Юрий Издрык - Двойной Леон. Istoriя болезни
— Господи, дай мне встретить с душевным покоем все, что принесет мне этот день. Дай мне полностью положиться на Твою святую волю. Во всякий час этого дня наставь и поддержи меня. Какие бы вести ни получил я сегодня, научи меня принять их со спокойной душой и твердой уверенностью, что на все — Твоя святая воля. Во всех делах и словах моих руководи мыслями и чувствами моими. Во всех неожиданностях не дай забыть мне, что все послал Ты. Научи меня просто и мудро относиться ко всем людям, никого не обижая и не печаля. Господи, помоги мне перенести усталость и все события этого дня. Направляй волю мою, научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь.
Я еще некоторое время лежу, ожидая, когда рассосется валидол, а потом встаю, с отвращением ставлю охладевшую бутылку на подоконник и начинаю сосредоточенно собираться.
Мне понадобятся два полиэтиленовых пакета — для белья и туалетных принадлежностей. В это время меня никто не потревожит. Немного беспокоит возможность судорг или спазмов от ледяной воды, но это всего лишь беспокойство однажды сильно испуганного человека. Я пройду в конец коридора, зайду в „санузел“, положу пакет с читым бельем на лавку, на него сверху свернутое полотенце. Потом я войду в душевую кабину и прицеплю пакет с туалетными принадлежностями к проволочной сетке на неработающей лампе. После с ловкостью обезьяны и маниакальным упорством „моржа“ тщательно вымоюсь антибактериальным мылом, поливая себя из шланга. Мыть голову холодной водой — дело не из приятных, но сегодня я пойду до конца, не останавливаясь ни перед чем. В ходе моих гигиенически-цирковых номеров с грустью замечу, как исчезнет в отверстии стока черешневая косточка, которая несколько лет тому назад застряла в рельефной подошве резинового шлепанца. Это настоящая потеря, но сейчас не время для рефлексий. Потом, вглядываясь в полутемное еще окно, кое-как побреюсь и еще раз приму ледяную купель и докрасна разотрусь полотецем. Найду какую-то подозрительную тряпку и разгоню по полу разбрызганную воду. Одевшись во все чистое и тщательно сложив грязное белье в пакет, соберу туалетные принадлежности и, повесив полотенце на шею, вернусь в палату.
Когда я вошел в палату, Николай как раз делал гимнастику. Чтобы не отвлекать его, я улегся на кровать и закрыл глаза. Молодец он, Николай. Не пропадет. Куда мне до него. Он вот сможет выдержать здесь еще пару недель. Я — нет. Я должен во что бы то ни стало вырваться сегодня на свободу, иначе сорвусь и тогда уж точно попаду в сульфазиновый рай.
Полежав еще немного, начинаю собираться. Главное, ничего не забыть. Оставлять что-либо в больнице — плохая примета. Лучше уж швырять крейцеры, драхмы, злотые, песо, центы, сентаво, сантимы, пиастры, пенни и шилинги с королевским профилем в вонючие венецианские каналы. Но пусть это делают другие. Я же собираю свой небогатый скарб, педантично укладывая его в сумку.
— Ну все, ребята, — я на свободу. Выздоравливайте. Держитесь. Она сегодня будет злая.
— И ты держись, — говорит Николай. — Если, не дай бог, что случится, помни — похмелился и под капельницу. Оптимальный выход. Но лучше, чтоб ничего не случилось.
— И вам того же.
Гипертоник молча пожимает мне руку. За ширмой никого не видно. Ночная химера Оксана исчезла так же загадочно, как и появилась. Прощаться больше не с кем.
Надев куртку, выхожу в коридор. Куртка расстегнута. Под курткой подаренная знакомым рокером футболка с надписью:
NO DRUGS
NO SEX
NO ROCK-N-ROLL.
Я хотел было исправить NO DRUGS на NO DRUNK, что было бы уместнее в моем случае, но передумал.
Горбатая сестра сегодня неприветлива. Может, я действительно не оправдал ее ожиданий? Может, надо было написать NO DRUNK, но не вместо NO DRUGS, а вместо NO SEX? К рок-н-роллу она, кажется, равнодушна.
У выхода меня подкарауливает фрау Де, чтоб снова и снова бормотать свои шаманские мантры:
— Говорю вам, как врач, через несколько месяцев вы опять окажетесь у нас.
— С большим удовольствием. У вас так мило. Если хотите, я могу даже разрисовать ваш кабинет ангелочками. Правда, раньше я занимался только абстрактной живописью…
Однако она, наверное, уже ознакомилась с отчетом девочки-психиатра, поэтому, не дослушав, выпускает меня за порог и с нескрываемым бешенством произносит неожиданный приговор:
— Знаете, Леон, вы такой, какой есть!
