Людмила Петрушевская - Рассказы о любви (сборник)
Сам Сергей Иванович, даром что небольшого роста, был из старого дворянского рода, разве что папаша его явился из голодной Николаевской области в двадцатые годы учиться и женился на мамаше, которая была дочь лишенцев, ее семью к тому времени сильно уплотнили, выселив из квартиры в так называемом «бельэтаже» в комнату там же, в собственном шестиэтажном доходном доме, но на верхотуре, под чердаком.
Жили они на Пречистенке.
В ту же квартиру, в уголок в прихожей, явился подселенец на уплотнение, как тогда выражались. Он отделил себе треугольное пространство тряпкой на протянутой веревке. С ним тут же стал судиться другой жилец, чью дверь стало неудобно открывать. Он был комсомольский писатель и инвалид. Участились скандалы.
Этот приехавший будущий папаша Сергея Ивановича, Иван, утверждал повсеместно, что он из сельской бедноты, т. е. что чист в смысле происхождения, что было неправдой. Затем он также обманом женился (до того был женат) и въехал к будущей матери Сергея Ивановича в комнату, где проживали в страхе остальные недобитые члены ее семьи. Родился ребенок.
Дальнейшее показало, что после развода с мамашей папаша быстро покатился вверх по служебной лестнице, получил собственную комнату и съехал вон, стал профессором марксизма-ленинизма, парторгом и т. д., то есть или оказался самородком, или все-таки был иного происхождения.
Мамаша однажды сказала Сереже, что Иван Фомич (она называла мужа по отчеству) не тот, за кого себя выдавал. Там были какие-то темные дела, чуть ли не сбежавший на юг белый офицер с беременной женой. Офицера этого красные шлепнули на дороге, жену взяли в обоз, где она вскоре родила. Вот так на самом деле и появился Иван, по отчеству Фомич, поскольку отрядом командовал некто Фома, позднейший муж подобранной. По легенде, Фома воспитывал Ивана революционной рукой.
А Сережа, сын столь разных, хоть на поверку и благородных родителей, так и вырос в комнатке 12 метров в коммуналке на двадцать пять персон, где его соседом после войны оказался скрипач из консерваторской школы, находчивый еврейский юноша: он оборудовал свою койку железными мисками с водой. В них он засунул ножки кровати, чтобы клопы не лезли к нему наверх и тонули бы все как один в мисках. Свое изобретение он охотно демонстрировал. Клопы же в дальнейшем, как оказалось, обнаружив блюдца с водой, пошли на таран, полезли по потолку и сваливались на умного маленького скрипача сверху, с высоты четырех с половиной метров, и затем дневали и ночевали в матрасе.
Додя впоследстви стал звездой берлинской филармонии, солистом и дирижером, но это произошло не скоро.
Сережа, таким образом, жил под звуки скрипочки из-за стены.
Из года в год звук становился все качественней. Но Сережа никогда так и не сказал маленькому Додику, что он играет лучше, чем Ойстрах по радио.
Сережа был молчаливым пришедшим с войны парнишкой.
Мать его тоже говорила мало — то ли по природе, то ли их ко всему приучила советская власть, в частности, в лице майора КГБ Калиновского, который, вселившись в комнату по соседству (перед войной оттуда взяли мужа и жену), всегда чистил сапоги, задирая ногу на столик у их с Сережей двери.
Мама Сережи горбатилась машинисткой, родных не осталось.
Сережа перед войной, лет в тринадцать, пошел в районный дом пионеров в кружок рисования, где и встретил титана Серебряного века, своего учителя.
Для будущей картины Сергей Иванович все собирал и собирал материал, пока однажды, в декабре, его не вызвал Савва, директор клуба:
— Поможешь там девочкам из кружка пластики, они требуют какую-то декорацию к своему концерту на Новый год. Достали мы им бязи двадцать метров. Так уже прямо нету моей мочи! — вдруг воскликнул этот темпераментный толстяк. — Сделал доброе дело — седлай коня! Как говорится. Провертели башку! Ковер им другой сразу амором подавай! Пианино настройщика! Всё под Новый год! Вобла сушеная!
— Вобла?
— Татьяна Вольфганговна, — запнувшись, пролаял Савва. — Эта, длинная.
— А, — ответил Сергей Иванович и пошел в зальчик, где занимались пластикой.
Уже издали, сквозь музыку, был слышен легкий топот множества ног. Настолько легкий и невесомый, что как будто бы это были вереницы танцующих кошек.
Пианист играл что-то знакомое, из детства — «В лесу родилась елочка».
У Сережи защемило сердце. Додик уехал в апреле. Мама умерла полгода назад. Новый год будет без них…
Мама так любила испечь пирог с капустой, он у нее получался легкий-легкий. Додик обожал мамины пироги.
Сергей Иванович на этом вошел в репетиционную. Навстречу ему по полуистертому красному ковру, приплясывая на цыпочках и при этом обернувшись к пианино, летела с поднятыми вверх худыми руками девушка в белом.
— Вы к кому? — вдруг увидев его и остановившись, сказала девушка. — Вам кого? Сюда нельзя!
У пианино толпились тощенькие, как цыплята, девочки, все до единой в белом и тоже босые.
Да. И пруд с отражением кустов, и лиловая сирень, и розовеющие колонны на закате, и зеленое вечернее небо…
— Будьте добры, покиньте нас, — говорила тем временем чудесная девушка, подходя. У нее были бледные щеки и слегка растрепанная кудрявая головка. Босые ноги идеальной формы выделялись на темно-красном ковре, сияя как мраморные слепки.
Она стояла перед ним, возвышаясь, словно бы богиня.
— Савва, — после паузы вымолвил Сергей Иванович.
— Это дирекция, вам на первый этаж.
— Савва декорации, — произнес Сергей Иванович с трудом.
— Что Савва декорации?
— Велел.
Она оглянулась на пианиста.
Молодой человек с шапкой кудрявых волос (вылитый Додик) махнул рукой:
— Ну мы же Савве говорили, что нужен настройщик, ковер и художник. Так, вы кто?
— Это, — сказал Сережа.
— А, — выдохнула, вдруг неизвестно почему заволновавшись, девушка. — Вы декорации?
Сережа кивнул.
Ему велели снять сапоги.
С войны Сергей Иванович ходил только в сапогах.
Хорошо, что носки были целые и чистые.
Ему объяснили, что нужно.
Ему показали двадцать метров солдатской бязи, сшитые по размерам задника сцены.
Всю ночь он ворочался на своем топчане.
Затем директор Савва вынужден был выписать Сергею Ивановичу краску. На складе была желтая, грубо-зеленая и ярко-синяя, в которую красили обычно кухни, с добавлением белил. Вот белил-то как раз и не было. Не было и краплака.
Сергей Иванович на свои последние купил недостающее.
Пять ночей, вплоть до субботы, Сергей Иванович малевал декорацию.
Еще одну ночь она сохла.
К утру он ее повесил в виде задника на клубную сцену и никуда не пошел — все равно сегодня занятия по рисунку и вечером должен быть их концерт.