Павел Карпов - Юность Ашира
— Корову мою подоили бы! — Он застонал.
Корова стояла тут же, привязанная за швейную машину. Старуха отдала мужчине ребенка и полезла с термосом под корову.
Ашир перешел на другую сторону улицы. На углу заструился желтый родничок света, мелькнула знакомая сутуловатая фигура с фонарем в руке. Человек добежал до угла, наклонился, поднял с земли какую-то дощечку и поднес ее к фонарю.
— Федя! — обрадовался Ашир, узнав слесаря Кучкина.
— Ашир, жив!
Они обнялись.
— Чего ищешь?
— Название улицы ищу. — Федор держал в руке до-.щечку с номером дома. — Брату фонарь несу на водопроводную станцию, улицу вот не могу узнать.
— Кого из ребят видел? — спросил Ашир.
— Тоня и Зубенко прибегали ко мне.
— А Светлана?..
— Не видел… не знаю, Ашир!
Федор хотел еще что-то сказать, но закашлялся и, размахивая фонарем, побежал в сторону холмов.
Общежитие завода было разрушено. В садике горел костер, вокруг суетились люди, тут и там под деревьями сидели и лежали раненые. Они тянулись к костру, оборачивались на шум проходивших мимо машин. Ашир наклонялся то к одному, то к другому. Встречались знакомые, но Светланы среди них не было.
Тогда он бросился к развалинам здания и принялся за дело. Рядом какой-то солдат вытащил из-под бревен раненую женщину, завернул ее в свою шинель и отнес на тротуар к другим лежащим в ряд людям. Через минуту там вспыхнул костер. На его трепещущее пламя со всех сторон наседала темнота, но огонь держался стойко.
— Посиди, отдохни, милок!
— Некогда, мамаша, сидеть. Там ждут! — Солдат вытер с лица пот и бросился к соседнему дому.
Ашир не помнил, сколько времени он ворочал кирпичи, растаскивал доски, рылся в земле…
Он узнал комнату девушек. Вот здесь был коридор, налево — дверь. Против третьего окна стояла ее кровать. Теперь она была исковеркана, ножки пробили пол. Одеяло пришлось вытаскивать по клочкам. Ашир нашел ленту, осколок зеркальца, снял с подоконника шелковую блузку.
Незадолго до землетрясения в выходной день они долго катались по городу с Сережей и Тоней на автобусе.
На залитых солнцем улицах было много народа, Светлана выглядывала из окна, смеялась, кивала головой прохожим. Возле педагогического института, на остановке, она сказала:
— Пойдемте в ботанический?
— Пойдем, — согласились с ней все.
В саду кроме них почти никого не было. После шумных улиц тишина сада навевала грусть. Светлана молча шла вдоль главной аллеи. Деревья стояли в ярком осеннем уборе. Клен горел, словно свеча. Листы миндаля серебрились на солнце, а карагач начал желтеть с верхушки — он стоял, будто в венке из солнечных лучей. Огненным дождем падали листья с пожелтевшей березки. Даже всегда зеленая туя была не такая, как весной и летом, — ее узорчатые кружева приобрели светлооранжевый оттенок. Возле ручейка Светлана нашла распустившийся цветок.
— Не надо его срывать, — предупредила она Ашира. — Какой он голубенький, нежный!
Светлана вздохнула. Ашир вместе с ней наклонился к цветку. Она повернулась к нему и хотела что-то сказать — Ашир почувствовал это — но ничего не сказала.
Подбежали Сережа с Т. оней и утащили их в оранжерею.
В тот день на Светлане была вот эта блузка, и запах духов был тот же.
На востоке алела узкая полоска зари, ее мерцающий свет едва пробивался сквозь пыльную завесу. Над городом добрым вестником появился первый самолет. Люди махали ему руками, кричали, обнимались со слезами радости на изнеможенных лицах, даже раненые переставили стонать. Стаями вились в воздухе перепуганные голуби, не решаясь опуститься, — земля все еще вздрагивала и тяжело гудела.
Ашир, усталый, без рубашки, побрел прочь…
Опоздал он и к Захару Фомичу.
Старик лежал, вытянувшись посреди двора, укрытый простыней. Возле, обхватив голову руками, сидела его жена Мария Андреевна. Она с трудом подняла набухшие слезами веки и молча посмотрела на Ашира. Не то в кармане у старика, не то на коленях у старухи тикали часы. Как хорошо знал Ашир эти старенькие часы с откидной крышкой! Напрасно не доверял им старик, они пережили его…
Пришла какая-то соседка Прудниковых. Она приоткрыла уголок простыни и глухо всхлипнула.
— Зайдем к Захару Фомичу! — неожиданно донесся с улицы звонкий голос Тони.
