Андрей Молчанов - Новый год в октябре
Заметано. Тащи манускрипт. Как там с анализатором?
Миттельшпиль диалога. Переломный момент. Кризис. Апофеоз.
Если бы Поляков узнал, что анализатор погиб, Прошин мог бы встать, уйти и забыть нового друга навеки.
Если бы анализатор пребывал в здравии, он мог бы навеки забыть о стране эвкалиптов.
Анализатор зарубили, — проронил Прошин.
Как?! — подскочил Поляков.
А так! — весело сказал Алексей. — Тема себя не опрпавдала. Нам дают работенку куда лучше. Международное сотрудничество в области цветного телевидения. Труб на светодиодах пришло — весь склад завален… — И он рассказал Полякову розово-голубую легенду.
Тот ерзал на скамейке от восхищения.
Леха, это же вовсе клад! Но ты осторожнее… Тут суммы. А ты под прицелом, балда. Никакого у тебя навыка маскировки и объединения вокруг себя полезных людей.
Ну, знаешь, — сказал Прошин. — Мафию создать тебе не дадут, раз. Во-вторых, все эти идеи без позитивного начала. А это симптом бесперспективности. Так что лучше без них.
И безопаснее!
Безопаснее? Идиот! — сказал Поляков, омывая из бутылки пивом голову. — Тебя раздавят. Не они, так… мы. Позитивное начало! Тебя воспитывали на так называемых честных принципах, и тебе просто жаль и лень отказаться от привычного и выдуманного не тобой. У тебя психология рыбки-прилипалы.
А у тебя акулья психология?
У меня акулья.
Ну что же… Тогда прилипнем к тебе, — пошел Прошин на попятную. — Может, ты и прав. А если последует удивительная метаморфоза, и я тоже превращусь в акулу? — Он усмехнулся и поднял на Полякова глаза. — Не испугаешься?
Волк волка не грызет, ворон ворону глаз не выклюет, — отозвался тот, тяжело дыша.
Как акулы, — не уверен, но, по-моему, то же самое… Кто знает, Леха, может, за нами действительно правда? — добавил он и откупорил последнюю бутылку.
«Правда — это когда не ставят знак вопроса», — подумал Прошин, но промолчал.
------------------
В понедельник, на утреннем совещании, Бегунов объявил о закрытии темы. После окончания летучки Прошин вышел во дворик и призадумался.
Как сказать об этом в лаборатории он просто не знал.
Только что отгремела первая весенняя гроза. В воздухе были разлиты ласковая дождевая прохлада и запахи пробуждающейся зелени, робким налетом подернувшей ветки деревьев.
Лиловые, с розовыми прожилками червяки копошились в теплых лужах. Прошин постоял, вдыхая горький запах молодой березовой листвы, подумал о том, как незаметно промчалась зима, как вообще незаметен, ужасающе незаметен бег времени, и отправился в кабинет.
Сначала он хотел поговорить с Авдеевым.
Тот явился без промедления. Был он насторожен и хмур, будто заранее предчувствовал недоброе.
Вот, Коля… — Прошин бесцельно крутил на столе пузырек с чернилами. — Так вот и живем. Сняли нашу тему. По приказу министра. Бегунов сейчас только что меня как обухом…
А-на-ли-за-тор?! — Авдеев подскочил к Прошину. Нижняя челюсть у него дергалась
Почему?! Я ведь…
И медики от своей версии отказались, горестно прибавил тот. — Представляешь, гады какие…
Версия?! — Авдеев уже кричал. — Была версия! Я же нашел! Медики не знают! А ведь… это ты… — вдруг медленно произнес он. — Ты… меня заставил всех обманывать…
Коля… не на шутку перепугался Прошин. — Зачем ты так? Я виноват, да! Но я же ради тебя… Это там… отменили! — Он указал в потолок. — Там-то смотрят с позиций плана, финансов…
Я добьюсь. Сейчас к Бегунову… — Авдеев оправлял пиджак.
Хочешь доказать, что ты гениальнее Глинского? — сощурил глаза Прошин. — Тогда опоздал. Заявление в загс уже подано… — И по изменившемуся лицу Коли понял: эта ложь решила в итоге все…
В кабинете стало тихо. Из коридора доносилось шарканье подметок, и кто-то, словно в насмешку, просвистел за дверью свадебный марш, прозвучавший в ушах Авдеева как марш похоронный…
Почему я досих пор на что-то надеюсь? — Спросил он не то себя, не то Прошина. Мне давно пора бы привыкнуть к этой непроходимой невезухе. А я? Кручусь, волнуюсь, все куда-то бегу, будто боюсь: обгонят… А не надо бежать. Того и обгоняют, кто бежит. А кто никуда не торопится, того не обгонит никто. Ни-кто!
Прошин, исподлобья посматривающий на него, нервничал. Он понимал: достаточно Авдееву подняться этажом выше и зайти к Бегунову, все может мгновенно…
Коля… — Он интуитивно подыскивал слова. — У нас тебе ничего не пробить. Но я обещал… И обещание выполню. У меня есть товарищ в одном НИИ. Такой… Блат в аду и в Пентагоне. Он поможет тебе. Так что… дело не кончено. А вообще, старина, тебе надо забыть Наташу и уйти отсюда, — выпалил он напрямик. — Здесь ничего не добьешься.
