Сергей Алексеев - Игры с хищником
Проходит условленный месяц – у него уж новая борода отросла, секретарша места себе не находит, мечется.
– Добро, – видя это, сказал Сыч. – Тогда выходи за меня и жить станем, как супруги.
Она к нему на грудь и заревела, словно не вожачка комсомольская, не Виктория Маркс, а баба деревенская.
К весне секретарша зачала и сделалась совсем счастливой.
И забыла ведь, что ее хватиться могут, поиски начать: не шутка – районный секретарь будто в столицу на лечение уехал и пропал. Мало кто бы подумал, что она в Сычином Гнезде может оказаться, но от людского глаза разве спрячешься? Похоже, кто-то заметил очередную девицу на мельнице и разглядел в ней секретаршу, иначе бы не пожаловала новая комиссия.
Сыч жену в избе оставил, а сам вышел навстречу. На сей раз милиционеры, ни слова не говоря, схватили его, руки назад завернули и спрашивают:
– Отвечай, где закопал комсомольского секретаря?
Сыч сказать не успел, как дверь отворилась и на крыльцо жена вышла – пузо до подбородка.
– А ну отпустите мужа!
Сыча отпустили, стоит комиссия, рты поразинули – глазам не верят!
– Убирайтесь отсюда! – велела им Виктория Маркс. – И чтоб в мое Гнездо дорогу забыли!
Они послушались и в самом деле уехали, но дорогу не забыли, потому как получается, что, взяв секретаршу в жены, распутный отшельник Сыч всю идеологию разрушил и все ее убеждения низвел до бабского состояния. Если так пойдет, то скоро в среде борцов за народное счастье одни мужики останутся.
Вытерпеть этого не могли и рано утром на следующий день налетели в расширенном составе. Мельницу обыскали, избу, сараи, всю округу прочесали, жителей в Дятлихе опросили и даже дно омута проверили...
От Сычиного выводка и следа не осталось, словно по воздуху улетели. И чтоб он не вернулся больше сюда, взяли и подожгли Гнездо – всю ночь потом полыхало...
4
Он приехал в пустую московскую квартиру и еще на пороге понял, что здесь будет тоже не сахар: сразу же за порогом возникло желание побыть одному. Он мог бы отпустить помощника, начальника охраны и горничную, но все равно бы не остался один, ибо отделаться было невозможно от дежурного телохранителя, доктора, привратника и видеокамер, которые в конечном итоге выполняли одну и ту же обязанность – стерегли его, как бывшее первое лицо государства, то есть носителя высших секретов. Умом он понимал, что все это необходимо, и вроде был готов мириться с постоянным контролем (каждый из «обслуги» ежедневно писал свой отчет о всяком его шаге и подавал по команде), но разум и особенно чувства тайно противились и вызывали раздражение. Выйти из квартиры незамеченным и, например, погулять по улицам одному, без охраны, было невозможно, хотя существовал черный ход на случай пожара или чрезвычайной ситуации, который начинался из тамбура между двойных дверей рабочего кабинета. Узкой галереей, проложенной в стене, можно было выйти в соседний подъезд, где тоже сидели надзиратели, но уже совсем другие, пенсионного возраста и дремотного вида. Проскочить мимо них не составило бы труда, однако вместе с генералом Горчаковым он лишился электронного ключа, к тому же не знал, как отключается сигнализация.
Его личного жизненного места в квартире было во много раз меньше, чем на даче, и заключалось оно в стенах кабинета, где не было телеглаз, поэтому Сергей Борисович, не снимая пальто, сразу же закрылся на ключ, но желанного чувства одиночества не испытал: все недавние события и все герои его мыслей приехали вместе с ним и нахально ворвались в замкнутое, принадлежащее ему пространство.
После визита Суворова он вспомнил настойчивое предложение крупного издателя Швеца написать книгу воспоминаний. И ухватился за него, как за спасительный круг: для того чтобы продолжать жить полнокровно, нужно занятие, серьезное дело, которое позволит быть на слуху и держаться на плаву, пусть даже в такой ипостаси. Тут же выходит книга с портретом, миллионным тиражом, как было обещано, и страна ее читает, вновь переживая прошедшее и далеко не самое худшее время!
Будучи человеком импульсивным, он в тот же час сел за стол, а поскольку вообще не владел компьютером, то положил перед собой стопку чистой бумаги, взял ручку, поднял ее, как пику над противником, но потом отложил.
С внешним миром его обычно связывал помощник либо дежурный офицер, однако привлекать их к столь сакральному действу, как разговор с издателем, сейчас не хотелось. Порывшись на столе и в его ящиках, он вдруг ощутил беспомощность – ни номера телефона, ни имени, ни названия издательства! И тут осенило – надо вызвать Горчакова, который знает и помнит все и все может устроить с изданием книги.
Они не виделись больше месяца, с тех пор как генерала отправили в отставку, и Сергей Борисович сразу же почувствовал, как не хватает ему этого человека. Дружбы между ними не было, да и быть не могло: начальник службы безопасности существовал рядом, как должен был существовать воздух – он всегда есть и одновременно вроде бы его и нет. Однажды Баланов сказал, что власть создает вокруг человека зону отчуждения, где всякая дружба исключается вообще, как явление человеческих отношений, мол, сам подумай, как дружить с придворными угодниками и холопами, с теми, кто тебе смотрит в рот и ждет какой-нибудь подачки?
И дескать, не обольщайся, что они, друзья, появятся потом, когда прекратятся властные полномочия, – возникнет зона с иными, но сходными качествами. Все бывшие кем-либо чаще всего умирают, как чумные, в полном одиночестве.
Сергей Борисович всегда помнил слова своего покровителя, часто и с сожалением отмечал его мудрую прозорливость, однако сейчас испытывал острую и навязчивую потребность, чтоб рядом был близкий человек. Особенно в то время, когда жена куда-нибудь уезжала в очередной раз и он оставался один. И оказалось, ближе отставного начальника службы безопасности у него никого нет, и возникла надежда, что теперь, когда они оба стали бывшими и никому не нужными, может получиться нормальная мужская дружба. Но Горчаков отчего-то сразу же начал самоустраняться, ссылаясь на то, что, будучи при погонах, ровным счетом ничего не заработал на старость, а сейчас появилась такая возможность: генерала, всю жизнь бывшего возле высокой власти, рвали на части коммерческие структуры и он теперь служил советником сразу у трех господ.
Горчаков появился неожиданно быстро, какой-то помолодевший, раскованный и даже слегка вальяжный, чего прежде не наблюдалось: должно быть, хорошая зарплата, свобода и отдых от прежней службы действовали на него благоприятно.
– Вам не нужно писать книгу, – выслушав его, заявил генерал. – Всякие воспоминания, мемуары – это удел бывших. Когда уже финиш, конец пути. Вы же таким образом распишетесь в собственном поражении.
