Наталья Нестерова - Портрет семьи (сборник)
— Ладно! — смилостивилась я. — Разбудите Сергея Викторовича и можете отбыть с миром. Сначала я мужу рога обломаю или своими его забодаю.
Разбудить Сергея, как и Лешку, утром — задача не из простых. Они ярко выраженные совы, до трех ночи бодрствуют, до десяти утра полностью непробуждаемы. Но сейчас одиннадцать, при настойчивом желании и опыте Сергея можно растолкать.
На кухне я поставила чайник и стала делать бутерброды из принесенных продуктов. Девушку покормить? Наверняка голодная… только полезет ли ей кусок в горло в компании с «ревнивой женой»?
Из прихожей послышались звуки тихой возни.
Я выглянула в проем. Так и есть: Сергея добудиться не получилось, девушка оделась и удирает.
На ней была мини-юбка. Девушка наклонилась, обуваясь, и продемонстрировала замечательно стройные ножки. Сергей в своем репертуаре: за хорошенькие ножки можно все отдать! Мода повторяется. Тридцать лет назад я тоже носила мини-юбки.
Когда наш с Сергеем роман перетек в постельную фазу, папа уехал на месяц в санаторий. Точнее, наоборот: папа уехал, роман перетек.
Господи! Как неутомима молодость! Мы тридцать дней не выходили из квартиры, даже в магазин за продуктами. Последнее, чем мы питались, была мука с букашками. Мы просеивали ее через ситечко, разводили водой и жарили что-то вроде блинов. От мяса в виде червячков все-таки отказывались. Без масла блины не переворачивались. Нас это очень веселило. Мы хохотали и ели безвкусную полусырую и подгоревшую массу.
Двадцать четыре часа в сутки мы занимались любовью, с перерывом на короткий сон и попить водички. Еще разговаривали. Мы не могли налюбиться друг другом и наговориться.
Как-то я задала Сергею типический женский вопрос: когда ты меня полюбил?
— До того, как сразу. Мне кажется, я тебя полюбил за секунду до того, как увидел, как ты вошла в комнату.
— А конкретно? Что тебе во мне понравилось? Опиши обстоятельно.
— Лицо? У тебя слишком красивое лицо, правильное. Идеальный славянский лик с малой толикой скандинавского влияния. Но твое лицо отпугивает совершенностью. В него могут влюбиться только два типа мужиков: первый проглотит язык и будет ходить за тобой собачкой на привязи; второй — просто хам, для него нет святого, он желает заскочить на всякую смазливую собачку.
— К какому типу ты относишься?
— К твоему единственному!
— Согласна. Дальше. Что тебя сразило, если не мое чудное обличье?
— Лицо твое, — уточнил Сергей, — меня ранило, а ножки добили. Ты встала, чтобы взять какую-то книжку. Подошла к полке, подняла руку, на тебе была коротенькая замшевая юбка. И я погиб! Температура тела поднялась до сорока двух градусов, перед глазами молнии, внутри бешено ходит поршень, воздуха не хватает. Я страстно желал умереть, обняв твои коленки, или прожить жизнь, не отпуская их.
— Ничего не заметила. Ты блистал интеллектом, не закрывал рта, каламбурил, остроумно шутил.
— Как маскировочка? — похвастался Сергей. — Это было в бреду, ничего не помню.
Я лежала на спине, подняла ноги вверх, поболтала ими, рассматривая:
— Ноги как ноги. Ничего особенного, не кривые, и на том спасибо. Ты приписываешь им фантастические свойства.
— О! — застонал Сергей. — Сейчас я тебе расшифрую их свойства…
Потом мы снова вернулись к теме моих ножек, и Сергей с большой печалью произнес:
— Не один я такой. Сколько Пушкин написал про пару стройных ножек! Они убийственно сексуальны. Когда я думаю, что на твои ноги смотрят другие мужики, мне хочется выколоть им глаза.