Да, — сказал Авдеев. — Здесь, да и везде… ничего.
Я сейчас позвоню этому человеку. — Прошин подвинул к себе телефон. — А ты пока иди в лабораторию, сообщи ребятам…
Когда Авдеев вышел, Прошин с ожесточением потер лоб и, сильно хлестнув себя по щеке ладонью, набрал номер Полякова.
Привет, покровитель, — сказал он монотонно. — Как протекает ваша удивительная жизнь?
Жизнь как у желудя, — прозвучал в трубке бодрый ответ. — Если сорвешься какаянибудь свинья обязательно съест. И никому не пожалуешься — вокруг одни дубы. Как хохма?
Прошин усмехнулся.
Продай в газетку. Там юмор ценят. В рублях. И слушай другую хохму. Сегодня официально сняли тему. Но вышел конфуз: представляешь, один из моих парней нашел способ сезошибочного определения злокачественных образований в организме. А теме-крышка!
Не повезло мужику…
Еще как!.. Так у меня предложение — возьми парня к себе, а? Не прогодаешь.
Прикинь — есть готовое решение. Отличная тема; в каком смысле, ты понимаешь… Дои ее заработаешь и славу как руководитель и… все остальное. Ну?
Слушай, парнишечка, а как в таком случае медики? Я без их благословления…
Это я улажу, — сказал Прошин и вспомнил Татьяну. — Это… один момент…
Решение не липа?
По-моему нет. В общем, мы договорились, да? Я присылаю человека к тебе…
Конечно, восстановить что-либо не просто. Но ведь можно! Предъявишь решение, медики поддержат — и вперед! Пробьешься! С твоим-то весом… ха-ха. Престижное дело! Сунь начальству положительный результат, а после верти работой, как хочешь.
Не учи отца, как детей… Лучше скажи: почему ты сам против такой престижной работы?
Леня, — ответил Прошин серьезно. — По-моему, мы с тобой начали варить одну кашу. У меня цветное ТВ, а у тебя- аналицатор на интегралках… Добро пропадать не должно.
А этот парень? Ты в нем… не нуждаешься? Только не ври..
Старик, — сказал Прошин с грустью. — Тут глубоко личное дело. Да, этот парень здесь ни к чему. Он очень хороший, ты не думай… Но он не нужен мне…
И Прошин перекрестился.
Глава 5
Светлые майские дни минули Прошина стороной. Он не замечал ничего вокруг себя, погрузившись в каждодневную, изнурительную работу над докторской. Ранним утром, наспех позавтракав, выезжал из дома и возвращался к ночи; падал на давно не стиранные простыни и забывался в тяжелом сне. Его торопило время. А идти к Полякову с рыхлым, недоработанным материалом было неприлично, глупо, да и вообще не возможно после того, как Авдеев, никого не поставив в известность, уволился, подделав подпись Прошина на заявлении, и куда-то исчез.
И вроде бы в круговерти дел отошел Коля на задний план, забылся, как забывается все грязное и досадное, что было в жизни, но под конец того последнего дня, когда ровную стопочку листиков охватил коленкор переплета, когда оставалось, может быть, с гордостью осознать громаду своего труда и стараний, у Прошина засвербили всякие мысли: анализатор, больные… Он не мог понять свое состояние; тягостное, расплывчатое раздражение на самого себя… Что такое?.. Совесть? Простое, режущее слово… Наверное, да.
Он долго не мог уснуть, мучимый этой проклятой, неизвестно откуда свалившейся совестью
Сон, пришедший к нему под утро, был воспаленным и коротким. Несколько раз он вскакивал, замерзая в холодном поту. Неужели заболел?! Хворей он боялся безгранично и слепо, сам не понимая причин такого страха, но сегодня понял, что именно страшило его: болезни, эти сигналы о бренности живого, напоминают, что надо свершить несвершенное, закончить незаконченное, а что создал он? Или хотя бы начал создавать? Диссертацию?
Горький смешок.
Вышел на балкон. Великолепное июньское утро. Солнышко. Поливальные машины, радуги воды, весело передвигающиеся вдоль чистых, сухих тротуаров. Теплый, порозовевший кирпич домов. Запах смородины. Белые лепестки вишен, быдто будто тысячи мертвых бабочек, усыпавшие землю. Осыпались вишни. Прощай, весна! А он и не заметил ее расцвета, быстрого бега ее…
Душный полумрак комнаты. Слабый ветерок, веявший через раскрытую дверь балкона, перебирал листки диссертации, лежавшей на столе по соседству с немытой тарелкой и надкусанным куском хлеба. Прошин замер. Мелькнуло сумасшедшее желание — выдрать из переплета страницы и затем, сминая их в хрусткие комки, швырять куда-попало… Но прикасаться к диссертации было боязно и противно, как к битому стеклу.