— Каждый из нас такой, какой есть, — думаю я, но не говорю это вслух, а достаю из-за пазухи свой верный девятимиллиметровый NEW NAMBU со стертым серийным номером и, негромко повторяя „вот так-то, миста Тейба, вот так-то…“, стреляю, стреляю, стреляю в это холеное мертвое лицо до тех пор, пока оно не скрывается за дверью.
P.S. Профессиональное проклятие дипломированной дьяволицы сбылось: через несколько месяцев я действительно очутился в больнице, правда, в совсем другой больнице — без решеток, зато с капельницами, без засовов на дверях, зато с чисто вымытой душевой и приветливым персоналом. Без тараканов, зато с телевизором.
P.P.S. К тому же там не надо было сдавать на хранение личное оружие.
Глава седьмая. Never say never again
Шел Иисус Христос через море, занозил деревом ногу,
Стал он дерево вынимать, кровь заговаривать:
"Кровь не вода, рекой не бежит".
Из "Книги украинских приворотов"Никогда так не притупляется у человека интуиция смерти, как в сорок лет.
Игорь КлехПосле этого мне уже больше нечего вам сказать.
Мариво, Пьер Карле де Шамблен деУчреждение гудело, как растревоженный улей, или пчелиный рой, что вот-вот должен сняться… (далее по тексту). Этот гул затих лишь под вечер, хотя, как ни странно, ничего не случилось, только погас свет — как от переутомления сдают иногда нервы, так после всех переживаний вырубилась электросеть.
— "FIAT LUX!" — подумал он. — То есть "ДА БУДЕТ СВЕТ!" Придурковатая затурканная латынь. На самом деле, это давно уже марка недорогого автомобиля, а никакой, в жопу, не свет. Что ни говори, а жизнь меняется к лучшему.
Некоторое время сидел в темноте. (Новая кровать оказалась неудобной — матрац провисал до пола.) Слышал стук своего сердца. Думал о ее сердце, о том, как оно бьется, о двух наших сердцах, об этой полиритмии, аритмии, синхронии, у которой нет шансов превратиться в убийственный, всемогущий резонанс, о многих сердцах, об их тихом рокоте.
О том, как люди передвигаются по земной поверхности (оставляя непрочные следы — вычесанные волосы, складки на простынях, горсточки пепла, записи в гостиничных книгах, визитки, квитанции, негативы — все остальное уносит вода).
О том, что некоторые траектории пересекаются, некоторые — нет. Тогда люди не встречаются. Или встречаются слишком рано. Или слишком поздно.
Все, что случается слишком поздно, достойно сожаления.
Все, что случается слишком рано, достойно удивления.
Все, что не случается, достойно любви.
Свет включился неожиданно, как и все на свете. Вскочил на ноги и тревожно заходил по комнате. Что ни говори, а это было грандиозное событие. Почти контакт. Почти разговор. Почти жизнь.
Решил принять душ, но, вспомнив о черешневой косточке, которая бесследно исчезла из протектора резиновых шлепанцев, передумал. Все же зашел в ванную. Те два подозрительных типа, не похожие на сантехников, что толклись тут поутру, приходили все же не случайно. За каким-то чертом выкрутили его любимый хром-никелевый кран HANSA — и теперь из стены торчала только ржавая двойная свирель с извращенской восьмидюймовой резьбой на концах. Вспомнил, что на завтрашнее утро назначен сеанс групповой терапии — так это у них называется. Хуже всего, что никогда не знаешь, чем могут закончиться подобные забавы.
Только вернувшись в комнату, заметил те незначительные, едва уловимые метаморфозы, что произошли за время затемнения. Собственно говоря, ничего не изменилось, но он был уверен — все здесь подменили, расставив ловушки и оставив пустоты в углах.
Начал тщательную ревизию: штамп на простыне, сверчок под батареей, три апельсина в ящике, обрывок салфетки на подоконнике, светлое пятно на обоях от неосторожно разбитого зеркала с отшелушившейся амальгамой, свежие следы йогурта на табуретке — все было на месте, но напоминало… нет, не репродукцию даже, а… искусно сделанную копию "Подсолнухов" Ван Гога, которую можно продать на "Сотбисе" без тени сомнения, угрызения совести и страха быть раскрытым дотошными экспертами. Старинное полотно, полуторавековой подрамник, безумные потускневшие краски, рентгеноскопия бессильна, способ грунтовки, характер мазка, пирке, манту, ультразвуковая диагностика, бесчисленные томограммы, электромагнитный резонанс, куски забальзамированного уха, брызги крови на белой после ЕВРОРЕМОНТА стене — прокусил себе губу во время эпилептического припадка и это было последнее, что удалось увидеть перед потерей сознания.
