Евгений Мамонтов - Номер знакомого мерзавца
На следующем занятии я чуть не погорел. Мне нужно было показать ученице, как правильно раскрыть скобки в упражнении из сборника под редакцией Голицынского. I have already (eat) five apples. We have (see) a film about the Indians lately.[4] И так далее… Вы скажете, это элементарно, смысловой глагол должен стоять в третьей форме, если это Present Perfect[5], на что ясно указывают «already» и «lately». Но я все это забыл со страху.
Тогда я использовал хитрый ход, самым благожелательным и спокойным голосом я предложил опасному ребенку разобраться вместе и вытащил авторитетно затрепанного Шубина. М., «Просвещение», 1975. Мурлыча объяснение, я одновременно разобрался сам и вытер пот носовым платком.
Вечером я заставил себя проштудировать все перфектные времена и перед сном прочел со словарем две страницы того романа без названия. По–русски я бы такое никогда не стал читать. Мыльная опера на бумаге.
«Что пройдет, то будет мило». Черта с два! Мне некуда оглянуться в прошлое, чтобы не замычать от стыда или досады. Я прожил самую короткую в своем роде жизнь. Тридцатилетний материал почти полностью забракован. И я знаю, что завтра мне будет тоскливо от того, чем я занимаюсь и как живу сегодня.
Наиболее естественно для человека ощущать свою жизнь счастливой, глядя в прошлое, реже в будущее, только не сегодня, не сейчас, к сожалению. Это общее правило нарушается лишь в редкие минуты. Обо всем этом следует помнить, когда мы жестоко раскаиваемся и клянем себя за то, что в свое время не использовали должным образом жизнь. Просто тогда она этого не стоила, она стоит этого сейчас, но не сегодняшняя, а тогдашняя, преображенная памятью сегодня.
Я понимаю, что подразумевал отец под грехами упущения, эмоционально я даже солидарен с ним. Но, рассудив, решаю, что все это не так. В жизни невозможно что–то упустить, так же как невозможно испробовать все, всего достичь. Если я откажусь от этого утешительного фатализма и стану придерживаться другой позиции, меня просто разорвет на части. Следовательно, я придерживаюсь ее ради безопасности, мучительно стараясь не замечать сквозь поволоку обыкновенных дней дразнящий призрак возможного.
Реальность неуправляема, призрак — послушное дитя фантазии и расчета. Попытки скрещивания катастрофичны.
Каждую субботу и воскресенье свадебный кортеж с лентами и колокольчиками мчит новоиспеченных супругов запечатляться на фоне Вечного огня. Причем здесь огонь? Нужно быть клиническим идиотом, чтобы искренне верить, что это дань уважения героям войны. Никто о них и не вспоминает в этот момент. Утверждать обратное просто цинично. Но все это не случайно, они ведь снимаются на фоне смерти. Все понимают, что молодым, этим призракам, осталось недолго. Реальность, бьющая из трубы в земле, уже протягивает свои огненные пальцы к белой фате.
А что сказал регистратор в загсе, ну понятно, что он сказал, но что он имел в виду?..
Регистратор: Дорогие Ирина и Кирилл, Кирилл и Ирина. Сегодня особый, торжественный день. Вы приняли решение стать супругами и стоите на пороге семейной жизни.
Пройдет совсем немного времени, несколько волнительных мгновений, и вы уже будете молодой семьей.
И сейчас (снимает очки), вот прямо сейчас в вашем лице все человечество как будто встало на цыпочки, чтобы продлить само себя в истории, породить новую семью и новую жизнь.
(Короткая пауза).
…И золотыми сетями брачных покровов покрываем головы ваши, ибо ласки достоин умирающий за любовь, от любви, через любовь и без любви. То есть именно так, как и творятся все дела в этом мире, где… (кричит грубо в толпу) голыми рождаемся на свет для краткого мига, уже распростертые на собственном надгробии, и в муках и проклятиях нисходим скоро под плиту забвения!
Но собственных страданий нам как будто мало!
Мы швыряем в юдоль скорби новые жертвы, своих детей отдаем ненасытному чудовищу, имея безумие гордиться тем, что дали им жизнь.
Горькой, как пощечина, усмешкой ответят нам они на Страшном суде.
А те, кто праведен из вас… Обращаюсь к вам. Каково будет вашей праведности взирать из райских эмпирей на своего ребенка или мать, да хоть на кого (!) — хоть на единое живое существо, отправленное туда, где стон и скрежет зубовный в адском огне. Не солоно ли?..
Когда даже награда вашей религии так жестока, на что дерзаете уповать своим накрененным разумом, жадно черпающим из бездны хаоса.
И в этом хаосе решаетесь зачинать новое?!