— Мода на мини-юбки проходит. Будем носить миди — до середины колена.
— Правда? — Сергей радостно вскочил. — Слава богу моды! Вечная слава!
Он, голый, стоял на коленях и отбивал поклоны всем подряд богам:
— Спасибо, Аллах! Спасибо, Будда! Спасибо, Яхве!.. Нагой мужчина в поклонах — это очень смешно.
Я покатывалась от хохота.
* * *Девушка почувствовала мое присутствие, испуганно оглянулась:
— Что? Что вы смотрите?
Я смотрела на ее ноги. За тридцать лет я так и не поняла, что в женских ногах сводит с ума. Наверное, восхищение конечностями — исключительно половой мужской инстинкт.
— У меня колготки порвались? — Девушка вывернула голову, рассматривая свои ноги.
— Все нормально. Хотите чаю? — предложила я. Очевидно, из-за волнения или успокоившись, что скандала не будет, она вдруг перешла на английский:
— Сэнкью! Сори!
— Ю а вэлкам! — рассмеялась я.
Закрыла за ней дверь и пошла будить Сергея. Сорвала с него одеяло и закричала в ухо:
— Тревога! Война!
— Белой и Красной розы, — промурлыкал Сергей и перевернулся на другой бок.
— Атомная!
— Я умер во сне от радиации.
Так можно было разговаривать до бесконечности. Я — наяву, он — во сне, потом ничего не вспомнит.
— Сейчас принесу чайник! — пригрозила я. — Он только вскипел! Оболью!
— Кира? — Сергей открыл один глаз. — Еще минуточку, пожалуйста!
— Вставай, соня! Я твою отроковицу кислотой облила, сейчас будем труп на куски резать и в пакетах выносить.
— Черный юмор с утра, — поморщился Сергей. — Три минутки, и я встаю.
— Пошла за чайником! Ты меня знаешь!
Он сел на кровати, потер лицо руками, взлохматил волосы, по-прежнему густые, но уже с проседью.
— А где Света?
— Света слиняла со света. Меня испугалась, я женой представилась.
— Тогда подремлю еще полчасика?
— В душ и на кухню! — Я была непреклонна. — У меня мало времени. Разговор есть.
Пока Сергей просыпался под душем, я читала журнал, обнаруженный на кухне. Там была статья о Махатме Ганди, написанная Сергеем.
Он пришел, начал завтракать, кивнул на публикацию:
— Как тебе?
— Честно? Мрак и пошлость! Махатма, пишешь ты, обозначает «великая душа». И где ее величие? Какие-то сплетни про маму Ганди, страдавшую запорами, про то, как его женили тринадцатилетним и бедные муж и жена, дети по сути, мучили друг друга незрелой сексуальностью. Упоминаешь про обет полового воздержания, который он принял в тридцать семь лет, и опыты по испытанию этого обета, когда он спал с обнаженными женщинами. Вставные зубы, которые хранил в складках набедренной повязки, вкладывал в рот перед едой, потом полоскал и возвращал на место. Кроме вставных челюстей, за великим Ганди не числится ничего интересного? О его учении сатьяграха — упорстве в истине, основанном на ненасилии, — две строчки. Зато просторно про неблагодарных сыновей, не признававших учения отца.
— В статье, — вяло оправдывался Сергей, — сорок страниц. Редактор выкинул все, кроме клубнички, осталось пять страниц. Я получил двести баксов гонорара, полный текст статьи выложен в Интернете. Ты знаешь, что Ганди переписывался с Толстым Львом Николаевичем? Сатьяграха и толстовское непротивление злу насилием — две золотые монеты, которые сходны только металлом, но не размениваются одна другой. Интересна не сама по себе переписка двоих великих, а их взаимное влияние. Толстой был старцем, в том возрасте, когда человека интересуют только собственные теории, а Ганди только вступал в пору зрелости…
