Борис Палант - Дура LEX
— Денег лишних не бывает, — осторожно ответил я, никак не ожидая деловых предложений от Залмана.
— Ну вот и попроси денег, раз нужны деньги, — просто сказал Залман.
— У кого попросить? — не врубился я.
— Как у кого?! У Бога нашего попроси. У кого же еще? — Залман лучезарно улыбался.
— Я думал, что просьбы наверх должны быть посерьезнее.
— Ничего подобного. Кого же просить, если не того, кто больше всех тебя любит? Бог — твой отец, твой самый лучший друг, так что не стесняйся, проси что хочешь.
— Так и сказать: «Элохейну, хочу денег»?
— Так и скажи: «Элохейну, хочу денег». Ему это очень понравится, ведь ты этой просьбой показываешь свою любовь к Нему.
— Залман, я где-то читал, что если еврей семь раз повторит вслух свою просьбу, Элохейну ее исполнит.
— Не сомневаюсь. Даже одного раза хватит.
Как и Наполеон, я вольтерьянец. Как и Вольтер, я струшу в последний момент и обращусь к Всевышнему, тем самым признав Его. Но пока я вольтерьянец, мне трудно представить себя произносящим вслух семь раз подряд «Элохейну, дай денег». Денег, может, он и даст, но что-то во мне сломается, и я стану другим. Так выигрывать нечестно. Мои пальцы потолстеют и покроются перстнями, а может, чего и похуже…
Я никогда специально не ждал Залмана, но каждую пятницу около трех часов дня секретарша сообщала по интеркому: «Опять ваши евреи пришли». И я почему-то был рад их пунктуальности, серьезному отношению к делу. Так и надо делать дело — в любую погоду с радостью приветствовать меня и надевать мне на руку тфилин, предварительно поцеловав его. Я любил смотреть, даже чувствовать, как белые красивые пальцы Залмана вывязывали из черной кожи таинственные буквы у меня на руке. «Барух, Ата, Адонай…»
Время шло. Залман женился и стал ребе. На свадьбу я к нему не пошел, просто поздравил. Я удивился, когда он меня пригласил на свадьбу. Как вообще можно приглашать на свадьбу человека, если не знаешь, как зовут его детей и родителей, да вообще ничего о нем не знаешь? Он не знал, как зовут мою жену, я не знал, как зовут его невесту. Но мне не было неприятно, когда он меня пригласил, я чувствовал, что он это делает искренне.
Однажды Залман пришел ко мне в офис и сказал:
— Сегодня я пришел в последний раз. Хасидская община отправляет меня под Сиэтл, штат Вашингтон, основать там Хабадский центр и объединить вокруг него местных евреев. Я прошу денег у всех, к кому ходил многие годы. Мы должны арендовать помещение, организовать классы по изучению Торы, различные кружки для детей, надо будет нанять на работу несколько человек и платить им зарплату.
Я выписал Залману чек на тысячу долларов и пожелал ему успеха. Он пообещал держать меня в курсе дела и, уходя, сказал:
— Пусть эти деньги вернутся тебе стократно.
* * *Наступил ноябрь 2001 года. В воздухе еще пахло гарью от сотен тонн сгоревшего пластика и чего-то еще, десятков ненайденных трупов. Большинство улиц нью-йоркского даунтауна были перекрыты, движение автобусов и сабвея изменено, о парковке вообще не могло быть и речи. Стационарная телефонная связь в офисе работала плохо, а мобильная вообще не работала, поскольку ретрансляторная антенна компании «Спринт» находилась на одном из «Близнецов».
Я понял, что в случае катастрофы множество профессий окажутся просто ненужными. Я не знал, молчит ли телефон потому, что нет связи, или потому, что нет клиентов. Я был потрясен случившимся, даже тем, что все расходы по подготовке теракта уложились всего в полмиллиона долларов.
Есть что-то приятное в пустом офисе: когда нет клиентов, нет работы. Не хочется суетиться, куда-то ходить, звонить. Несмотря на то, что на прием не был записан ни один человек, я все равно приходил в офис и просто сидел, пил кофе, читал. Интернет в офисе не работал, связи с миром почти не было. Людей на улице было мало — в воздухе ощущался нездоровый запах, просто запах болезни. Встретил на улице сапожника Яшу, которому оформлял бизнес несколько лет назад. Его будка была на Черч-стрит, всего в трех кварталах от Всемирного торгового центра. Яша шел подавать заявление на финансовую помощь. Я надеялся услышать какую-нибудь мудрость от простого бухарского сапожника, мне хотелось посмотреть на все произошедшее под каким-то иным углом, но Яша ничего умного не сказал, а только спросил, как лучше заполнить анкету на получение помощи. Стало понятно, что профессия адвоката имеет шанс выжить даже в экстремальных условиях. Идя обратно в офис, я обратил внимание, что с улиц исчезли сосисочные тележки. В самом деле, какой ненормальный будет покупать радиоактивную сосиску, пахнущую сгоревшим компьютером и пеплом секретного досье ФБР? Ходили слухи, что, помимо секретных досье, ФБР хранило во Всемирном торговом центре слитки золота.
* * *Я читал рассказы Кортасара, когда раздался звонок и мужской голос без брайтонского певучего акцента спросил, занимаюсь ли я страховками.
— Не занимаюсь, — грубо сказал я и уже готов был бросить на рычаг трубку, но услышал крик:
— Не бросайте трубку, это важно!
— Я же сказал, что не занимаюсь никакими страховками, — уже мягче повторил я.
— Понимаешь, друг, брата убили, а страховая компания не хочет бабки выплачивать. Мне тебя посоветовали, помоги с них бабки получить, я уже три года с ними воюю.
— А на сколько брат был застрахован? — полюбопытствовал я.
— На лимон.
— И кто бенефициар страхового полиса?
— Как кто? Я, его брат. Мы друг друга застраховали на миллион долларов, когда начали в Россию по делам ездить. Ну, его в нашей родной Рязани и пристрелили. Восемьдесят пулевых отверстий в «жигуленке» насчитали, больше двух рожков из «калаша» по нему выпустили.
— Приезжайте сейчас, — сказал я.
Апатию будто рукой сняло. К запаху гари примешался еще один весьма приятный запах.
Через час Валентин был у меня в офисе со всеми документами. Лет ему оказалось около тридцати, и выглядел он как серебряный призер чемпионата по борьбе без правил. Золото он бы никак не получил, потому что у чемпиона глаза должны быть другие — холодные, безжалостные. У Валентина глаза были нормальные. Остальные параметры — рост, вес, размер башки и квадратность подбородка — были чемпионскими, даже взгляд с небольшой нахальцей.
Валентин разложил на столе фотографии — «жигуленок», превращенный в сито, брат Кирилл, очевидно, в прозекторской, со страшными кровоподтеками на лице и по всему телу, похороны. Над гробом стоят отец и мать, Валентин, священник. За фотографиями последовали документы: свидетельство о смерти, отчет патологоанатома, свидетельство о захоронении, страховой полис на миллион долларов.