Она и Максим Зубенко шумно вошли во двор. Тоня держала в руках почтовый ящик.
— Помогать пришли! — по-деловому сказал Максим, снимая с плеча лом.
Тоня споткнулась о торчавшую из-под камней доску и не сразу увидела закрывавшую старика простыню, натянувшуюся на носках. Она опустила голову. Максим постоял, потом подошел к Аширу, снял с себя пиджак и накинул на его зябко вздрагивающие плечи. Тоня спросила про Светлану и Сережу, закусила губу и часто заморгала.
— Пойдем ящик отнесем на почту, — словно оправдываясь в чем-то перед Аширом, сказала Тоня. В уголках глаз у нее блестели слезы. — В ящике-то письма, нельзя, чтобы пропали.
С чувством затаенной надежды подходил Ашир в это утро к своему заводу, все еще не веря в происшедшее. Кирпичная ограда во многих местах обвалилась, можно было легко пролезть в проломы стены, однако он отыскал место, где вчера стояли ворота и только тогда вошел во двор.
Тихо и безлюдно было на заводском дворе. Механический цех уцелел, в кузнице сорвало крышу и развалило угол. Больше других пострадало старое здание литейной. Там, где был цех, возвышалась гора мусора. Вагранка упала, ее трудно было узнать. Железный верх, смятый и исковерканный, во многих местах пробило балками. Огнеупорные кирпичи вместе со шлаком, похожим на черные выжирки, валялись даже за забором. Разрушенный цех сторожила непривычная тишина.
И хотя Аширу в эту ночь довелось увидеть много страшного, — у него на глазах рушились стены домов, он видел здание вокзала, превращенное в гору обломков, видел огромную железобетонную глыбу, нелепо качающуюся на железных прутьях, — однако, страшнее всего казалась ему куча кирпичей на том месте, где стояла вагранка. Давно ли в ней бушевало пламя и кипел расплавленный металл!
Ашир ходил, будто в тяжелом сне. Ему вспомнился день приезда в Ашхабад, как он шел по залитым солнцем улицам столицы, любуясь и гордясь ею. Утопающие в зелени дома, прямые, широкие улицы, заполненные народом, высокое без единого облачка небо, горы, подернутые лиловой дымкой, — все это снова промелькнуло перед его взором. Неузнаваем стал родной город, и небо стало другим, мутным, непогожим…
Светланы нет… Литейную разрушило… Ашир никак не мог помириться с тем, что произошло, что его цех бессмысленно уничтожен за несколько секунд. На глаза попался цилиндр нефтяного двигателя, расколотый на части. Всего несколько часов назад отлили они его с Захаром Фомичом. Ашир взял в руки осколок чугуна, полой пиджака вытер с него пыль и прижал к груди.
— Отольем, снова отольем!..
И один, никого не дожидаясь, Ашир начал собирать и складывать в кучу огнеупорные кирпичи.
«Светлана! Что с тобой, родная?..»
Родной город
В палатке директора было тесно и накурено. Тусклая лампочка плавала в сизом многослойном дыму, точно светящийся, налитый солнцем пузырек на поверхности мутной лужи. Тут же, за палаткой, стрекотал установленный на подмостках небольшой моторчик. От его стрекота по брезенту палатки пробегала мелкая рябь. На деревянной скамье, врытой в землю, сидели главный инженер Орловский, начальник кузнечного цеха Курлыкин и Максим Зубенко. Возле входа примостились на одной табуретке Николай Коноплев и начальник технического отдела.
Ночь изменила людей до неузнаваемости. На их лицах застыли боль и тревога, они все еще к чему-то прислушивались. Зубенко сидел угрюмый и до хрипоты кашлял то в ладони, то отворачиваясь в угол. Всегда спокойный и уравновешенный, Курлыкин не мог усидеть на месте. Нервно подергивая головой, он все порывался куда-то бежать. У главного инженера голова была перебинтована, -
Левая рука висела на окровавленной повязке. Он сидел сгорбившись, в грязном чесучовом костюме и ночных туфлях с меховой опушкой.
Один Николай Коноплев мало изменился. Волосы у него были гладко зачесаны, на лыжной куртке, как всегда, блестел комсомольский значок, и только припухшие веки и синие впадины под глазами говорили, что пережил он за эту ночь не меньше других.
Вошел парторг Чарыев. В порванной гимнастерке и надвинутой на глаза кубанке он выглядел так, будто только что вернулся с поля боя. Лицо у него было чистое и бодрое.
— Какие у нас потери? — спросил его директор.
Осмотрев присутствующих. Чарыев не сразу ответил:
— Раненых тридцать один человек. Пропавших без вести — двенадцать. Есть погибшие…
Директор встал, отчего закачалась палатка, отодвинул на край стола чернильный прибор и закрыл колпачком чернильницу.
