковые. И богатый, и бедный набивают свой рот всякой дрянью.

И мама толкнула плечом незнакомца. Повинуясь мгновенному рефлексу, он схватил ее за руку. Но Люся словно ждала этого момента и показала класс. Быстро сняв с плеча карас, она перекинула детину через себя. Как учили ее мать и наставник в секции самбо. Незнакомец брякнулся оземь, да так, что загудела скала. Потеряв всякую жалость, Люся вышла за рамки спортивного поведения – наступила ногой на грудь обидчика.

– Ух ты, – простонал мужик.

А мама переступила через него, подхватила воду да пошла дальше. Мужик разлегся на дороге, как на собственной веранде. Он оперся на локоть и смотрел вслед уплывающей в туманце Люсе.

– Хорошо, хоть кувшином не огрела, – донеслось до мамы. Она вновь поставила кувшин на землю и обернулась. Мужчина каким-то чудом был уже прямо за ней.

– Слушай, я не знаю, кто ты и что тебе надо, – мама старалась скрыть волнение. – Но если ты помешаешь мне пойти к моим детям, я тебя не пощажу.

– Да не нужна мне ты. Мне твой муж нужен, – заявил странный дядька.

– Если тебе нужен мой муж, то что же ты возле юбок моих увиваешься? Разве это по-мужски?

– Пробовал тебя на прочность.

– Я тебе что, танковая броня?

– А что? Жена мужу и броня. Ибо сказано: скажи мне, кто твоя жена, и я скажу, кто ты.

– Кем сказано?

Мужчина пожал плечами:

– Не знаю. Так говорят.

Мать покачала головой и ушла. Когда уступ горы остался за поворотом, она прибавила шагу. Деревня была уже близко, дом было видно с холма. Навстречу стали попадаться знакомые, но мама, в противовес обычному радушию, только кивала. Она уже не заботилась о плавности походки, о достоинстве образа. Светлые волосы распушились, длинные пряди выбились из-под туго затянутого платка. Она ворвалась в сарай, что стоял на мостке между участками Карапета и нашим. Там папа и его работники делали новых «девочек».

– Хачик!

Отец поднял голову.

– Хачик, я должна тебе что-то сказать.

Отец качнул головой, что означало:

«Погоди женщина, я работаю, приду на ужин, все расскажешь».

Мама знала этот птичий язык и ответила сразу:

– Хачик, это не подождет до ужина. Это очень важно, поверь мне. Я обязательно должна тебе это сказать.

Отец отложил туфлю и с почтением водрузил на стол инструмент, снял с себя передник, и все это степенно, без суеты, чтобы не потерять лица перед работниками. Что за мужчина, который по первому же зову встает и идет за женой? Мать побарабанила пальцами по дверному косяку. За окном, выходящим на сторону Карапета, сосед испуганно заглядывал в сарайчик-мастерскую.

– Хачик, что случилось? – спросил хромой Карапет.

– Не знаю, – начал раздражаться отец. Он не любил, когда в туго сбитый распорядок дня врывалась импровизация мамы. Но за раздражением пряталось, конечно, беспокойство.

Хачик последовал за Люсей. А когда они вышли на двор, мама, усадив его рядом на ствол поваленной шелковицы, рассказала о том, что с ней приключилось. Хачик выслушал и долго безмолвствовал. Про себя он обдумал произошедшее, но вердикта не вынес. Принятое решение не торопилось сорваться с губ словами. Попросту говорить не хотелось, воздух сотрясать. Но пауза затягивалась.

Мама беспокойно терзала уголок платка. Что сказать этой женщине? Правду? Она умрет от тревоги. Солгать во благо? Она почувствует ложь и сама будет оскорблена. Нет, все же и ей придется еще многому научиться от семейства Корлеоне. Ведь супруга дона не должна задавать лишних вопросов. И когда отец в уме своем подобрал нужные слова и приготовился ими поделиться с мамой, снова появился Карапет и спас положение. Он вынырнул из кустов и спрятался за кривой дикой грушей. Сосед выглядел виноватым, что не сумел справиться с любопытством, и бросал из своего укрытия вопросительные взгляды. Папа помолчал, посмотрел, как в сухой прошлогодней траве копошатся ежи, и, почесав в голове, махнул соседу:

– Подойди, Карапет.

Сосед молча подошел. Присел на край шелковичного ствола.

– Люся, а ты иди в дом.

Маму захолонуло возмущение. Но она только вскинула брови и мгновенно согласилась.

– Хорошо. Я пойду, – сказала она.

Папа сделал вид, что не расслышал угрозы в голосе жены. Но когда она удалялась вверх по дорожке сада, папа сокрушенно покачал головой.

– Что, брат Хачатур, трудно укротить женщину?

– Трудно, брат Карапет.

– Да, может, и нет на земле ничего труднее, – нараспев соглашался Карапет.

И они заговорили о важном. Но не о таком труднодостижимом, как согласие с женщиной. Но о том, что столь же важно для судьбы мужчины, как согласие с женщиной.

Люся из окна наблюдала за мужем и соседом, а мы клином выстроились за ней и вторили материнскому примеру. Ничего не понимая, мы все дергали ее, окружив гомоном и любопытством:

– Ма, о чем это они?

– А что случилось?

– Нет, ну правда. Что случилось?

– Мам, это из-за того, что я с тобой не пошел?

– Нет, сынок, нет же, – отмахивалась мама и так напряженно вглядывалась в лица Хачика и хромого Карапета, будто по губам могла прочесть, о чем они толкуют. Всем было понятно, что на наших глазах происходит что-то из ряда вон, но что, никто из нас не знал. Дед зашуршал газетой.

– Люся, чего ты там застыла?

– Папа, я смотрю, рамы на окнах менять надо, трещины пошли.

– Поменяем, – сказал дед и снова закрылся газетой «Известия».

А мама продолжала наблюдать за тем, как Карапет, уже побледнев, что-то говорит ее мужу.

Отец потом рассказал мне, что Карапет, задумав большое дело, тут же струхнул и стал открещиваться от всего.