Сим днем ваше безумие скрепляю печатью брака во славу отваги и наивной чистоты тех, которые не желают ведать своей судьбы, уповая единственно на непостижимое милосердие.
(Воздевает руки.) Трубы архангельские, возгласите! (Звучит марш Мендельсона.)
Отец жениха: Хорошо сказал.
Брат невесты: Да, чего там, по бумажке…
Свидетель: Понятное дело, рутина, как везде…
Утром я забраковал сон, ведь мой отец был женат пять раз. А может быть, тем больше оснований у него было? Или он продолжал относиться к этому спокойно, несмотря на все «побочные» эффекты. Юность его достаточно закалила. Он имел мужество смотреть на жизнь весело, но при этом не относился к числу дежурных весельчаков. И женщины, возможно, первые ценили этот внутренний оптимизм.
Я пересчитал отложенные за неделю деньги. Для серьезного приобретения было недостаточно, да и в планах ничего, кроме огуречного лосьона, не было. Впрочем, еще мюллеровский словарь.
За окном серым ветреным деньком подергивалось в такт белью на веревках наше дохленькое лето, совершенно немыслимое, если не сдабривать его пьяными выходками и пляжными романами. Я не сдабривал. Мне нравится плохая погода. Меня успокаивают черно–белые фильмы Хичкока, джаз и женская мода шестидесятых, классический стиль.
Я взял чистый лист и расчертил его на квадраты, вписав в одни собственные качества, в другие отцовские. Те из моих, что не совпадали с отцовскими, я заштриховал. Я давно понял, что мой главный враг я сам, и от него (меня) следовало избавиться. Это не было формой мистического самоубийства. Это был своеобразный up–grade[6] или down–grade[7], как хотите. Я добровольно менял себя на устаревшую модель. Нет, на классическую.
Так вышло, что это был как раз день рождения отца, но я не подгадывал нарочно.
Потом я пошел в церковь, заутреня уже кончилась, я не выношу толчеи (отцовское) и поставил свечку за упокой. Еще я хотел заказать службу, но старушка в иконной лавке сказала, что владыка запретил служить по тем, кого не отпевали. И я не стал ей врать, в данном случае это было бы бессмысленно. Я вспомнил и продиктовал всех умерших родственников, кроме отца. Трудно было не порадоваться, что у нас такой твердый в вере владыка. Едва ли не тверже самого Бога. Но я все–таки не порадовался. В конце концов, сказано, что милосерден Бог, а не владыка.
Мне было неловко несколько мгновений во время этого разговора, как будто я попытался воспользоваться некими услугами, не являясь членом клуба. В конце концов, я не так уж сведущ, и, очевидно, их требования справедливы. Потом пошел дождь, и это примирило меня со справедливостью в любых ее формах.
Чтобы не промокнуть насквозь, я решил пробежаться и влетел домой запыхавшийся, чувствуя простую, мышечную радость бытия. Взял чайник, попил из носика, открыл в ванной краны и улегся по горло в воде с новой английской книжкой «Bad Chemistry». Детектив. Старую, про больницу, я всю измусолил, но толком так и не прочел. А за эту решил взяться серьезно.
После ванны, созерцая с балкона небо, я предался вечерним рассуждениям о Божьем величии.
Для меня доказательство Богодухновенности Библии — ее нелогичность, темноты, непоследовательность, полемика деклараций внутри нее самой; в этом ее аналогия с величием непознаваемой вселенной.
Когда богословы толкуют и разъясняют Библию, это смешно, они напоминают мне людей, решивших посвятить себя распутыванию гигантского клубка проволоки. Но Библия не проволока, и, вероятно, она такова, какой должна быть. Без комментариев. Они излишни.
Вот, к примеру, недавно я перечитывал Второе Послание Апостола Петра. Неуместные, очевидно, по невежеству, аналогии (см. гл.2, стих 22), менторский тон, временами просто напыщенное резонерство.
Но стал бы я перечитывать это, вникать, если бы не ждал чего–то, если бы не верил?
Кстати, Петр считает некоторые места в посланиях «возлюбленного брата нашего» Павла «неудобовразумительными» (гл. 3, стих 16). Редкий пример возможной полемики в Новом Завете. Очень похоже на тонкую, отточенную смирением шпильку. Каковы были на самом деле отношения между ними? Наверное, это я так испорчен…
А Ветхий Завет… Как мало изменилось с тех пор на земле по существу! Сменились только декорации, да и то не везде. Огромная семейная хроника, для героев которой, как и сейчас, едва ли не единственное средство проявить индивидуальность — это преступление либо самопожертвование. Причем иногда они сходятся воедино — история об Аврааме и Исааке.
